МИССИЯ РЕАНИМАТОЛОГА ч.1.
(да, это заготовка главы для моей новой книги)
Эта тема столь грустна, что я ее начну и завершу анекдотами.
Итак, мальчик приходит из школы в соплях и растрепанных чувствах.
Родители хлопочут вокруг:
- Сынок, кто тебя обидел?!
- Мальчишки.. Они все дразнятся. Уродом постоянно меня обзывают!
Мать потрясенно молчит, услышав такую характеристику своего детища.
Отец же по мужски обнимает его и говорит:
- Это еще ничего, сынок. А вот когда ты родился, доктор, глядя на тебя, сказал: "Если это пошевелится - стреляйте сразу!".
Такова сила родительской любви. И вот поэтому мы называем Бога Отцом. Бог видит человека там, где даже медицина видит только биомассу. Поэтому есть место для осторожного оптимизма. И хотя много что довольно достоверно говорит об уродстве нашей церковной жизни, но Отец еще не отчаялся в нас. Христос болеет христианами. Будущее открыто.
Миссиология говорит о том, как привести человека в церковь. Но мало придти в церковь - в ней надо еще суметь выжить. «Выгорание» бывает и у мирян, и у священников, и у монахов. Когда привычные и ранее понятно-дорогие вещи вдруг становятся холодными.
Церковь стала массовой. Она стала тем самым школьным бассейном с двумя трубами: одни люди в нее втекали, другие - вытекали. А отряд, как всегда, не замечал потери бойца, свою аллилуйю допев до конца…
Моя миссионерская работа в основном состояла в том, чтобы сделать для людей вхождение в мир веры как можно менее травматичным. Это работа повитухи. Рождение - это боль, это травма даже при самом хорошем исходе. Это радикальная смена среды обитания ребенком. Есть травмы неизбежные и даже благие (перерезание пуповины или очень болезненное для малыша разлипание легких для первых вздохов). А есть травмы необязательные. Вот их число я и старался уменьшить.
Я пояснял, что можно верить, и при этом не отрекаться от разума, от радости, от детей, от родителей, от знаний, от сказок, от человеческой приветливости к иноверцам и просто от культуры. Мой курс лекций в 90-е назывался «Техника религиозной безопасности». Да, там было много о сектах. Но уже к рубежу тысячелетий стало понятно, что в церковь мало придти; в церкви надо суметь еще выжить и суметь остаться в ней. Надо суметь сохраниться в своей человечности, а не превратиться в ритуального робота и в автоответчика, набитого «святоотеческими цитатами». Попасть в секту можно, даже числясь православным и паломничая по православным монастырям. И вот уже в 1997 году появляется первая моя книга с критикой современным церковных нестроений - «Оккультизм в православии». И представляете себе мою радость как миссионера, когда через год после ее выхода в Ростове-на-Дону ко мне подходит человек и говорит: «Я протестантский пастор. Я прочитал вот эту Вашу книгу и после этого полностью поменял свое отношение к православию. Оказывается, то, что я считал сутью церковной веры, это просто болезненный нарост, с которым борются сами православные богословы!».
Стала очевидной потребность в особом миссионерском служении: не приводить в церковь, а удерживать в ней. Даже точнее: нужна миссия реанимации веры и реабилитации людей с травматическим опытом православия.
Работа врача в реанимации бывает болезненной: делая искусственное дыхание или массаж сердца, он порой ломает ребра. Но зато спасает жизнь. Такой стала моя работа последних лет. Ее формула - «Чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться». Да, я говорил о многих болячках церковной жизни. Но самим фактом своего пребывания в церкви и даже не просто в Церкви, а в структуре патриарха Кирилла, я тем самым до некоторой степени обезболивал и обесценивал этот свой «антиклерикализм». И помогал людям не порывать окончательно их ослабевшую связь с церковным миром. Помогал не словами («Не рви! Не уходи! Не смей), а просто фактом своего диаконского статуса.
Пришел юноша-неофит в семинарию, видит более старших и уже начальствующих единоверцев, наблюдает растяжимость их церковной совести, печальные реалии жизни, пускай и церковной. Он знакомится с церковной историей, в которой тоже не все было радужно. И неизбежно приходит к верной мысли, что церковь - неидеальное сообщество, но с неверным личным выводом: надо смириться, жить как все. Люди вообще легче друг друга заражают дурью, злом, чем добром.
Если семинарист-идеалист прошел бурсу и на полученном приходе стал искренне делать что-то кроме воспроизведения служебных формул и форм - он неизбежно получит за это по рукам от начальства или от прихожан, или со всех стррон сразу. А ведь он и правда молодой и может ошибаться. Но ведь в Церкви лишь на словах установка на прощение, на понимание, а реально церковная среда бывает очень придирчива и мстительна.
Ну, а дальше - карьера, и чем выше, тем сложнее душе выжить. Есть простой принцип: степень моей
свободы обратно пропорциональна степени моих хотелок. Чем больше я хочу, тем более я зависим. Если человек карьерно ориентирован, то эти его, пускай и искренние желания («я хочу служить своей Церкви, чтобы именно ради нее максимально реализовать свои возможности»), лишают его свободы и он очень быстро учится, что ради достижения его цели где-то надо промолчать, где-то поддакнуть, где-то соврать, пусть даже в виде комплимента, и так далее.
По хорошему - тут зреет внутренний конфликт (который может вылиться и в пьянство: пьют обычно именно относительно хорошие, не до конца протухшие священники).
По плохому - новая карьерная идентичность без остатка пожирает прежнего Алешу Карамазова.
Вот литературная исповедь 50-летнего протоиерея:
«Что хочется в пятьдесят?... И приходит вдруг из викариатства почта, меня направляют в июле сопровождать мощи князя Владимира по южным областям России. Часть самого дорогого, что есть в году-отпуска съедается, матушка вздыхает, а я возрадовался. Понял вдруг чего хочу! Сбрить надоевшую бороду, постричься на лысо, чтобы потом забыть о волосах, пускай растут как хотят, до пупка и пояса. Подмигнуть напоследок матушке настоятеля, молча не поехать на очередное тоскливособрание по социальной или пастырской работе, написать благочинному смску "я пошел, вернусь когда подует северный ветер, вздохните", встретившимся девчонкам подпрыгивать и кричать "привет!", весело свистеть Баха, со всей дури пинать с мальчишками банки на меткость, набрать Кураеву что ли "Андрюха, кончай ерундеть, пошли погуляем", завалившись в кусты, читать книгу пока не засну, а проснувшись снова читать, запивать из ручья кильку в томате и наконец узнать как устроен смартфон, запердолив им по асфальту после "батюшка у вас есть полчаса поговорить?" Кто же мне все это подарит? Ну ладно, пора просыпаться, хотя спасибо Владыке за понятую вдруг мечту. А настоятельнице все равно подмигну».
В слабой форме это желание «отпуска». В резкой - желание «закрыть для себя эту страницу».
Вывод из таких поповско-охотничьих рассказов прост: «помни! Если тебя кто-то не переваривает - значит, не сумел тебя сожрать».
Так как же удержать уходящего? В былые времена этим занимались инквизиция и полиция. В условиях же свободы совести сама церковь должна озаботиться тем, чтобы в ней было такое служение «удерживающих». И ведь едва в Империи забрезжила свобода совести - это послушание появилось: «Любопыт-ное письмо по этому вопросу было прислано священником Тобольской епархии, несколько раз исполнявшим обязанно¬сти увещевателя. Он сообщал, что в последнее время случаи снятия сана в епархии участились. Автор корреспонденции прислал письмо священника, решившего сложить с себя сан. Обязанный увещевать своего собрата отказаться от этого намерения, он сам призадумался над грустной действительностью» (Щеглов Г. Э. Печальник о благе народном. Жизнь и труды Д. Г. Булгаковского. Минск, 2009, с. 180; речь идет о письме: Священник из Сибири. Снятие сана // Приходский священник. -1911. №18. С. 8).
Есть такая профессия - удерживать человека в Церкви.
Миссионер приводит человека к Церкви. Пастырь отвечает за его жизнь внутри Церкви. Но как быть, когда человек разочаровался в своем пастыре? Кто призван удерживать тех, в ком произошло церковное выгорание? Есть ли имя для такого служения? Реаниматологи?
