сериал "Московия - тупиковая ветвь цивилизации" (ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА МОСКОВИТА МОСКОВИТА)
ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА МОСКОВИТА
Позаимствовав кое-что из китайской литературы, татары получили также и толерантность (терпимость к чужим мнениям) китайского религиозного мировоззрения. Тары тогда только что перешли от язычничества к магометанству, но его ожесточённость (фанатизм) ещё не овладел татарской душой. Старый, ещё не забытый язычнический обычай повелевал им бояться мести чуждых богов. И татарская власть взяла христианскую церковь в Московии под свою опеку. Монастыри и церкви вместе с людьми, которые к ним принадлежали, никакой дани не платили. За обиду священникам или монахам татарская власть наказывала. Она не мешала обращать в христианство даже татар. Среди татарской аристократии в г. Сарай было достаточно христиан. В татарском войске служило много московитов-христиан. В свою очередь московские епископы наказывали своим священникам молиться за хана Золотой Орды. Такая льгота (привилегия) дала возможность сберечь тогдашний древний русьский язык (похожий на сегодняшний украинский, не путать с современным русским) не только в церкви, но и государственном управлении. Тогда в Московии епископами, священниками, монахами были украинцы, которых прислал из Киева митрополит и которому они подчинялись. Само собою, что они готовили священников из местных уроженцев и учили местную правящую прослойку на языке староукраинском (киевско-русском, русьском). Преимущественное же большинство было угро-финским. Государство разрасталось и властно требовало и развития культуры, пусть и не просвещённых, то по крайней мере, грамотных правительственных чиновников, дипломатов. Культурное же развитие невозможно без устоявшегося собственного языка. Обособленные от всего культурного мира угро-финны не могли развить в своём девственном лесе язык более высокий, чем жизнь в этом дремучем лесу. Татарский язык был значительно богаче финно-угорского, но и он в Московии приходил в упадок. «Наконец, московские правители поняли, что для «книжного дела» необходимо иметь настоящих учёных. Своих не имелось, потому начали призывать из Киева. Так, в XVI- XVII вв. образование и литература Киева совершенно покорили московские» (А.Пыпин, «История славянской литературы»). «Украинцы заняли в Московии все руководящие посты. Они - митрополиты, епископы, воспитатели царских детей, учителя школ (которые сами же основали), учёные, высшие государственные деятели. Все подверглось их влиянию и реформам. Они исправляли церковные книги, реформировали церковь и государственные учреждения, писали книги, упорядочивали грамматику и правописание, составляли программы обучения, даже навязывали нас своё произношение» (К.Бессонов). «От окончательного отатаривания московский язык спасло сильное влияние Киева. До самого Ломоносова (1711-1765) все московиты учились по украинской грамматике Мелетия Смотрицкого» (Н.Трубецкой). «Вплоть до XVIII в. Московия жила чужим литературным трудом: Киева, Львова, Вильно. Собственных же московских писателей почти не было. Киев оказал громадную услугу Московии, познакомив её с культурным наследием Европы. Грамматика М. Смотрицкого сильно повлияла на московский язык XVII в. Попытка М Ломоносова её изменить почти не удалась» (С.Архангельский, «Лекции по истории русской литературы»). Так в XV- XVII вв. и отчасти XVIII в. началась и продолжалась украинизация московского языка.
Ничто не может произрастать без почвы. Она даёт пропитание всему, что на ней произрастает. И национальный язык может произрастать только тогда, когда он имеет корни в родной почве. Латинский язык был собственным произведением европейцев, родственным их национальным языкам. Потому-то латинский язык смог оплодотворить их и тем самым заложить основы развития национальных литератур европейских народов. Как истинно славянский, украинский язык был целиком чужд московскому народному (финно-татарскому) языку. Так украинский язык в Московии оказался без почвы и не смог оплодотворить московский народный, как это сделал латинский в Западной Европе. Но богатейший, мощный староукраинский язык, на котором писали уже в XI в. и в последующие века научно-философские произведения, смог стать хозяином в церкви, школе, литературе и правительстве Московии. Иначе говоря, превратился в язык государственный для всей империи, язык правящей верхушки. А от этого - только один шаг к гегемонии украинцев в империи, два шага к перенесению имперской столицы в Киев, три шага к возврату Московии в прежне состояние XI в. - колонии. Спасаясь от такой перспективы, московиты скорее инстинктивно, нежели сознательно, стали на противоположный путь, который отрывал, отдалял московский язык от украинского. А поскольку самим это было не под силу, призвали на помощь немцев.
