прошлогодние цветы
Мы встретились случайно, в каком-то городе, в каком-то магазине. Я приехала за ним и приехала ради него, но потом это стало не важно и я прилежно избегала город, в котором он жил и любил, забыв о том, что мы были связанными невидимыми нитями, которые скользили и рвались, но вели нас друг к другу.
Одного взгляда в его глаза было достаточно для того, чтобы понять, что я падаю, «...но как-то легко падаю, как пух с тополя падаю, как с крыши...».
Ненужные слова и такое нужное расстояние между ними.
Моя первая любовь. Мое атомное лето. Единственный мальчик, бежа на встречу к которому, я не чувствовала под ногами землю. Единственный мальчик, чье имя я не осмеливалась произнести вслух.
Что же произошло?
Теперь я могу сказать, что меня пленяла его холодность. Холодность, за которой стоял отсутствие темперамента, и, возможно, некоторая узость ума. Теперь я могу рассуждать, подперев подбородок рукой, улыбаться, говорить, что все прошло и еще разные глупости. Я вообще мастер рассказывать.
Мы пытались собрать по кусочкам темную картину полузабытого детства в плохом районе одной из самых грандиозных столиц Европы.
Красив, умен и богат, стоящий на ступеньку выше по праву рождения, я не знала девочки, которая бы не была влюблена в него. С подругами мы всегда выбирали самый длинный путь, чтобы пройти мимо его дома, который он вскоре сменил на особняк за чертой города, но так ни разу его и не встретили. Причина моего бесконечного стыда и тайных сожалений.
Он, в свою очередь не знал бедности, унизительности подачек, постоянной борьбы и необходимости защищаться. Любимчик судьбы с тремя отполированными европейскими языками, готовый поступить в лучший университет страны и стать блестящим адвокатом.
«Ты поступила на юридический! Не может быть!» он смеется. Я думаю о том, что любила его, почти так же мучительно и радостно, как теперь люблю эту страну. Эти солнечные террасы и прекрасный кофе, ради которого стоит просыпаться даже самым противным утром перед самым унылым днем. Это было одновременно и честь, и пытка, и наслаждение, и чистота.
«Нет, все же больше наслаждение. И еще ни на что не похожее.»
Он бросил университет на втором курсе, открыл магазин видеоигр. Сменил мотоцикл на Audi. И все хорошо.
Но мои зрачки по-прежнему расширяются от восторга и в них льется какой-то удивительный свет и синева. Детские влюбленности всегда самые длинные. И самые насыщенные. Ты не знаешь ни что говорить, ни что делать. И в неловкие паузы закрадывается поэзия и музыка, и цветы.
Это было как первое причастие в католическом соборе. Одновременно торжество и понимание того, что отныне твоя жизнь будет совсем другой.
Я пряталась за розарием. Он пришел и просто сел рядом. Мы попали под дождь в горах и заблудились. Я помогала в баре после работы продавать мороженное и конфеты и он всегда забегал туда после своей смены, чтобы выпить шипучки. Возле меня вертелись какие-то дети, а в кармане с утра лежало пару прохладных и звонких монет. И работа заканчивалась для меня холодным молочным туманом. Мы мчались с ним по тонким улочкам самого любимого города. Однажды он догнал меня по дороге домой и подарил цветок - дрожащий, бледно-розовый атрибут южного лета, шелковый и ароматный.
«Осторожно, он ядовитый.» - сказал он, когда я поднесла его к лицу.- «впрочем, ты сильнее любого яда.» И растворился в летнем полдне.
После череды бессонных ночей я сказала ему о любви.
«Я знаю.» - ответил он и опустил глаза. Эти глаза,- печальные, холодные, синие, прохладные летом и теплые зимой, завораживающие мое дыхание. У меня не было больше смелости в них смотреть. И не было сил смотреть на воду, на небо, касаться синих цветов.
«Впрочем, агония длилась не долго. Я слишком сильно тебя любила.» Он не знал. Просто не помнил того момента. Все, что он сохранил в памяти - мою неуязвимость и холодность. И еще кое-что.
«Так что ты тогда писала?».
«Историю о девочке, которая была очень несчастна. И очень счастлива. Грустную историю.»
« И чем она закончилась?»
« Девочка повзрослела и стала бояться всего на свете. Перестала писать. Начала прятаться. Врать. И до того погрязла в жалости к себе, что даже писать о ней стало скучно.»
«Думаю, это удел всех взрослых людей.»
«Мы знаем, что ничего не получится?»
«Мы знаем, какой прекрасной и хрупкой бывает жизнь.»
Мы оба задумались над нашими потерями и приобретениями. Над тем, как плывут года, как мы меняемся, и, что, с сущности, это совсем не важно. Он, по-прежнему, курит. Я, по-прежнему, не умею затягиваться. И мы, в сущности, не перестали быть нами, а просто переселились в какую-то другую плоскость, и я все еще плачу от счастья, коснувшись его руками. Просто у меня уже есть силы любить море.
«Знаешь, все-таки дай этой девочке шанс.»