В древней церкви было служение привратников-остиариев. Их задача - мешать вхождению в храм. «Остиарии, подобно древним aedituis, отпирали и запирали двери христианских храмов, смотрели за лицами, входящими в храм, а лицам, почему-либо подозрительным, заграждали вход, они сортировали присутствующих, указывали места для кающихся и оглашенных и пр. … Остиарии - это ветвь иподиаконата. На первоначальное родство этих двух должностей указывает то, что, по крайней мере на Востоке, иподиаконы долгое время исполняли обязанности придверников храма. Собор Лаодикийский (IV в.) неоднократно (правила 22, 43) внушает иподиаконам не покидать дверей храма во время богослужения» .
То есть они мешали язычникам присоединиться к христианскому собранию, а также тем, кто был временно от этого собрания отлучен.
Сегодня же явно нужны люди, которые работали бы в обратном направлении: умоляли остаться.
Ну как старый друг семьи или психолог уговаривают потерпеть и не доводить дело до развода. Один из аргументов: за эти годы вы уже настолько проросли один в другого, что даже разъехавшись в пространстве, вы останетесь друг во друге.
«Вот, в молодости как было? Веры практически не было, но было страстное желание верить. молился даже - верую, господи, помоги моему неверию. А теперь как? - И рад бы не верить и забыть религию как страшный сон, да не могу теперь не верить, не получается, - молвил авва Филоний и грустно вздохнул.
- Ты не далек от просветления, отченька, - ответил авва Афиноген и налил по третьей» .
Но обычно в нашей «врачебнице» уходящим прописывается тройная доза покаяния: ты сам виноват, твоя вера слаба, нечего смотреть на чужие грехи, когда ты сам хуже всех… Плюс рекомендуется посмотреть фильм ужасов: тебя ждет ад и в этой жизни, и в следующей. И, конечно, прописывается терапия шипением: враги перевербовали, иудины сребренники, печеньки Госдепа… Итоговый приговор: никогда он не был нашим, хотя и вышел от нас .
В тоталитарных группах и обществах это может быть эффективным. С овцами и паствой так можно. А вот с людьми это срабатывает далеко не всегда. Скорее - наоборот. Уходящий, увидев такой оскал «братской любви» и «пастырской заботы» ужасается: так вот куда меня сослепу занесло!
Да, сослепу. В религиозном обращении есть удивительное совмещение двух мотивов: прозрения и ослепления. Прозрения о главном и ослепления в «мелочах».
Если Бог ведет человека, то Он его отчасти ослепляет. В неофитском восторге человек не видит даже
очевидной грязи за церковным порогом…
Одна из моих любимых святоотеческих книг - «Душеполезные поучения» аввы Дорофея (начало 7 века). Именно там приведен замечательный образ точек на окружности и центра (точки - люди; центр - Бог. Если все точки хотят стать ближе друг ко другу, они должны двигаться не по окружности, а к центру) . Но через 30 лет после первого прочтения я заметил в этой книге как годами «братья» буквально ссали на авву Дорофея:
«И другой брат также, по искушению ли, или от простоты, Бог знает почему, немалое время каждую ночь пускал свою воду над моею головою, так что и самая постель моя бывала омочена ею. Также и некоторые другие из братий приходили ежедневно и вытрясали свои постилки перед моей келлией, и я видел, что множество клопов набиралось в моей келлии, так что я не в силах был убивать их, ибо они были бесчисленны от жара» (Поучение 4. О страхе Божием). И это происходит в монастыре, где еще недавно подвизался святой Варсануфий и был жив святой Иоанн («Когда я ещё был в монастыре аввы Серида, у старца аввы Иоанна, ученика аввы Варсануфия…»).
Вот так - святые и звери вместе, в одном монастыре…
Но нужно было уже менее восторженное отношение к тексту, чтобы расслышать и оценить такие подробности.
Обычно религиозное обращение связано со встречей с человеком веры. Личный свет этого человека кажется светом всей церковной общины и каждого его члена. Очень горько бывает узнавать, что
светлые люди - скорее исключение, чем правило даже в «общине святых» и в мире «святейших».
Лишь со временем приходит понимание того, что
а) я сам изменился совсем не в той степени, о какой мечтал. Скажу прямо: обожения не произошло;
б) наблюдаемые церковные люди (скажем, одноклассники по семинарии) не стали более «воздушными», чем были в юности;
в) все страсти, что бушуют в нецерковных семьях и коллективах, вполне полноправны и у нас. Единственное отличие: у нас всё это происходит под парчевой завесой красивых слов о любви, братстве и служении
В пору моего неофитства книги по истории как бы христианских стран порой вызывали у меня протест и недоумение: ведь этим людям, в отличие от советского общества, было доступно и знакомо Евангелие, их наставляла святая Христова Церковь. Но как же тогда они могли так обращаться друг со другом? С атеистов (окружавших тогда меня) - какой спрос… Но - верующие, христиане?!
Святой равноапостольный князь Владимир умер, готовясь идти войной на своего собственного сына в Новгород. А святой равноапостольный император Константин приказал убить своего сына Криспа, а жену Фаусту велел запереть в бане, где она задохнулась от жара (произошло это как раз вскоре окончания Первого Вселенского собора).
На том соборе был принят Символ Веры со словами «Единая, Святая, Соборная и апостольская церковь». Увы, акцент приходится ставить на слове «вера». То есть церковь (община людей) с такими качествами есть предмет веры, а не очевидность.
Патриарх Кирилл однажды красиво сказал: "Нужно очень ясно понимать, что власть в Церкви - это не светская власть. Власть в Церкви - это не окрик, не выговор, не увольнение, это не нахмуренные брови, не топанье ногами, не громкие слова, а это любовь" . Но лучше уточнить: «Верую во едину святую церковь, власть в которой это не власть окрика и не топание ногами, а власть любви».
А верят в то, что неочевидно. Верят в то, что противоречит повседневному опыту. Вот и в сказанное: верую... но не вижу. Точнее говоря: власть любви слишком редко и робко проступает порой сквозь тяжеловесно очевидную Систему топота, окриков и выговоров .
Гаснут иллюзии - и любимое у Отцов сравнение жизни со спортивной ареной вдруг оборачивается горечью:
Герман Титов стал вторым космонавтом после Гагарина. И всю жизнь его снедала мысль о том, что в истории космонавтики он остался лишь вторым.
Тех, кто его утешал, он спрашивал: "Ты знаешь, кто первым открыл Америку? - Колумб. - А кто был вторым? Вот!" .
Вот и в Новый Иерусалим с земли стартуют многие. Но чемпионов -единицы. А остальные? Как живется несвятым в церкви несвятых?
Как продолжать забег после подножек товарищей, после случаев заведомо предвзятого судейства и травм? И как помочь «споткнувшемуся»? Просто повторить предстартовое тренерское мотивирующее наставление? Еще громче кричать «Спартак - чемпион!»?
И все-таки есть иной путь.
Патриархия сейчас всячески отождествляет себя и Бога. «Мы наместники Бога на земле», «наша воля - воля Божия». Мне же кажется, что единственная ныне возможная линия апологии и миссии в том, чтобы, напротив, растождествлять себя с Богом и православной верой. Да, мы и сами больны, мы фарисеи, сплошь и рядом мы делами нашими предаем Христа. Но Христос в этом не виноват. Послушайте Его и попробуйте стать лучше нас...
Только Господь может всерьез призвать к священству, и только Он может исцелить душу перегоревшую. Никакие пастырские курсы, институты повышения квалификации, сеансы психотерапии не помогут. Это всего навсего искусственный массаж остановившегося сердца. В реальной жизни от этих реанимационных мер будет еще хуже. Ибо вторичная имитация неофитства обернется просто цирком.
Я думаю, что когда человеку кажется, что он потерял смысл жизни и служения, он может просто зайти в детский хоспис, посмотреть на детишек, которым гораздо хуже, чем ему, и поразиться, как они умеют улыбаться через свой страшный диагноз.
Как помочь плачущему? - спросил как-то замечательный священник Александр Ельчанинов. И ответил - «плакать вместе с ним».
Если человек, травмированный опытом своего и окружающего православия, плачет о неприглядных реалиях церковной жизни, излечит ли его тот, кто будет произносить дежурные и изрядно надоевшие похвалы нашей несравненной «духовности»?
Какую интонацию избрать - «всё не так плохо!» или «Всё гораздо хуже, чем ты сказал, но…».
У человека уже разбились розовые очки (как всегда, самым ранящим образом: стеклами внутрь). Предлагать ему запасной экземпляр того же типового рекламного изделия бесполезно.
Остается поговорить с ним честно, с признанием его печальной правоты относительно нас.