Развивая военную мощь Московии, Пётр I приглашал сотнями немецких специалистов на государственную службу. После захвата Прибалтики балтийские немцы сами посыпались в Россию тучами. И в XVIII-XIX вв. (да и значительно позже) вся культурная и политическая жизнь Московии оказалась в немецких руках. Чистокровными немцами были Екатерина II, Пётр II, министры Миних, Остерман, Бирон, Витте, Плеве, Струве, Бенкендорф, Дубельт, Нольде, Нессельроде, Таубе, Фредерикс, Штюрмер, Саблер, Корф, и другие, профессора Брант, Вольф, Кафенгауз, Ригельман и сотни (даже тысячи) других. Они реорганизовали московское войско, государственную администрацию, денежное хозяйство, развили промышленность, руководили дипломатией и т.п. Даль составил словарь московского языка. Гильфердинг собрал московские этнографические материалы. Брокгауз и Ефрон издали московскую энциклопедию. Бауэр выдумал московскую теорию варяжского происхождения Руси.
Как и украинский, немецкий язык не имел ничего общего с московским азиатским народным языком. Как украинские, так и немецкие цивилизаторы не нашли в московском народном языке основы, материала, чтобы из них сотворить московский литературный язык. Таким образом, немцы вынуждены были делать то же, что и украинцы. То есть внедрять в московский язык немецкие слова, как ранее внедрялись украинские. А поскольку немцы считали себя высшей, нежели московиты, расой и с превосходством смотрели на всё московское, то они даже не придавали московскую форму заимствованным словам. Например, оставили лишний в московском языке немецкий суффикс «ИР» (комментировать, маршировать).
Каждый язык заимствует слова из других языков, но развитые языки заимствуют лишь слова научные и узко технические (термины). А бедный московский язык вынужден был заимствовать обычные, повседневные слова, которые каждый более-менее культурный народ имеет свои собственные. Московский язык взял из немецкого, например: брюки (штаны), бунт (восстание), бурт (куча), ванна (купель), вахта (стража), гастроль (выступление), лакей (прислужник), маклер (посредник), орден (отличие), пилигрим (паломник), ранец (наплечник), траур (скорбь), фальшивый (подделанный), футляр (коробка), шина (обруч), штука (единица), штурм (наступление), шулер (мошенник) и десятки им подобных.
Во времена войны с Наполеоном московиты добрались до Парижа. Культурный блеск Парижа так поразил их, что они почувствовали свою неполноценность, породившую, в свою очередь, страх перед силой Европы. Чтобы как-то приглушить этот страх, московиты бросились устранять свою отсталость: зубрить французский язык и по-обезьяньи копировать французские обычаи. В то время в Московии оставалось много пленных французов. Их московиты нанимали воспитателями к своим детям. Те французы основали т.н. пансионы, где обучали московскую молодёжь французскому языку и французским «изящным манерам». Московские школы зияли пустотой, а французские пансионы были переполнены, хотя плата за обучение в них была очень высока (В.Ключевский, «Курс русской истории»). Не стоит говорить, что это обезьянничанье было поверхностным. «На людях во французском фраке, а дома тараканы в ласке» - насмехались украинцы над этими офранцуженными московитами. Однако эта мода оставила в московском языке десятки тысяч французских слов опять таки обычного, ежедневного употребления: азарт (запал), аккомпанемент (сопровождение), амплуа (роль), ангажемент (приглашение), антракт (перерыв), апломб (самоуверенность), атака (нападение), баланс (равновесие), блондин (русый), бонна (няня), брюнет (смуглый), гардина (занавеска), гувернантка (воспитательница), деталь (часть), диссонанс (разлад), этикетка (наклейка), жетон (значок), каприз (прихоть), кавалерия (конница), коммерсант (торговец), компания (товарищество), констатировать (утверждать), кошмар (ужас), курьер (посланец), манеры (поведение), марш (поход), мемуары (воспоминания), модистка (швея), манкировать (уклоняться), портмоне (кошелёк), престиж (уважение), приз (награда), рапорт (отчёт), персона (особа), район (округа), репрезентабельный (представительный), ресурсы (средства, запасы), табурет (стул), фамильярность (панибратство), флирт (ухаживание), фонд (запас), формат (размер), шалопай (гуляка), шеф (начальник) и т.п.
