Лёшка
- Сына Алексеем назовем! - упорствую я.
- Ни за что! - мягко улыбается она.
Есть что-то общее во взгляде будущих мам. Мне порой кажется, что их взгляд направлен внутрь, как, впрочем, и мысли. Я подсаживаюсь к ней рядышком на диван, кладу руку на живот - «толкается» и, чуть смягчившись, мямлю:
- Может, не ездить уже? Родишь ведь без меня.
- Она же твоя бабушка, а мы… мы - справимся. Мы будем тебя ждать и скучать. Правда?! - она поправляет складки халата на животе и чуть откидывается назад. - Да и маму одну отпускать, сам понимаешь.
Плацкартный вагон. Я бегаю курить каждые пятнадцать минут. Мама читает любовный роман.
- Знаешь ведь, что вредно, Сереженька, зачем?
- Давно уже мам.
Поздняя осень. Металлическая луна. Чавкает грязь под ногами; снег вперемешку с желтой глиной на ботинках. Капли висят на свежевыкрашенных трубах. Награды на красных подушечках и шепот на двух языках:
- Заказали оркестр все-таки! Он так хотел.
- Мулла не будет отпевать, - нельзя ведь с оркестром-то.
- Фронтовик, сколько раз в танке горел!
-…и за неделю до золотой свадьбы.
Глохну. Оркестр выдувает рыжее пламя, а мулла отпускает в небо протяжную мелодию.
Май. Весь поселок на улице. Они никогда не закрывали двери на ключ. Знакомый мулла и та же молитва. Они будут лежать рядом. Голос, один общий голос:
- Полтора года без него.
- Надо же, просто простыла.
И снова плацкартный вагон. Я простужен - больно глотать. Пишу стихи, а у мамы дрожит голос:
- Не кури, Сереженька!
- Я постараюсь, мам.
Вокзал. Девятое мая. Кирпичное здание из мелкого выщербленного кирпича и, кажется, что уже давно высыпался песок из швов, а стены выдавливают красную крошку.
Мы поднимаемся на второй этаж. Я прячу голову в джинсовую куртку и давлюсь кашлем. Слезятся глаза.
- Ты простыл?
- Дождалась…
- Езжай домой, лечись!
Мы с мамой уходим. Я то и дело оглядываюсь; и вот уже видно только живот на красном фоне. Она не уходит до последнего и машет рукой.
Маршрутка. Кровать и горящая голова. Хлопает дверь, и доносится мамин голос из прихожей:
- Это ты? Да ты ненормальная! В одном халатике.
Влетает она. Я кашляю:
- Зачем ты…
- Ты же болеешь, как я могу тебя бросить?
Мы лежим рядом. Я обнимаю её сутулую спину.
- Ой, кажется началось!!! - стонет она и обхватывает руками низ живота. - Мама-а…
В скорой трясет. И снова кирпич. Мы опять прощаемся.
- Рожать буду! - говорит она.
- Посмотрим.
Я один на квартире. Ночь. По столу ползет пейджер: «У вас родился сын. Вес…». Я вскакиваю и звоню маме.
Утро. Я на втором этаже в кирпиче. Трогаю мягкий живот-подушку. Она охает:
- Порвалась немножко.
- Заживет.
- Лёшкой назвала.
- Ни за что! - мягко улыбается она.
Есть что-то общее во взгляде будущих мам. Мне порой кажется, что их взгляд направлен внутрь, как, впрочем, и мысли. Я подсаживаюсь к ней рядышком на диван, кладу руку на живот - «толкается» и, чуть смягчившись, мямлю:
- Может, не ездить уже? Родишь ведь без меня.
- Она же твоя бабушка, а мы… мы - справимся. Мы будем тебя ждать и скучать. Правда?! - она поправляет складки халата на животе и чуть откидывается назад. - Да и маму одну отпускать, сам понимаешь.
Плацкартный вагон. Я бегаю курить каждые пятнадцать минут. Мама читает любовный роман.
- Знаешь ведь, что вредно, Сереженька, зачем?
- Давно уже мам.
Поздняя осень. Металлическая луна. Чавкает грязь под ногами; снег вперемешку с желтой глиной на ботинках. Капли висят на свежевыкрашенных трубах. Награды на красных подушечках и шепот на двух языках:
- Заказали оркестр все-таки! Он так хотел.
- Мулла не будет отпевать, - нельзя ведь с оркестром-то.
- Фронтовик, сколько раз в танке горел!
-…и за неделю до золотой свадьбы.
Глохну. Оркестр выдувает рыжее пламя, а мулла отпускает в небо протяжную мелодию.
Май. Весь поселок на улице. Они никогда не закрывали двери на ключ. Знакомый мулла и та же молитва. Они будут лежать рядом. Голос, один общий голос:
- Полтора года без него.
- Надо же, просто простыла.
И снова плацкартный вагон. Я простужен - больно глотать. Пишу стихи, а у мамы дрожит голос:
- Не кури, Сереженька!
- Я постараюсь, мам.
Вокзал. Девятое мая. Кирпичное здание из мелкого выщербленного кирпича и, кажется, что уже давно высыпался песок из швов, а стены выдавливают красную крошку.
Мы поднимаемся на второй этаж. Я прячу голову в джинсовую куртку и давлюсь кашлем. Слезятся глаза.
- Ты простыл?
- Дождалась…
- Езжай домой, лечись!
Мы с мамой уходим. Я то и дело оглядываюсь; и вот уже видно только живот на красном фоне. Она не уходит до последнего и машет рукой.
Маршрутка. Кровать и горящая голова. Хлопает дверь, и доносится мамин голос из прихожей:
- Это ты? Да ты ненормальная! В одном халатике.
Влетает она. Я кашляю:
- Зачем ты…
- Ты же болеешь, как я могу тебя бросить?
Мы лежим рядом. Я обнимаю её сутулую спину.
- Ой, кажется началось!!! - стонет она и обхватывает руками низ живота. - Мама-а…
В скорой трясет. И снова кирпич. Мы опять прощаемся.
- Рожать буду! - говорит она.
- Посмотрим.
Я один на квартире. Ночь. По столу ползет пейджер: «У вас родился сын. Вес…». Я вскакиваю и звоню маме.
Утро. Я на втором этаже в кирпиче. Трогаю мягкий живот-подушку. Она охает:
- Порвалась немножко.
- Заживет.
- Лёшкой назвала.