Это классический многократно и разнообразно проработанный сюжет перевербовки прозревшего: оказывается, у власти, с которой он борется, стоят такие же как он. Они знают всё то, что печалит его и даже больше, и именно поэтому они консервируют Систему, поскольку ее демонтаж грозит много худшими последствиями. Пример: Странник и Максим в «Обитаемом острове» Стругацких .
Есть еще советская история:
Человек вбегает в поликлинику, и говорит в регистратуре: «Мне нужен врач ухо-глаз». Медсестра поправляет: «Такого врача нет. Есть ухо-горло-нос». - «Не-не-не, мне - ухо-глаз». - «Такого нет. Может, вам нужен глазник?» - «Нет, я хорошо вижу». - «Тогда, может, вам нужен специалист по болезням слуха? - «Нет, нет, слышу я тоже хорошо». - «Так кто же вам нужен?» - «Мне нужен ухо-глаз… Понимаете, я хорошо вижу и хорошо слышу. Но я не могу согласовать данные слуха и зрения. На партсобраниях я слышу одно, а в жизни-то вижу совсем другое!».
И если это противоречие возникло, его не излечить постановкой шор или увеличением громкости звука. Тут надо менять слова и привычки докладчиков.
Вот я слышу в патриаршем слове:
"Церковь это единственный институт, в котором стираются всякие человеческие различия - и политические, и национальные, и имущественные, и культурные" .
Потом осматриваюсь вокруг. Признаюсь, очень неожиданно услышать такое про самый иерархический общественный институт, в котором регламентируется даже цвет дорожного плаща (у просто монахов - черный, у архимандритов - с красным вставками, у епископов - фиолетовый, у митрополитов - голубой, у патриарха - зеленый). Спрашиваю - что будет со священником, который, вдохновившись этой проповедью, обратится к патриарху или своему епископу со словом "Дорогой брат!"?
Церковь не делает политических различий? Но убийство бывшего вице-премьера Бориса Немцова не вызвало у патриарха слов даже протокольного соболезнования. Да и среди лиц, допускаемых к личному поздравлению патриарха с его именинами, вряд ли попадаются люди, всерьез оппонирующие правящей партии.
Про снятие имущественных различий внутри самой церкви говорить странно: исторически незаметно, чтобы разрыв богатых и бедных сокращался по мере перехода к христианству. Да и просто: шанс на обед с епископом отчего-то выше у олигарха, чем у бомжа.
Понятно, что в мистической высоте и в самом деле "нет ни эллина ни иудея". Да, Господь может привести ко спасению и царя и бедняка. Но это где-то в мета-историческом итоге ее пути. И в цитируемой проповеди речь шла о церкви как об одном из общественных институтов ("Церковь это единственный институт").
И как совместить этот столь контрастный опыт видения и слышания?
Трудно быть честным православным (хотя и легче, чем католиком): слишком о многом придется с горьким вздохом сказать «да, и это тоже мое».
За тысячелетия нашей истории в нашей исторической копилке собрались не только великие святые, но и отъявленные негодяи самых разных церковно-государственных рангов, а еще больше - просто пестрых людей, в жизни которых поразительно сочетались эпизоды милосердия и молитвы с эпизодами бесчеловечности и жестокости.
Но если я не хочу создать мимишную церковь-лишь-моей-мечты, если я хочу быть причастен к реальной Церкви, ведущей свою историю через десятки стран и веков и через миллионы человеческих судеб от апостолов в мои дни, если я хочу видеть моих, родных, своих в Иоанне Златоусте и Геннадии Схоларии… То мне придется видеть не-чужих и в тех не-святых, которых святые все же не отлучали от современной им Церкви.
Мы знаем, как красиво ведут саморекламу секты. Как с сияющими и наивными глазами их симпатичные вербовщики отрицают неудобные страницы собственного генезиса или истории. Но не к чести Православия вести себя столь же страусино.
Честнее сказать так, как это сделал писатель Грэм Грин.
В 70-х годах XX века в Италии было модно вести диалог между коммунистами и католиками. И вот на одну из таких встреч коммунисты пригласили Грина как представителя католической интеллигенции. В зале висело напряженное ожидание. Но Грэм Грин первой же своей фразой снял напряжение и расположил к себе аудиторию. Он вышел на трибуну и сказал: «Знаете, у вас, коммунистов и у нас, католиков, есть много общего». Грин дождался конца аплодисментов и продолжил: «И у вас, и у нас руки по локоть в крови».
Тот, кто лукаво придумывает образ прекрасного во всех отношениях «современного православия», как раз и сеет так пугающее отца архидиакона «разочарование».
Если вы гарантируете неофиту, что все люди, соприкоснувшиеся с православием, обречены стать тотально-гуманными, просвещенными, толерантными, высококультурными, здоровыми, трезвыми и т.д. и т.п., то однажды ваше очарование обернется его, неофита, разочарованием.
В Евангелии есть удивительная история о слепорожденном, который услышал, что в Палестине появился целитель по имени Иисус. У него не было шансов встретиться с Ним, потому что он был слеп и прикован к одному месту. Но однажды, сидя у дороги и собирая милостыню, он понял, что мимо него проходит тот самый Иисус. И закричал: «Иисусе! Помилуй меня!». А вот те, кто шел вместе со Христом, т.е первые христиане зашикали: не отвлекай, не мешай… Именно это слишком часто происходит в нашей церковной жизни: когда люди, которые раньше стали христианами, обвыкли в своей вере, поскучнели и стали не помощью, а скорее препятствием для христианизации других людей.
В 4 веке св. Григорий Нисский вполне логично сказал, что христиане даже Христа умеют делать чуждым Богу: "Если бы все мы были Христовы, и Христос был бы Божий, был бы покоршимся. А если мы еще не Христовы, то не Божий и Христос, болезнующий о нас. Итак, когда все будем Христовы, тогда и Христос будет Божий" . В самом деле, если христиане это «тело Христово», и при этом мы живем не по христову, то куда же мы за собой затаскиваем Главу тела? Но тут есть и повод для оптимизма: Глава все же не гильотинирует Себя от нас.
Толкуя Мф. 7,11 блаж Иероним Стридонский (5 век) слова Христа «Итак если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим» относит к апостолам - «Нужно заметить, что Он назвал апостолов злыми» .
Отсюда - такая понятность «Ксений» Гете: «Вольность святая! Свобода! Стремленье людей к совершенству! Сам бы во храм поспешил, будь там другие жрецы…».
Что может делать Церковь? Прежде всего - не мешать, не травмировать нашим собственным поведением тех, кто еще в поиске.
«Есть люди, у которых несчастный опыт Церкви… У Церкви есть аспект славный и аспект трагический. Убогий аспект Церкви - это каждый из нас... Мы уже в Церкви и мы еще на пути к ней», - писал в 1967 году в «Журнале Московской Патриархии» великий миссионер митрополит Антоний Сурожский .
Это надо помнить - помнить не только о цельбоносности, но и о травматичности православия. К Церкви можно применить слова из поэмы Твардовского «Теркин на том свете»:
Это вроде как машина
Скорой помощи идет:
Сама режет, сама давит,
Сама помощь подает!.
Церковь это мир сломанных судеб и поломанных душ. Церковь призвана их лечить. К сожалению, она умеет не только лечить, но и травмировать. Поэтому мне очень хочется слышать интонацию понимания и сострадания к тем, кого церковь сама же и для себя же потеряла.
Нас со школы учат сочувствовать проститутке Соне Мармеладовой. Но почему искалеченные монашеские или священнические судьбы не становятся объектом для понимания? Сколько сот или тысяч священников и монахов ушли «в мир» за годы нашего «возрождения»? Это закрытая статистика. И закрытая тема для интереса. А вспомним хотя бы о. Ивана Охлобыстина или о. Дмитрия Свердлова… Где епископы (!) Никандр (Коваленко) Звенигородский и Виктор (Пьянков) Подольский? Где бывший министр образования Церкви архимандрит Иоанн Экономцев?
В общем - удивительно, как мало времени требуется для перехода от стадии "как же я волнуюсь и переживаю" до "ой, да пошло оно всё".
Люди пробуют приблизиться к нам, присматриваются - и вдруг понимают, что чего-то главного в нас нет . Зато в профессиональных христианах вдруг проявляется нечто такое, в предвидении чего ужасался еще апостол Петр - «Только бы не пострадал кто из вас, как убийца, или вор, или злодей, или как посягающий на чужое; а если как Христианин, то не стыдись» (1 Петр 4,15).