Так создавались в Московии два языка: язык простонародный (народный) и язык интеллигенции (литературный). Оба существовали обособленно один от другого до времён Пушкина.
Итак, ничего не может расти без почвы. Не мог расти и московский литературный язык, оторванный от своего народного языка, без источника своего развития. С XII в. до XVIII в. московиты имели лишь ДВЕ книги («Житие царя Иоанна Федоровича» митрополита Якова и «Хронограф» Кубасова). В то же время украинцы написали их несколько сотен, и все большие работы по богословию, философии, истории, словесности. Лишь в XVIII в. появилась третья книга помосковщенного (обрусевшего на московском сленге) молдаванина (волоха) А.Кантемира. Собственно говоря, он копировал французского писателя Н.Буало, поскольку был московским послом в Париже. Только с Ломоносова (1711-1765) начинается слабенькая литература, да и та была под определяющим влиянием украинской. «Московский литературный язык был на протяжении столетий фантастическим в своей оторванности от народного московского. Он был жалкой смесью «мовы» Ягужинских, Разумовских, Безбородок и клоунского жаргона Минихов и Остерманов» (А.Салтыков, «Две России»).
Московская литература начала становиться на ноги только с XIX в. после Пушкина. Да и творили её помосковщенные (обрусевшие) чужаки. Сам основатель московского литературного языка Пушкин имел африканских, немецких, молдавских предков. Немецкого происхождения были Авенариус, Блок, Герцен, Гиппиус, Мей, Мюллер, Салтыков-Щедрин, Фет, Фонвизин и др. Украинского: Ахматова (Горенко), Аверченко, Бунин (Буньковский), Гоголь, Зощенко, Короленко, Немирович-Данченко, Прокопович и др. Еврейского: Багрицкий, Эренбург, Кирсанов, Мандельштам, Надсон, Пастернак, Уткин и другие. Татарского: Аксаков, Достоевский, Загоскин, Зотов, Карамзин, Огарёв, Тургенєв. Польского: Грибоедов (Гржибовски), Сологуб. Наполовину поляки Мережковский, Некрасов, молдаване Кантемир, Херасков, шотландец Лермонтов, итальянского происхождения Тютчев, наполовину турок Жуковський и сотни других из старинних и современных московских энциклопедий творили московскую литературу.
Эти чужеземцы хотя и помосковщены по языку, однако психологически, духовно оторваны от источника национального творчества - от московского народа; естественно, они были не в силах сотворить жемчужины, которые вошли вошли бы в сокровищницу мировой культуры. Это признают и сами московиты. Критик Белинский писал: «Мирового, исторического веса московская литература никогда не имела и иметь не может. Если бы не было Пушкина, то в истории человеческой культуры не появилось бы ни малейшей прогалины. А этого нельзя сказать о Байроне или Шиллере. Всяческие разговоры о равноценности московской литературы с европейской необходимо считать пустым разглагольствованием или бредом чванливости» (В.Белинский, «Литературные сны»). Другой московский критик добавляет: «В своём содержании московская литература превзошла все литературы своим омерзительным бесстыдством и нахальностью» (В.Розанов, «Апокалипсис нашого времени»).
