90, 00,10
Во френдленте все пишут и вспоминают про свои 90-ые. "Лихое времечко", то, се. А чем мы хуже френдов, мы же себе тоже френды, сказали мы, Луиза. Потом сели перед камином и погрузились в воспоминания.
Я учусь на первом курсе университета. Папа умотал почти на год, мы с мамой вдвоем. Деньги еще советские, но уже обесцененные совсем. У меня стипендия в институте, у мамы зарплата на работе, папа шлет деньги редко, но зато много. На эти "много" мама покупает и закупает какие-то продукты, что-то где-то достает, выменивает, забивает антресоли. В магазинах нет ничего, есть хочется всегда, жарим макароны, жарим картошку, все на хлопковом тяжелом масле. Но мне жить весело и легко - друзья, кафе-мороженое, танцы, мальчишки. Ну, 18 лет, если все объяснения объединить в одно.
Маму сокращают на работе, она рыдает и боится, что мы умрем с голоду. Под мамины слезы кончается мое детство, я набираю учеников и каждый день, после университета, натаскиваю детишек по чтению, письму и начальному английскому. Платят немного, но много учеников, половина ходит домой, к половине я хожу сама, последний ученик уходит в десять вечера.
Ученичок Коля, ему шесть лет, влюблен в меня отчаянно, но не безнадежно - я тоже его ужасно люблю. Коля, перед походом на урок, одевается точно также, как и я - джинсы и серая водолазка, так и сидим с ним, занимаемся, одинаковые.
Ученица Катя приходит со своей мамой - чуточку ненормальной Валентиной Григорьевной. Валентина Григорьевна не отпускает Катю одну никуда и никогда, говорит, не закрывая рта и все разговоры на тему того, что ее хотят убить, она это точно знает. Бедная моя мама стойко выдерживает эти визиты.
Стипендию дают регулярно, не задерживают, я кормилец и поилец, учусь, учу, утешаю. Ненужную нам водку я меняю у дяди Юры, заслуженного синюшника нашего района, на муку и масло - и дядя Юра доволен и мы. Я потихоньку становлюсь главой семьи. Бестолковой и легкомысленной, но очень твердо знающей - все зависит сейчас от меня. Тогда эта ноша казалась легкой, ну, 18 лет... и так далее.
Заказываю подружке Олеське сшить юбку - зеленую, крепдешиновую, узкий поясок, широченная юбка до середины колена, дубовые босоножки, химия крупными кольцами, яркая помада. Вторая юбка - короткая черная, сделанная как из широченной резинки. Вот в этих двух юбках я запросто отходила года четыре, хуже них были только джинсы, сидящие колом, но джинсы - они же только зимой. Сумка моя не поддается описанию, да, подумаешь, сумка - все прекрасно можно сложить и в пакет, немножко вытертый от регулярных стирок.
Ходим группой к Насте в гости, чай пить. Я несу яйца, Рунизка - муку, Олеська - сахар, Танька - масло. Аленка, Настина сестра, делает кекс, сидим, бренчим на пианино, поем красивые песни, говорим о всяком и очень-очень важном. Мир познаем, да. Взрослеем, да.
В универе все без изменений, спокойно и беспрерывно идут лекции по античной литературе, по фольклору, по старославянскому и современной литературе. Синтаксис ведет ужасная Надежда Осиповна, сдать ей зачет - невозможно, поэтому вся группа сидит, как пришпиленная. Латынь преподает профессор Саттаров, узбек, говорящий на русском языке девятнадцатого века, умница и вредина. Вива академия, вива профессоре, пост юкундам увентутам, пост молестем синектутам, амигус Плято, но истина дороже.
Наконец приезжает папа, становится ощутимо легче, мне опять можно назад, в детство - но не получается больше, дверка уже закрыта. А, нет, нет, была щель еще, но умирает мой дедушка, и вот тогда да, все, добро пожаловать, девочка, во взрослую жизнь.
Во взрослую и теперь уже женскую. Романы, романчики, любови, свидания, обещания, расставания, он не звонит, он звонит, но как-то не так разговаривает, мам, я сегодня буду поздно. Такая я классная была в мои девятнадцать-двадцать, оказывается. Смотрю сейчас на себя, тогдашнюю - вообще ничего невозможного не было, и страха не было, и мыслей длинных не было, и камней на сердце не было. Проснулась, спела и станцевала день и спать, завтра опять будет много-много счастья, жить вообще очень легко, просто и понятно.
Мой советский паспорт сдан в деканат, через три недели получаю зеленый узбекский, желающие могут получить российское гражданство - просто пойти в посольство и поставить штамп. Мама получает, я нет, меня такие вопросы мало волнуют.
Отменяют, наконец, карточки, закончен университет, больше нет Советского Союза, больше нет школы, больше нет дедушкиного дома, но наступают двухтысячные, жизнь прекрасна, впереди у меня работа, любовь, муж, дочь, впереди у меня эмиграция и много много чего, всякого-разного.
Итогом девяностых стало мое умение надеяться на себя, зарабатывать деньги.
Я умею готовить кашу из топора, перекрашивать одежду, незаметно зашивать колготки, умею делать полный макияж из туши и помады, умею делать запасы чая и сахара, еще много разных умений, совсем ненужных в моей нынешней благополучной жизни. Но знаете, благополучие благополучием - а вдруг, мало ли. И вот это «вдруг» из меня уже не уходит, страх нищеты он тогда, в девяностые, поселился во мне навсегда. Только тогда мне было нестрашно, ну, 18 лет, хехе, дальше вы знаете.