И честно заработанная дурная репутация хоронит весь христианский проект. Хоронит не тем, что кто-то один «согрешил», а тем, что его коллеги и начальники оказались глухи к плачу жертвы и решительно солидаризировались в выгораживании подлеца. Тем самым признав свою солидарность в его до той поры чисто личном грехе.
В фильме «Три билборда на границе» есть горькие слова, брошенные в лицо священнику:
«А знаете, о чем я подумала, святой отец? Я вспомнила о тех уличных бандах из Лос Анджелиса - Крипсах и Бладсах, и о тех новых законах, которые были приняты в 80-ые годы, и были специально были придуманы для того, чтобы остановить эти уличные банды, этих Крипсов и Бладсов. Если память мне не изменяет, суть этих законов была в том, что, если ты с ними хоть как то повязан, а в соседнем квартале один из «братанов» застрелил человека или пырнул кого то ножом, то даже если ты ничего об этом не знаешь, даже если, ты стоял за углом и просто занимался своими делами, то согласно новому закону, ты тоже считался виновным. Ты виновен уже потому, что пришел к этим Крипсам и Бладсам. И вот о чем я задумалась, святой отец, что вся описанная ситуация очень сильно напоминает мне о церковниках. У вас свой дресс-код и своя тусовка, у вас имеются свои отличительные внешние признаки, вы, за неимением лучшего слова, банда. И если вы сидите и курите трубку, читая свою Библию, пока один из ваших «корешей» трахает мальчика алтарника, то получается, отец, согласно этому закону о Крипсах и Бладсах, получается, вы тоже виновны, потому что вы одна банда. И мне плевать, что ты ничего не знаешь, не видел или не слышал, если ты в банде, то ты виновен. И по моему, если кто-то виновен в потрахушках с мальчиком алтарником или с другим юношей, а ведь вы ребятки, на это дело падки, то он лишается права приходить ко мне домой и говорить что либо обо мне, моей жизни, о моей дочери или о моих билбордах. Так что, допивайте свой чай и валите нахрен с моей кухни» .
И в самом деле - если у Сереги уже есть репутация главного школьного хулигана, то если даже окно разбил не он - накажут его. Просто "по совокупности" и от усталости от его выходок.
Годами у людей и веками у человечества копится усталость от земной грязи в алтарях.
Вот не-киношная история из 1980-х годов, рассказанная священником, который ныне служит в Германии:
Юноша готовится к поступлению в семинарию и живет на приходе у знакомого игумена. «...Послушания, которые нес Валерий у отца Давида, были ему действительно знакомы, да и батюшка был по-отечески добр и мягок к нему. У родителей тоже не было причин для беспокойства. Месяц пребывания его в Вильнюсе прошел незаметно. Пока не случилось нечто непредвиденное. Что невозможно было предвидеть.
Правящий архиерей по какой-то причине остался без транспорта в этот день. Отец Давид вызвался отвезти его, куда тому требовалось, благо молодой водитель Валерий всегда под рукой. Старый владыка сел в автомобиль на переднее пассажирское место, Давид занял место позади архиерея и Валера дал ход. Когда они проехали несколько перекрестков, архиерей потянулся рукой к бардачку и стал шарить рукой внутри. Не найдя там ничего, что его бы заинтересовало, он вопросительно уставился на Валеру и резко произнес: - Где? - Что где? - не понял вопроса парень. - Папиросы где? - Я не курю, владыка.- Валера думал, что ему устраивают проверку. - Да мне до тебя дела нет! Я хочу курить. Папиросы где? - Я не вожу с собой такого. А надо? - Ты всегда должен возить с собой папиросы! Здесь всегда должны быть папиросы, в этом бардачке, на случай, если я захочу курить, тебе понятно?!
Валерий посмотрел в зеркало заднего вида и встретился глазами с игуменом Давидом, который, вжавшись в кресло, готов был провалиться сквозь машину и сквозь землю тоже. Глаза его выражали страх. Глаза священника. Глаза монаха. Глаза старца, который нам, нынешним, известен смелыми призывами к сугубому покаянию тех, что были недовольны избранием другого птенца из славного гнезда никодимова в Святейшие Патриархи всея Руси.
- Для меня это ново - возить в машине папиросы для архиерея. Насколько я знаю, архиереи не курят. - Что?! Ты кто такой, сопляк, чтобы мне указывать?!- заорал на водителя архиепископ ...
И машина вдруг остановилась. Валера через плечо кинул ключи от авто отцу Давиду, вышел, хлопнул дверью и пошел пешком, оставив растерянного игумена в одной клетке с разъяренным архиепископом посреди города, которому никакого дела не было до двух попов, что, имея автомобиль, не умели им управлять.
Придя домой, молодой человек спешно собрал свои вещи и уехал на вокзал задолго до приезда своих попутчиков. С вокзала он позвонил отцу Давиду, который убитым голосом произнес: - Ну что ты наделал? Сейчас отрицательную характеристику напишет архиерей... - До свидания, отец Давид,- попрощался Валера и повесил трубку.
Он приехал в Москву, забрал документы из семинарии и более ни разу не изъявлял желания быть священником» .
Вот так бы и реагировать на каждого зарвавшегося хама с панагией или крестом. В день, когда я прочитал этот рассказ, вживую я услышал другой: молодой и недавний епископ в алтаре орет на священника: "я тебя на такой приход пошлю, что твои дети с голоду сдохнут!".
Ну заигрался поганец в византинизм и "преемника апостолов". Бывает. Нередко. Но как этих ролевиков возвращать в реальность? Как научиться говорить им: game over?
Терпение чужого хамства бывает полезно для глубины своей души, но крайне вредно для той религиозной организации, которую хам "окормляет" или от имени которой хамит.
Неизвестный мне человек написал стишок, который мог бы быть гимном низового духовенства (то есть он точно передает, как церковные низы полагают, какими глазами на них смотрят верхи):
Если взять, поймать чижа,
Аккуратно, не спеша
Перья выщипать - в итоге
Вы получите мыша.
Если этого мыша
Взять и, бережно держа,
Напихать в него иголок -
Вы получите ежа.
Если этого ежа,
Нос заткнув, чтоб не дышал,
Где поглубже, бросить в речку -
Вы получите ерша.
Если этого ерша,
Головой в тисках зажав,
Посильней тянуть за хвост -
Вы получите ужа.
Если этого ужа,
Приготовив два ножа...
Впрочем, он, наверно, сдохнет...
Но идея хороша!..
Тихо шифером шурша,
Едет крыша не спеша:
После стольких издевательств
Потеряем мы мыша!
На могилке же напишем:
"Помер, взяв на грудь ерша!"
А в итоге, как написал один комментаторов в моем блоге - «А Вы не обращали внимание, что фраза "се, стою у двери и стучу" из Откровения входит в противоречие с евангельской "стучите, и отворят вам"? Вот они постучали, вошли в двери Церкви, Жених на пиру, и вдруг - в дверь стучится Христос!
Не знаю, как Вас, а меня бы точно объял ужас. Кто тогда этот жених и кто стучится в дверь снаружи? Кто вообще из нас должен стучать - Христос или мы? Или все вместе? Почему Христос оказался снаружи - неужели мы так сильно бухали, что не заметили, как свалил хозяин пира?... Парадокс - центром церковной жизни является Христос, происходит регулярное поглощение Его Тела, а вот как прийти к Нему - Вам рассказывает духовник. Да так рассказывает, что за треть века вопросов только прибавилось. Что это за христос такой в этой церкви, чье тело можно кушать, а его самого не знать? Вот люди и волнуются - а кого (что) мы поедали все эти 30 лет?» .
… В фильме Никиты Михалкова «Солнечный удар» обычный верующий мальчик Георгий пристает к эротически озабоченному поручику с вопросом про "обезьяну" (мол, от Бога мы или от обезьяны?). Поручик отмахнулся… прошли годы - и мальчик Георгий стал большевистским палачом, который руководит казнью врангелевских офицеров в Крыму (среди которых и тот поручик). Такова иллюстрация к словам молитвы - "Господи, помилуй ихже аз безумием моим соблазних, и от пути спасительнаго отвратих, к делом злым и неподобным приведох".
Поэтому миссионер не должен отмахиваться от недоумений людей. Он должен и сам знать горькие страницы церковной истории жизни, и уметь их не скрывать. Люди не слепые. Христианство для них уже давно не новинка и не заокеанская диковинка, привезенная «белыми богами». Наши болячки им знакомы.