Детального исследования московской литературы украинским авторами не существует, но некоторые работы представляют интерес. «У эстета Пушкина, у опростившегося графа Л.Толстого, у апостола городской суетности Достоевского, у циника Блока - у всех у них всё идет вперемешку: добро и зло, ложь и правда, краса и погань, чтобы уничтожить в общем хаосе все этические ценности; чтобы доказать, что разбой - это свобода, что душегубство - это любовь, что неравенство - это бунт против Бога, что краса - это грязь и свинство. Чертовская мешанина всех домыслов, всех «за» и «против», всех «да» и «нет», «разрешено» и «запрещено», всех разниц между правдой и ложью, добром и злом, красой и гадостью, отрицанием всяческой дисциплины. И это - и в морали, и в политике, и в общественной жизни» (Д.Донцов, «За яку революцію»).
«Что характеризует героев московской литературы? Моральная слабость и стремление оправдать эту слабость изъянами самой жизни. Мечты о будущности и полная неспособность осуществить эти мечты в современности. Чацкий у Грибоедова бежит от отвращения жизни. Рудин и другие «гамлеты» Тургенева, или Обломов и Райский у Гончарова - бесплодные говоруны-лодыри. Эпилептики Достоевского, свихнувшиеся существа Чехова, «лишние люди» - вот это и есть типы московской литературы… Любимые герои Достоевского - это не бунтари, но «униженные и оскорблённые», или «страдальнички», которые безропотно сносят незаслуженное зло, которые упиваются терпением (Макар Девушкин, Нелли, князь Мышкин). Сочувствие не к героической душе, но к раздавленному телу. Потребность быть утихомиренным, отшлёпанным. Чехову наиболее симпатичны неудачники, Гончарову - Обломовы, Достоевскому - эпилептики, Толстому - Иванушка Дурачок и Платон Каратаев, «бунтарю» Горькому - покрытый гнилыми язвами калека. Что это? Это - апофеоз убожества, это - бунт ничтожества против сильного, бесплодного против творческого, вырожденцев против здоровых, против тех, кто не гнётся; это - бунт хаоса против строя, смерти против жизни…»
«Идеи, которые привнесла московская литература в сокровищницу народов, являются теми же, что и в её пушкинскую епоху, и в горьковскую и большевистскую. Среди этих идей нет идей величественного, а есть идея полезного; нет идеи красы, а есть идея «полезного»; нет идеи личности, а есть идея массы, отары; нет идеи чести, порыва, а есть страх жизни и «грусть и тоска безысходная».
«Запад знает Дон-Кихота, Фауста. Московия - босяка М.Горького и Иванушку Дурачка, который бегством от врага хочет сломить его волю. Типы, которые никакой Диоген не найдёт на Западе. Рыцарство и верность - это основные признаки английской литературы. Литературным типом же московской литературы был безумный бунтовщик, бездумный раб; в обоих случаях - хам, начиная от униженного, идеализированного мужика и заканчивая хулиганскими типам Есенина. Глубокие идеи и глубину содержания даёт лишь общество с напряжённой, разноцветной, активно творческой жизнью. Московия никогда таким обществом не была. «Она не дала миру никакой идеи, ничем не послужила человеческому прогрессу» - свидетельствует московит Чаадаев. Да как же она могла дать какую-либо идею? Всякую же идею порождает свободная мисль свободного человека; она была на Западе, а Московия такой не была. Потому-то на Западе сформировался тип независимого человека, а в Московии тип раба и деспота в той же самой личности» … (Д.Донцов, «Наша доба і література»)
На вопрос «На какую из мировых литератур должна ориентироваться украинская?» даже коммунист М.Хвылевой отвечал: «Во всяком случае, не на московскую... От московской должна бежать украинская как можно скорее» (М.Хвылевой, «Апологеты писаризма»). Ему же принадлежит знаменитый лозунг «Геть від Москви! (Прочь от Москвы».