Расскажите, как вы жили в 90-ых, а? У вас тоже было "лихое времечко", да?
Я учусь на первом курсе университета. Папа умотал почти на год, мы с мамой вдвоем. Деньги еще советские, но уже обесцененные совсем. У меня стипендия в институте, у мамы зарплата на работе, папа шлет деньги редко, но зато много. На эти "много" мама покупает и закупает какие-то продукты, что-то где-то достает, выменивает, забивает антресоли. В магазинах нет ничего, есть хочется всегда, жарим макароны, жарим картошку, все на хлопковом тяжелом масле. Но мне жить весело и легко - друзья, кафе-мороженое, танцы, мальчишки. Ну, 18 лет, если все объяснения объединить в одно.
Маму сокращают на работе, она рыдает и боится, что мы умрем с голоду. Под мамины слезы кончается мое детство, я набираю учеников и каждый день, после университета, натаскиваю детишек по чтению, письму и начальному английскому. Платят немного, но много учеников, половина ходит домой, к половине я хожу сама, последний ученик уходит в десять вечера.
Ученичок Коля, ему шесть лет, влюблен в меня отчаянно, но не безнадежно - я тоже его ужасно люблю. Коля, перед походом на урок, одевается точно также, как и я - джинсы и серая водолазка, так и сидим с ним, занимаемся, одинаковые.
Ученица Катя приходит со своей мамой - чуточку ненормальной Валентиной Григорьевной. Валентина Григорьевна не отпускает Катю одну никуда и никогда, говорит, не закрывая рта и все разговоры на тему того, что ее хотят убить, она это точно знает. Бедная моя мама стойко выдерживает эти визиты.
Стипендию дают регулярно, не задерживают, я кормилец и поилец, учусь, учу, утешаю. Ненужную нам водку я меняю у дяди Юры, заслуженного синюшника нашего района, на муку и масло - и дядя Юра доволен и мы. Я потихоньку становлюсь главой семьи. Бестолковой и легкомысленной, но очень твердо знающей - все зависит сейчас от меня. Тогда эта ноша казалась легкой, ну, 18 лет... и так далее.
Заказываю подружке Олеське сшить юбку - зеленую, крепдешиновую, узкий поясок, широченная юбка до середины колена, дубовые босоножки, химия крупными кольцами, яркая помада. Вторая юбка - короткая черная, сделанная как из широченной резинки. Вот в этих двух юбках я запросто отходила года четыре, хуже них были только джинсы, сидящие колом, но джинсы - они же только зимой. Сумка моя не поддается описанию, да, подумаешь, сумка - все прекрасно можно сложить и в пакет, немножко вытертый от регулярных стирок.
Ходим группой к Насте в гости, чай пить. Я несу яйца, Рунизка - муку, Олеська - сахар, Танька - масло. Аленка, Настина сестра, делает кекс, сидим, бренчим на пианино, поем красивые песни, говорим о всяком и очень-очень важном. Мир познаем, да. Взрослеем, да.
В универе все без изменений, спокойно и беспрерывно идут лекции по античной литературе, по фольклору, по старославянскому и современной литературе. Синтаксис ведет ужасная Надежда Осиповна, сдать ей зачет - невозможно, поэтому вся группа сидит, как пришпиленная. Латынь преподает профессор Саттаров, узбек, говорящий на русском языке девятнадцатого века, умница и вредина. Вива академия, вива профессоре, пост юкундам увентутам, пост молестем синектутам, амигус Плято, но истина дороже.
Наконец приезжает папа, становится ощутимо легче, мне опять можно назад, в детство - но не получается больше, дверка уже закрыта. А, нет, нет, была щель еще, но умирает мой дедушка, и вот тогда да, все, добро пожаловать, девочка, во взрослую жизнь.
Во взрослую и теперь уже женскую. Романы, романчики, любови, свидания, обещания, расставания, он не звонит, он звонит, но как-то не так разговаривает, мам, я сегодня буду поздно. Такая я классная была в мои девятнадцать-двадцать, оказывается. Смотрю сейчас на себя, тогдашнюю - вообще ничего невозможного не было, и страха не было, и мыслей длинных не было, и камней на сердце не было. Проснулась, спела и станцевала день и спать, завтра опять будет много-много счастья, жить вообще очень легко, просто и понятно.
Мой советский паспорт сдан в деканат, через три недели получаю зеленый узбекский, желающие могут получить российское гражданство - просто пойти в посольство и поставить штамп. Мама получает, я нет, меня такие вопросы мало волнуют.
Отменяют, наконец, карточки, закончен университет, больше нет Советского Союза, больше нет школы, больше нет дедушкиного дома, но наступают двухтысячные, жизнь прекрасна, впереди у меня работа, любовь, муж, дочь, впереди у меня эмиграция и много много чего, всякого-разного.
Итогом девяностых стало мое умение надеяться на себя, зарабатывать деньги.
Я умею готовить кашу из топора, перекрашивать одежду, незаметно зашивать колготки, умею делать полный макияж из туши и помады, умею делать запасы чая и сахара, еще много разных умений, совсем ненужных в моей нынешней благополучной жизни. Но знаете, благополучие благополучием - а вдруг, мало ли. И вот это «вдруг» из меня уже не уходит, страх нищеты он тогда, в девяностые, поселился во мне навсегда. Только тогда мне было нестрашно, ну, 18 лет, хехе, дальше вы знаете.
Расскажите, как вы жили в 90-ых, а? У вас тоже было "лихое времечко", да?