Оттого и нужно миссионерское покаяние. Для этих целей я составил целую антологию церковного плача.
Эта тема столь грустна, что я ее начну и завершу анекдотами.
Итак, мальчик приходит из школы в соплях и растрепанных чувствах.
Родители хлопочут вокруг:
- Сынок, кто тебя обидел?!
- Мальчишки.. Они все дразнятся. Уродом постоянно меня обзывают!
Мать потрясенно молчит, услышав такую характеристику своего детища.
Отец же по мужски обнимает его и говорит:
- Это еще ничего, сынок. А вот когда ты родился, доктор, глядя на тебя, сказал: "Если это пошевелится - стреляйте сразу!".
Такова сила родительской любви. И вот поэтому мы называем Бога Отцом. Бог видит человека там, где даже медицина видит только биомассу. Поэтому есть место для осторожного оптимизма. И хотя много что довольно достоверно говорит об уродстве нашей церковной жизни, но Отец еще не отчаялся в нас. Христос болеет христианами. Будущее открыто.
Миссиология говорит о том, как привести человека в церковь. Но мало придти в церковь - в ней надо еще суметь выжить. «Выгорание» бывает и у мирян, и у священников, и у монахов. Когда привычные и ранее понятно-дорогие вещи вдруг становятся холодными.
Церковь стала массовой. Она стала тем самым школьным бассейном с двумя трубами: одни люди в нее втекали, другие - вытекали. А отряд, как всегда, не замечал потери бойца, свою аллилуйю допев до конца…
Моя миссионерская работа в основном состояла в том, чтобы сделать для людей вхождение в мир веры как можно менее травматичным. Это работа повитухи. Рождение - это боль, это травма даже при самом хорошем исходе. Это радикальная смена среды обитания ребенком. Есть травмы неизбежные и даже благие (перерезание пуповины или очень болезненное для малыша разлипание легких для первых вздохов). А есть травмы необязательные. Вот их число я и старался уменьшить.
Я пояснял, что можно верить, и при этом не отрекаться от разума, от радости, от детей, от родителей, от знаний, от сказок, от человеческой приветливости к иноверцам и просто от культуры. Мой курс лекций в 90-е назывался «Техника религиозной безопасности». Да, там было много о сектах. Но уже к рубежу тысячелетий стало понятно, что в церковь мало придти; в церкви надо суметь еще выжить и суметь остаться в ней. Надо суметь сохраниться в своей человечности, а не превратиться в ритуального робота и в автоответчика, набитого «святоотеческими цитатами». Попасть в секту можно, даже числясь православным и паломничая по православным монастырям. И вот уже в 1997 году появляется первая моя книга с критикой современным церковных нестроений - «Оккультизм в православии». И представляете себе мою радость как миссионера, когда через год после ее выхода в Ростове-на-Дону ко мне подходит человек и говорит: «Я протестантский пастор. Я прочитал вот эту Вашу книгу и после этого полностью поменял свое отношение к православию. Оказывается, то, что я считал сутью церковной веры, это просто болезненный нарост, с которым борются сами православные богословы!».
Стала очевидной потребность в особом миссионерском служении: не приводить в церковь, а удерживать в ней. Даже точнее: нужна миссия реанимации веры и реабилитации людей с травматическим опытом православия.
Работа врача в реанимации бывает болезненной: делая искусственное дыхание или массаж сердца, он порой ломает ребра. Но зато спасает жизнь. Такой стала моя работа последних лет. Ее формула - «Чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться». Да, я говорил о многих болячках церковной жизни. Но самим фактом своего пребывания в церкви и даже не просто в Церкви, а в структуре патриарха Кирилла, я тем самым до некоторой степени обезболивал и обесценивал этот свой «антиклерикализм». И помогал людям не порывать окончательно их ослабевшую связь с церковным миром. Помогал не словами («Не рви! Не уходи! Не смей), а просто фактом своего диаконского статуса.
Пришел юноша-неофит в семинарию, видит более старших и уже начальствующих единоверцев, наблюдает растяжимость их церковной совести, печальные реалии жизни, пускай и церковной. Он знакомится с церковной историей, в которой тоже не все было радужно. И неизбежно приходит к верной мысли, что церковь - неидеальное сообщество, но с неверным личным выводом: надо смириться, жить как все. Люди вообще легче друг друга заражают дурью, злом, чем добром.
Если семинарист-идеалист прошел бурсу и на полученном приходе стал искренне делать что-то кроме воспроизведения служебных формул и форм - он неизбежно получит за это по рукам от начальства или от прихожан, или со всех стррон сразу. А ведь он и правда молодой и может ошибаться. Но ведь в Церкви лишь на словах установка на прощение, на понимание, а реально церковная среда бывает очень придирчива и мстительна.
Ну, а дальше - карьера, и чем выше, тем сложнее душе выжить. Есть простой принцип: степень моей
свободы обратно пропорциональна степени моих хотелок. Чем больше я хочу, тем более я зависим. Если человек карьерно ориентирован, то эти его, пускай и искренние желания («я хочу служить своей Церкви, чтобы именно ради нее максимально реализовать свои возможности»), лишают его свободы и он очень быстро учится, что ради достижения его цели где-то надо промолчать, где-то поддакнуть, где-то соврать, пусть даже в виде комплимента, и так далее.
По хорошему - тут зреет внутренний конфликт (который может вылиться и в пьянство: пьют обычно именно относительно хорошие, не до конца протухшие священники).
По плохому - новая карьерная идентичность без остатка пожирает прежнего Алешу Карамазова.
Вот литературная исповедь 50-летнего протоиерея:
«Что хочется в пятьдесят?... И приходит вдруг из викариатства почта, меня направляют в июле сопровождать мощи князя Владимира по южным областям России. Часть самого дорогого, что есть в году-отпуска съедается, матушка вздыхает, а я возрадовался. Понял вдруг чего хочу! Сбрить надоевшую бороду, постричься на лысо, чтобы потом забыть о волосах, пускай растут как хотят, до пупка и пояса. Подмигнуть напоследок матушке настоятеля, молча не поехать на очередное тоскливособрание по социальной или пастырской работе, написать благочинному смску "я пошел, вернусь когда подует северный ветер, вздохните", встретившимся девчонкам подпрыгивать и кричать "привет!", весело свистеть Баха, со всей дури пинать с мальчишками банки на меткость, набрать Кураеву что ли "Андрюха, кончай ерундеть, пошли погуляем", завалившись в кусты, читать книгу пока не засну, а проснувшись снова читать, запивать из ручья кильку в томате и наконец узнать как устроен смартфон, запердолив им по асфальту после "батюшка у вас есть полчаса поговорить?" Кто же мне все это подарит? Ну ладно, пора просыпаться, хотя спасибо Владыке за понятую вдруг мечту. А настоятельнице все равно подмигну».
В слабой форме это желание «отпуска». В резкой - желание «закрыть для себя эту страницу».
Вывод из таких поповско-охотничьих рассказов прост: «помни! Если тебя кто-то не переваривает - значит, не сумел тебя сожрать».
Так как же удержать уходящего? В былые времена этим занимались инквизиция и полиция. В условиях же свободы совести сама церковь должна озаботиться тем, чтобы в ней было такое служение «удерживающих». И ведь едва в Империи забрезжила свобода совести - это послушание появилось: «Любопыт-ное письмо по этому вопросу было прислано священником Тобольской епархии, несколько раз исполнявшим обязанно¬сти увещевателя. Он сообщал, что в последнее время случаи снятия сана в епархии участились. Автор корреспонденции прислал письмо священника, решившего сложить с себя сан. Обязанный увещевать своего собрата отказаться от этого намерения, он сам призадумался над грустной действительностью» (Щеглов Г. Э. Печальник о благе народном. Жизнь и труды Д. Г. Булгаковского. Минск, 2009, с. 180; речь идет о письме: Священник из Сибири. Снятие сана // Приходский священник. -1911. №18. С. 8).
Есть такая профессия - удерживать человека в Церкви.
Миссионер приводит человека к Церкви. Пастырь отвечает за его жизнь внутри Церкви. Но как быть, когда человек разочаровался в своем пастыре? Кто призван удерживать тех, в ком произошло церковное выгорание? Есть ли имя для такого служения? Реаниматологи?