Я поспешно жму ему руку и ухожу. Мне не хочется разбираться с собой. И не хочется анализировать. Мне хочется только взлететь.
Мораль: я буду переезжать из страны в страну, пока не найду место, где мне тепло.
Одного взгляда в его глаза было достаточно для того, чтобы понять, что я падаю, «...но как-то легко падаю, как пух с тополя падаю, как с крыши...».
Ненужные слова и такое нужное расстояние между ними.
Моя первая любовь. Мое атомное лето. Единственный мальчик, бежа на встречу к которому, я не чувствовала под ногами землю. Единственный мальчик, чье имя я не осмеливалась произнести вслух.
Что же произошло?
Теперь я могу сказать, что меня пленяла его холодность. Холодность, за которой стоял отсутствие темперамента, и, возможно, некоторая узость ума. Теперь я могу рассуждать, подперев подбородок рукой, улыбаться, говорить, что все прошло и еще разные глупости. Я вообще мастер рассказывать.
Мы пытались собрать по кусочкам темную картину полузабытого детства в плохом районе одной из самых грандиозных столиц Европы.
Красив, умен и богат, стоящий на ступеньку выше по праву рождения, я не знала девочки, которая бы не была влюблена в него. С подругами мы всегда выбирали самый длинный путь, чтобы пройти мимо его дома, который он вскоре сменил на особняк за чертой города, но так ни разу его и не встретили. Причина моего бесконечного стыда и тайных сожалений.
Он, в свою очередь не знал бедности, унизительности подачек, постоянной борьбы и необходимости защищаться. Любимчик судьбы с тремя отполированными европейскими языками, готовый поступить в лучший университет страны и стать блестящим адвокатом.
«Ты поступила на юридический! Не может быть!» он смеется. Я думаю о том, что любила его, почти так же мучительно и радостно, как теперь люблю эту страну. Эти солнечные террасы и прекрасный кофе, ради которого стоит просыпаться даже самым противным утром перед самым унылым днем. Это было одновременно и честь, и пытка, и наслаждение, и чистота.
«Нет, все же больше наслаждение. И еще ни на что не похожее.»
Он бросил университет на втором курсе, открыл магазин видеоигр. Сменил мотоцикл на Audi. И все хорошо.
Но мои зрачки по-прежнему расширяются от восторга и в них льется какой-то удивительный свет и синева. Детские влюбленности всегда самые длинные. И самые насыщенные. Ты не знаешь ни что говорить, ни что делать. И в неловкие паузы закрадывается поэзия и музыка, и цветы.
Это было как первое причастие в католическом соборе. Одновременно торжество и понимание того, что отныне твоя жизнь будет совсем другой.
Я пряталась за розарием. Он пришел и просто сел рядом. Мы попали под дождь в горах и заблудились. Я помогала в баре после работы продавать мороженное и конфеты и он всегда забегал туда после своей смены, чтобы выпить шипучки. Возле меня вертелись какие-то дети, а в кармане с утра лежало пару прохладных и звонких монет. И работа заканчивалась для меня холодным молочным туманом. Мы мчались с ним по тонким улочкам самого любимого города. Однажды он догнал меня по дороге домой и подарил цветок - дрожащий, бледно-розовый атрибут южного лета, шелковый и ароматный.
«Осторожно, он ядовитый.» - сказал он, когда я поднесла его к лицу.- «впрочем, ты сильнее любого яда.» И растворился в летнем полдне.
После череды бессонных ночей я сказала ему о любви.
«Я знаю.» - ответил он и опустил глаза. Эти глаза,- печальные, холодные, синие, прохладные летом и теплые зимой, завораживающие мое дыхание. У меня не было больше смелости в них смотреть. И не было сил смотреть на воду, на небо, касаться синих цветов.
«Впрочем, агония длилась не долго. Я слишком сильно тебя любила.» Он не знал. Просто не помнил того момента. Все, что он сохранил в памяти - мою неуязвимость и холодность. И еще кое-что.
«Так что ты тогда писала?».
«Историю о девочке, которая была очень несчастна. И очень счастлива. Грустную историю.»
« И чем она закончилась?»
« Девочка повзрослела и стала бояться всего на свете. Перестала писать. Начала прятаться. Врать. И до того погрязла в жалости к себе, что даже писать о ней стало скучно.»
«Думаю, это удел всех взрослых людей.»
«Мы знаем, что ничего не получится?»
«Мы знаем, какой прекрасной и хрупкой бывает жизнь.»
Мы оба задумались над нашими потерями и приобретениями. Над тем, как плывут года, как мы меняемся, и, что, с сущности, это совсем не важно. Он, по-прежнему, курит. Я, по-прежнему, не умею затягиваться. И мы, в сущности, не перестали быть нами, а просто переселились в какую-то другую плоскость, и я все еще плачу от счастья, коснувшись его руками. Просто у меня уже есть силы любить море.
«Знаешь, все-таки дай этой девочке шанс.»
Я поспешно жму ему руку и ухожу. Мне не хочется разбираться с собой. И не хочется анализировать. Мне хочется только взлететь.
Мораль: я буду переезжать из страны в страну, пока не найду место, где мне тепло.