В древней церкви было служение привратников-остиариев. Их задача - мешать вхождению в храм. «Остиарии, подобно древним aedituis, отпирали и запирали двери христианских храмов, смотрели за лицами, входящими в храм, а лицам, почему-либо подозрительным, заграждали вход, они сортировали присутствующих, указывали места для кающихся и оглашенных и пр. … Остиарии - это ветвь иподиаконата. На первоначальное родство этих двух должностей указывает то, что, по крайней мере на Востоке, иподиаконы долгое время исполняли обязанности придверников храма. Собор Лаодикийский (IV в.) неоднократно (правила 22, 43) внушает иподиаконам не покидать дверей храма во время богослужения» .
То есть они мешали язычникам присоединиться к христианскому собранию, а также тем, кто был временно от этого собрания отлучен.
Сегодня же явно нужны люди, которые работали бы в обратном направлении: умоляли остаться.
Ну как старый друг семьи или психолог уговаривают потерпеть и не доводить дело до развода. Один из аргументов: за эти годы вы уже настолько проросли один в другого, что даже разъехавшись в пространстве, вы останетесь друг во друге.
«Вот, в молодости как было? Веры практически не было, но было страстное желание верить. молился даже - верую, господи, помоги моему неверию. А теперь как? - И рад бы не верить и забыть религию как страшный сон, да не могу теперь не верить, не получается, - молвил авва Филоний и грустно вздохнул.
- Ты не далек от просветления, отченька, - ответил авва Афиноген и налил по третьей» .
Но обычно в нашей «врачебнице» уходящим прописывается тройная доза покаяния: ты сам виноват, твоя вера слаба, нечего смотреть на чужие грехи, когда ты сам хуже всех… Плюс рекомендуется посмотреть фильм ужасов: тебя ждет ад и в этой жизни, и в следующей. И, конечно, прописывается терапия шипением: враги перевербовали, иудины сребренники, печеньки Госдепа… Итоговый приговор: никогда он не был нашим, хотя и вышел от нас .
В тоталитарных группах и обществах это может быть эффективным. С овцами и паствой так можно. А вот с людьми это срабатывает далеко не всегда. Скорее - наоборот. Уходящий, увидев такой оскал «братской любви» и «пастырской заботы» ужасается: так вот куда меня сослепу занесло!
Да, сослепу. В религиозном обращении есть удивительное совмещение двух мотивов: прозрения и ослепления. Прозрения о главном и ослепления в «мелочах».
Если Бог ведет человека, то Он его отчасти ослепляет. В неофитском восторге человек не видит даже
очевидной грязи за церковным порогом…
Одна из моих любимых святоотеческих книг - «Душеполезные поучения» аввы Дорофея (начало 7 века). Именно там приведен замечательный образ точек на окружности и центра (точки - люди; центр - Бог. Если все точки хотят стать ближе друг ко другу, они должны двигаться не по окружности, а к центру) . Но через 30 лет после первого прочтения я заметил в этой книге как годами «братья» буквально ссали на авву Дорофея:
«И другой брат также, по искушению ли, или от простоты, Бог знает почему, немалое время каждую ночь пускал свою воду над моею головою, так что и самая постель моя бывала омочена ею. Также и некоторые другие из братий приходили ежедневно и вытрясали свои постилки перед моей келлией, и я видел, что множество клопов набиралось в моей келлии, так что я не в силах был убивать их, ибо они были бесчисленны от жара» (Поучение 4. О страхе Божием). И это происходит в монастыре, где еще недавно подвизался святой Варсануфий и был жив святой Иоанн («Когда я ещё был в монастыре аввы Серида, у старца аввы Иоанна, ученика аввы Варсануфия…»).
Вот так - святые и звери вместе, в одном монастыре…
Но нужно было уже менее восторженное отношение к тексту, чтобы расслышать и оценить такие подробности.
Обычно религиозное обращение связано со встречей с человеком веры. Личный свет этого человека кажется светом всей церковной общины и каждого его члена. Очень горько бывает узнавать, что
светлые люди - скорее исключение, чем правило даже в «общине святых» и в мире «святейших».
Лишь со временем приходит понимание того, что
а) я сам изменился совсем не в той степени, о какой мечтал. Скажу прямо: обожения не произошло;
б) наблюдаемые церковные люди (скажем, одноклассники по семинарии) не стали более «воздушными», чем были в юности;
в) все страсти, что бушуют в нецерковных семьях и коллективах, вполне полноправны и у нас. Единственное отличие: у нас всё это происходит под парчевой завесой красивых слов о любви, братстве и служении
В пору моего неофитства книги по истории как бы христианских стран порой вызывали у меня протест и недоумение: ведь этим людям, в отличие от советского общества, было доступно и знакомо Евангелие, их наставляла святая Христова Церковь. Но как же тогда они могли так обращаться друг со другом? С атеистов (окружавших тогда меня) - какой спрос… Но - верующие, христиане?!
Святой равноапостольный князь Владимир умер, готовясь идти войной на своего собственного сына в Новгород. А святой равноапостольный император Константин приказал убить своего сына Криспа, а жену Фаусту велел запереть в бане, где она задохнулась от жара (произошло это как раз вскоре окончания Первого Вселенского собора).
На том соборе был принят Символ Веры со словами «Единая, Святая, Соборная и апостольская церковь». Увы, акцент приходится ставить на слове «вера». То есть церковь (община людей) с такими качествами есть предмет веры, а не очевидность.
Патриарх Кирилл однажды красиво сказал: "Нужно очень ясно понимать, что власть в Церкви - это не светская власть. Власть в Церкви - это не окрик, не выговор, не увольнение, это не нахмуренные брови, не топанье ногами, не громкие слова, а это любовь" . Но лучше уточнить: «Верую во едину святую церковь, власть в которой это не власть окрика и не топание ногами, а власть любви».
А верят в то, что неочевидно. Верят в то, что противоречит повседневному опыту. Вот и в сказанное: верую... но не вижу. Точнее говоря: власть любви слишком редко и робко проступает порой сквозь тяжеловесно очевидную Систему топота, окриков и выговоров .
Гаснут иллюзии - и любимое у Отцов сравнение жизни со спортивной ареной вдруг оборачивается горечью:
Герман Титов стал вторым космонавтом после Гагарина. И всю жизнь его снедала мысль о том, что в истории космонавтики он остался лишь вторым.
Тех, кто его утешал, он спрашивал: "Ты знаешь, кто первым открыл Америку? - Колумб. - А кто был вторым? Вот!" .
Вот и в Новый Иерусалим с земли стартуют многие. Но чемпионов -единицы. А остальные? Как живется несвятым в церкви несвятых?
Как продолжать забег после подножек товарищей, после случаев заведомо предвзятого судейства и травм? И как помочь «споткнувшемуся»? Просто повторить предстартовое тренерское мотивирующее наставление? Еще громче кричать «Спартак - чемпион!»?
И все-таки есть иной путь.
Патриархия сейчас всячески отождествляет себя и Бога. «Мы наместники Бога на земле», «наша воля - воля Божия». Мне же кажется, что единственная ныне возможная линия апологии и миссии в том, чтобы, напротив, растождествлять себя с Богом и православной верой. Да, мы и сами больны, мы фарисеи, сплошь и рядом мы делами нашими предаем Христа. Но Христос в этом не виноват. Послушайте Его и попробуйте стать лучше нас...
Только Господь может всерьез призвать к священству, и только Он может исцелить душу перегоревшую. Никакие пастырские курсы, институты повышения квалификации, сеансы психотерапии не помогут. Это всего навсего искусственный массаж остановившегося сердца. В реальной жизни от этих реанимационных мер будет еще хуже. Ибо вторичная имитация неофитства обернется просто цирком.
Я думаю, что когда человеку кажется, что он потерял смысл жизни и служения, он может просто зайти в детский хоспис, посмотреть на детишек, которым гораздо хуже, чем ему, и поразиться, как они умеют улыбаться через свой страшный диагноз.
Как помочь плачущему? - спросил как-то замечательный священник Александр Ельчанинов. И ответил - «плакать вместе с ним».
Если человек, травмированный опытом своего и окружающего православия, плачет о неприглядных реалиях церковной жизни, излечит ли его тот, кто будет произносить дежурные и изрядно надоевшие похвалы нашей несравненной «духовности»?
Какую интонацию избрать - «всё не так плохо!» или «Всё гораздо хуже, чем ты сказал, но…».
У человека уже разбились розовые очки (как всегда, самым ранящим образом: стеклами внутрь). Предлагать ему запасной экземпляр того же типового рекламного изделия бесполезно.
Остается поговорить с ним честно, с признанием его печальной правоты относительно нас.
Это классический многократно и разнообразно проработанный сюжет перевербовки прозревшего: оказывается, у власти, с которой он борется, стоят такие же как он. Они знают всё то, что печалит его и даже больше, и именно поэтому они консервируют Систему, поскольку ее демонтаж грозит много худшими последствиями. Пример: Странник и Максим в «Обитаемом острове» Стругацких .
Есть еще советская история:
Человек вбегает в поликлинику, и говорит в регистратуре: «Мне нужен врач ухо-глаз». Медсестра поправляет: «Такого врача нет. Есть ухо-горло-нос». - «Не-не-не, мне - ухо-глаз». - «Такого нет. Может, вам нужен глазник?» - «Нет, я хорошо вижу». - «Тогда, может, вам нужен специалист по болезням слуха? - «Нет, нет, слышу я тоже хорошо». - «Так кто же вам нужен?» - «Мне нужен ухо-глаз… Понимаете, я хорошо вижу и хорошо слышу. Но я не могу согласовать данные слуха и зрения. На партсобраниях я слышу одно, а в жизни-то вижу совсем другое!».
И если это противоречие возникло, его не излечить постановкой шор или увеличением громкости звука. Тут надо менять слова и привычки докладчиков.
Вот я слышу в патриаршем слове:
"Церковь это единственный институт, в котором стираются всякие человеческие различия - и политические, и национальные, и имущественные, и культурные" .
Потом осматриваюсь вокруг. Признаюсь, очень неожиданно услышать такое про самый иерархический общественный институт, в котором регламентируется даже цвет дорожного плаща (у просто монахов - черный, у архимандритов - с красным вставками, у епископов - фиолетовый, у митрополитов - голубой, у патриарха - зеленый). Спрашиваю - что будет со священником, который, вдохновившись этой проповедью, обратится к патриарху или своему епископу со словом "Дорогой брат!"?
Церковь не делает политических различий? Но убийство бывшего вице-премьера Бориса Немцова не вызвало у патриарха слов даже протокольного соболезнования. Да и среди лиц, допускаемых к личному поздравлению патриарха с его именинами, вряд ли попадаются люди, всерьез оппонирующие правящей партии.
Про снятие имущественных различий внутри самой церкви говорить странно: исторически незаметно, чтобы разрыв богатых и бедных сокращался по мере перехода к христианству. Да и просто: шанс на обед с епископом отчего-то выше у олигарха, чем у бомжа.
Понятно, что в мистической высоте и в самом деле "нет ни эллина ни иудея". Да, Господь может привести ко спасению и царя и бедняка. Но это где-то в мета-историческом итоге ее пути. И в цитируемой проповеди речь шла о церкви как об одном из общественных институтов ("Церковь это единственный институт").
И как совместить этот столь контрастный опыт видения и слышания?
Трудно быть честным православным (хотя и легче, чем католиком): слишком о многом придется с горьким вздохом сказать «да, и это тоже мое».
За тысячелетия нашей истории в нашей исторической копилке собрались не только великие святые, но и отъявленные негодяи самых разных церковно-государственных рангов, а еще больше - просто пестрых людей, в жизни которых поразительно сочетались эпизоды милосердия и молитвы с эпизодами бесчеловечности и жестокости.
Но если я не хочу создать мимишную церковь-лишь-моей-мечты, если я хочу быть причастен к реальной Церкви, ведущей свою историю через десятки стран и веков и через миллионы человеческих судеб от апостолов в мои дни, если я хочу видеть моих, родных, своих в Иоанне Златоусте и Геннадии Схоларии… То мне придется видеть не-чужих и в тех не-святых, которых святые все же не отлучали от современной им Церкви.
Мы знаем, как красиво ведут саморекламу секты. Как с сияющими и наивными глазами их симпатичные вербовщики отрицают неудобные страницы собственного генезиса или истории. Но не к чести Православия вести себя столь же страусино.
Честнее сказать так, как это сделал писатель Грэм Грин.
В 70-х годах XX века в Италии было модно вести диалог между коммунистами и католиками. И вот на одну из таких встреч коммунисты пригласили Грина как представителя католической интеллигенции. В зале висело напряженное ожидание. Но Грэм Грин первой же своей фразой снял напряжение и расположил к себе аудиторию. Он вышел на трибуну и сказал: «Знаете, у вас, коммунистов и у нас, католиков, есть много общего». Грин дождался конца аплодисментов и продолжил: «И у вас, и у нас руки по локоть в крови».
Тот, кто лукаво придумывает образ прекрасного во всех отношениях «современного православия», как раз и сеет так пугающее отца архидиакона «разочарование».
Если вы гарантируете неофиту, что все люди, соприкоснувшиеся с православием, обречены стать тотально-гуманными, просвещенными, толерантными, высококультурными, здоровыми, трезвыми и т.д. и т.п., то однажды ваше очарование обернется его, неофита, разочарованием.
В Евангелии есть удивительная история о слепорожденном, который услышал, что в Палестине появился целитель по имени Иисус. У него не было шансов встретиться с Ним, потому что он был слеп и прикован к одному месту. Но однажды, сидя у дороги и собирая милостыню, он понял, что мимо него проходит тот самый Иисус. И закричал: «Иисусе! Помилуй меня!». А вот те, кто шел вместе со Христом, т.е первые христиане зашикали: не отвлекай, не мешай… Именно это слишком часто происходит в нашей церковной жизни: когда люди, которые раньше стали христианами, обвыкли в своей вере, поскучнели и стали не помощью, а скорее препятствием для христианизации других людей.
В 4 веке св. Григорий Нисский вполне логично сказал, что христиане даже Христа умеют делать чуждым Богу: "Если бы все мы были Христовы, и Христос был бы Божий, был бы покоршимся. А если мы еще не Христовы, то не Божий и Христос, болезнующий о нас. Итак, когда все будем Христовы, тогда и Христос будет Божий" . В самом деле, если христиане это «тело Христово», и при этом мы живем не по христову, то куда же мы за собой затаскиваем Главу тела? Но тут есть и повод для оптимизма: Глава все же не гильотинирует Себя от нас.
Толкуя Мф. 7,11 блаж Иероним Стридонский (5 век) слова Христа «Итак если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим» относит к апостолам - «Нужно заметить, что Он назвал апостолов злыми» .
Отсюда - такая понятность «Ксений» Гете: «Вольность святая! Свобода! Стремленье людей к совершенству! Сам бы во храм поспешил, будь там другие жрецы…».
Что может делать Церковь? Прежде всего - не мешать, не травмировать нашим собственным поведением тех, кто еще в поиске.
«Есть люди, у которых несчастный опыт Церкви… У Церкви есть аспект славный и аспект трагический. Убогий аспект Церкви - это каждый из нас... Мы уже в Церкви и мы еще на пути к ней», - писал в 1967 году в «Журнале Московской Патриархии» великий миссионер митрополит Антоний Сурожский .
Это надо помнить - помнить не только о цельбоносности, но и о травматичности православия. К Церкви можно применить слова из поэмы Твардовского «Теркин на том свете»:
Это вроде как машина
Скорой помощи идет:
Сама режет, сама давит,
Сама помощь подает!.
Церковь это мир сломанных судеб и поломанных душ. Церковь призвана их лечить. К сожалению, она умеет не только лечить, но и травмировать. Поэтому мне очень хочется слышать интонацию понимания и сострадания к тем, кого церковь сама же и для себя же потеряла.
Нас со школы учат сочувствовать проститутке Соне Мармеладовой. Но почему искалеченные монашеские или священнические судьбы не становятся объектом для понимания? Сколько сот или тысяч священников и монахов ушли «в мир» за годы нашего «возрождения»? Это закрытая статистика. И закрытая тема для интереса. А вспомним хотя бы о. Ивана Охлобыстина или о. Дмитрия Свердлова… Где епископы (!) Никандр (Коваленко) Звенигородский и Виктор (Пьянков) Подольский? Где бывший министр образования Церкви архимандрит Иоанн Экономцев?
В общем - удивительно, как мало времени требуется для перехода от стадии "как же я волнуюсь и переживаю" до "ой, да пошло оно всё".
Люди пробуют приблизиться к нам, присматриваются - и вдруг понимают, что чего-то главного в нас нет . Зато в профессиональных христианах вдруг проявляется нечто такое, в предвидении чего ужасался еще апостол Петр - «Только бы не пострадал кто из вас, как убийца, или вор, или злодей, или как посягающий на чужое; а если как Христианин, то не стыдись» (1 Петр 4,15).
И честно заработанная дурная репутация хоронит весь христианский проект. Хоронит не тем, что кто-то один «согрешил», а тем, что его коллеги и начальники оказались глухи к плачу жертвы и решительно солидаризировались в выгораживании подлеца. Тем самым признав свою солидарность в его до той поры чисто личном грехе.
В фильме «Три билборда на границе» есть горькие слова, брошенные в лицо священнику:
«А знаете, о чем я подумала, святой отец? Я вспомнила о тех уличных бандах из Лос Анджелиса - Крипсах и Бладсах, и о тех новых законах, которые были приняты в 80-ые годы, и были специально были придуманы для того, чтобы остановить эти уличные банды, этих Крипсов и Бладсов. Если память мне не изменяет, суть этих законов была в том, что, если ты с ними хоть как то повязан, а в соседнем квартале один из «братанов» застрелил человека или пырнул кого то ножом, то даже если ты ничего об этом не знаешь, даже если, ты стоял за углом и просто занимался своими делами, то согласно новому закону, ты тоже считался виновным. Ты виновен уже потому, что пришел к этим Крипсам и Бладсам. И вот о чем я задумалась, святой отец, что вся описанная ситуация очень сильно напоминает мне о церковниках. У вас свой дресс-код и своя тусовка, у вас имеются свои отличительные внешние признаки, вы, за неимением лучшего слова, банда. И если вы сидите и курите трубку, читая свою Библию, пока один из ваших «корешей» трахает мальчика алтарника, то получается, отец, согласно этому закону о Крипсах и Бладсах, получается, вы тоже виновны, потому что вы одна банда. И мне плевать, что ты ничего не знаешь, не видел или не слышал, если ты в банде, то ты виновен. И по моему, если кто-то виновен в потрахушках с мальчиком алтарником или с другим юношей, а ведь вы ребятки, на это дело падки, то он лишается права приходить ко мне домой и говорить что либо обо мне, моей жизни, о моей дочери или о моих билбордах. Так что, допивайте свой чай и валите нахрен с моей кухни» .
И в самом деле - если у Сереги уже есть репутация главного школьного хулигана, то если даже окно разбил не он - накажут его. Просто "по совокупности" и от усталости от его выходок.
Годами у людей и веками у человечества копится усталость от земной грязи в алтарях.
Вот не-киношная история из 1980-х годов, рассказанная священником, который ныне служит в Германии:
Юноша готовится к поступлению в семинарию и живет на приходе у знакомого игумена. «...Послушания, которые нес Валерий у отца Давида, были ему действительно знакомы, да и батюшка был по-отечески добр и мягок к нему. У родителей тоже не было причин для беспокойства. Месяц пребывания его в Вильнюсе прошел незаметно. Пока не случилось нечто непредвиденное. Что невозможно было предвидеть.
Правящий архиерей по какой-то причине остался без транспорта в этот день. Отец Давид вызвался отвезти его, куда тому требовалось, благо молодой водитель Валерий всегда под рукой. Старый владыка сел в автомобиль на переднее пассажирское место, Давид занял место позади архиерея и Валера дал ход. Когда они проехали несколько перекрестков, архиерей потянулся рукой к бардачку и стал шарить рукой внутри. Не найдя там ничего, что его бы заинтересовало, он вопросительно уставился на Валеру и резко произнес: - Где? - Что где? - не понял вопроса парень. - Папиросы где? - Я не курю, владыка.- Валера думал, что ему устраивают проверку. - Да мне до тебя дела нет! Я хочу курить. Папиросы где? - Я не вожу с собой такого. А надо? - Ты всегда должен возить с собой папиросы! Здесь всегда должны быть папиросы, в этом бардачке, на случай, если я захочу курить, тебе понятно?!
Валерий посмотрел в зеркало заднего вида и встретился глазами с игуменом Давидом, который, вжавшись в кресло, готов был провалиться сквозь машину и сквозь землю тоже. Глаза его выражали страх. Глаза священника. Глаза монаха. Глаза старца, который нам, нынешним, известен смелыми призывами к сугубому покаянию тех, что были недовольны избранием другого птенца из славного гнезда никодимова в Святейшие Патриархи всея Руси.
- Для меня это ново - возить в машине папиросы для архиерея. Насколько я знаю, архиереи не курят. - Что?! Ты кто такой, сопляк, чтобы мне указывать?!- заорал на водителя архиепископ ...
И машина вдруг остановилась. Валера через плечо кинул ключи от авто отцу Давиду, вышел, хлопнул дверью и пошел пешком, оставив растерянного игумена в одной клетке с разъяренным архиепископом посреди города, которому никакого дела не было до двух попов, что, имея автомобиль, не умели им управлять.
Придя домой, молодой человек спешно собрал свои вещи и уехал на вокзал задолго до приезда своих попутчиков. С вокзала он позвонил отцу Давиду, который убитым голосом произнес: - Ну что ты наделал? Сейчас отрицательную характеристику напишет архиерей... - До свидания, отец Давид,- попрощался Валера и повесил трубку.
Он приехал в Москву, забрал документы из семинарии и более ни разу не изъявлял желания быть священником» .
Вот так бы и реагировать на каждого зарвавшегося хама с панагией или крестом. В день, когда я прочитал этот рассказ, вживую я услышал другой: молодой и недавний епископ в алтаре орет на священника: "я тебя на такой приход пошлю, что твои дети с голоду сдохнут!".
Ну заигрался поганец в византинизм и "преемника апостолов". Бывает. Нередко. Но как этих ролевиков возвращать в реальность? Как научиться говорить им: game over?
Терпение чужого хамства бывает полезно для глубины своей души, но крайне вредно для той религиозной организации, которую хам "окормляет" или от имени которой хамит.
Неизвестный мне человек написал стишок, который мог бы быть гимном низового духовенства (то есть он точно передает, как церковные низы полагают, какими глазами на них смотрят верхи):
Если взять, поймать чижа,
Аккуратно, не спеша
Перья выщипать - в итоге
Вы получите мыша.
Если этого мыша
Взять и, бережно держа,
Напихать в него иголок -
Вы получите ежа.
Если этого ежа,
Нос заткнув, чтоб не дышал,
Где поглубже, бросить в речку -
Вы получите ерша.
Если этого ерша,
Головой в тисках зажав,
Посильней тянуть за хвост -
Вы получите ужа.
Если этого ужа,
Приготовив два ножа...
Впрочем, он, наверно, сдохнет...
Но идея хороша!..
Тихо шифером шурша,
Едет крыша не спеша:
После стольких издевательств
Потеряем мы мыша!
На могилке же напишем:
"Помер, взяв на грудь ерша!"
А в итоге, как написал один комментаторов в моем блоге - «А Вы не обращали внимание, что фраза "се, стою у двери и стучу" из Откровения входит в противоречие с евангельской "стучите, и отворят вам"? Вот они постучали, вошли в двери Церкви, Жених на пиру, и вдруг - в дверь стучится Христос!
Не знаю, как Вас, а меня бы точно объял ужас. Кто тогда этот жених и кто стучится в дверь снаружи? Кто вообще из нас должен стучать - Христос или мы? Или все вместе? Почему Христос оказался снаружи - неужели мы так сильно бухали, что не заметили, как свалил хозяин пира?... Парадокс - центром церковной жизни является Христос, происходит регулярное поглощение Его Тела, а вот как прийти к Нему - Вам рассказывает духовник. Да так рассказывает, что за треть века вопросов только прибавилось. Что это за христос такой в этой церкви, чье тело можно кушать, а его самого не знать? Вот люди и волнуются - а кого (что) мы поедали все эти 30 лет?» .
… В фильме Никиты Михалкова «Солнечный удар» обычный верующий мальчик Георгий пристает к эротически озабоченному поручику с вопросом про "обезьяну" (мол, от Бога мы или от обезьяны?). Поручик отмахнулся… прошли годы - и мальчик Георгий стал большевистским палачом, который руководит казнью врангелевских офицеров в Крыму (среди которых и тот поручик). Такова иллюстрация к словам молитвы - "Господи, помилуй ихже аз безумием моим соблазних, и от пути спасительнаго отвратих, к делом злым и неподобным приведох".
Поэтому миссионер не должен отмахиваться от недоумений людей. Он должен и сам знать горькие страницы церковной истории жизни, и уметь их не скрывать. Люди не слепые. Христианство для них уже давно не новинка и не заокеанская диковинка, привезенная «белыми богами». Наши болячки им знакомы.
Оттого и нужно миссионерское покаяние. Для этих целей я составил целую антологию церковного плача.