Часовой Гремлин
Часовой Гремлин
"Сказки лежат недодуманными, стихи лежат недописанными.
Всё дожидается времени. Всё - наполняется смыслами"
«Стану гремлином - буду жить в часах»
Среди несчётного скопища разнообразных книг, собранных на запылённых полках, где стопками по углам, а где просто вповалку, способен завестись кто угодно. И не от сырости, как это бывает у Аддамсов, а от времени и безвременья разом. Говорят, что от чтения книг заводятся мысли... Быть может, от их нечтения ничего бы и не завелось в этой библиотеке, если бы не одно «но»: у каждой книги есть хотя бы один читатель. Так что, когда в одном месте собирается большое количество книг, читатель появляется сам собой - влекомый неведомым законом литературного мира.
Гремлин знал, что всему своё время, поэтому, он всякий раз клал руку на пояс, к которому крепилось небольшое кольцо, и вытягивал за цепочку свои часы из кармана. Они легко ложились в его руку, отбрасывая нетерпеливый свет лампы бликами ему в глаза. Цепочка едва ли на раз обвивала его руку, когда придерживая большим пальцем за низ, он надавливал указательным на кнопку, и часы открывались. На первый взгляд в карманных часах не было ничего особенного, как и на второй. Но он смотрел на эти часы не первый день, потому знал что к чему. Пока большая и тяжелая стрелка под грузом множества часов раздумий нехотя шла по кругу, торопливая и сиюминутная стрелка резво от неё убегала, дразня, когда резко появлялась из-за спины. Ведь даже при всей её резвости и отвлечённости, она не могла опоздать к назначенному большой стрелкой часу.
Гремлин проходил вдоль длинных полок, поворачивая то налево, то направо в этом своеобразном лабиринте. Бывало даже, что на его пути неожиданно вставал новый шкаф, тогда он просто вскарабкивался на самый верх и ходил по крышам верхних полок. Надо сказать, что по шкафам он прогуливался довольно часто. А иногда просто садился на край, свешивая ножки, немного ссутуливался и молча смотрел сверху на книги. И иногда сопел.
То и дело он улавливал ушами шевеление или шелест, доносившийся откуда-то из тёмных уголков неповоротливого зашкафья. Так на свет рождался новый пустой фолиант, призывно перелистывающий свои страницы, или легкая книжица, робко нашедшая незанятую нишу среди других ей подобных. Все книги появляются на свет пустыми, пока не найдут своего автора, который любовно погладит их робеющий корешок, раскроет на первой странице и, написав несколько строк, придаст им смысл. А дальше книга начнёт жить своей жизнью. Но всему ещё должно прийти своё время.
Где-то посреди этого лабиринта стоял дубовый письменный стол, когтями литых львиных лап вцепившийся в пол. Когда время приближалось, Гремлин включал лампу, и обычно нависающий над столом полумрак отступал от него на пару шагов. Гремлин доставал зажатую подмышкой чистую книгу, придвигал стул, садился, ещё раз смотрел на часы, подводил стрелки, и… и «наступало время».
Он макал коготь в чернила и отточенными движениями выводил буквы, которые тонкой и извилистой нитью расплетались как из клубка, принимая именно ту форму, какую хотел их повелитель. Время от времени его коготь останавливался на очередном изгибе и снова окунался в чернила. Так вот размеренно и без суеты, Гремлин заполнял первые две-три страницы и оставлял книгу под лампой дозревать. Под этим ламповым светом буквы продолжали постепенно появляться, переплетаясь между собой в узор из мыслей и слов. А Гремлин тем временем, выбравшись из-за стола, возвращался в свой лабиринт в поисках другой книги, заслуживающей внимания.
Бывало, что сняв одну из них с полки, он сразу не мог раскусить её секрет. Долго всматривался в чистые страницы, согнувшись над столом, и еле слышно бормотал под нос какие-то ругательства. Иногда именно они помогали ему подобрать те слова, с которых она будет начинаться. Иной раз, ему на ум приходила какая-то песня или стишок, тогда их строки невзначай становились эпиграфом, а дальнейшая история книги как по нотам ложилась на страницы.
Куда эти книги девались потом? Зачастую Гремлин просто снова хватал цепкими когтями их корешок и утаскивал вслед за собой куда-то в темные схроны своей библиотеки. Иногда они скапливались стопкой в его насиженных местах над верхними полками, куда в его отсутствие даже пыль не решалась садиться. А он мог сидеть там подолгу, всматриваясь то в ход стрелок на своих часах, то просто куда-то в дальние углы, всё так же шевеля ушами, будто ловил звуки. Когда его разбирал книжный голод, он хватал одну из столпившихся книг и впивался в неё зубами. Когти тянули книгу в противоположную сторону, будто бы помогая ей вырваться из пасти, но она уже вовсю трещала по швам. Это не добавляло ей остросюжетности, зато ненадолго утоляло его аппетиты.
Порой он буквально жевал страницы, когда всматривался в часы слишком долго. Шестерёнки без устали крутили одна другую, а пружина, как заведённая, то сжималась, то разжималась. Циферблата у часов практически не было - только цифры по краям, которые оббегали стрелки, совершая круг. Так что весь механизм был как на ладони, а вся его красота - перед глазами. В его узлах скрывались маленькие рубины. Они делали ход точнее и просто радовали Гремлина своим искрящим цветом, когда свет падал прямо на них. Если пристально всматриваясь он начинал улыбаться, это означало, что нашелся тот читатель, для которого книга и созревала. Тогда Гремлин спокойно вставал и направлялся только ему ведомыми тропами к какой-то особенной полке, где клал том невпопад с другими, оставляя бросаться в глаза. Иногда он оставлял книгу на одном из небольших столиков, которые, так же как и множество других вещей, жили среди стеллажей. Там её и находили. А он возвращался к дубовому столу, который найти, казалось, мог только он, чтобы сидя в безшелестной тишине снова вглядываться в мерный ход стрелок и игру бликующих тёплых отсветов лампы на них.
Когда он решал, что дела на сегодня закончены, то вставал из-за стола и направлялся в неприметный уголок, где между двух стеллажей прятались высокие напольные часы с маятником. Отперев дверцу латунным ключом, он забирался внутрь, где под мерный ход балансира и погружался в сон, откинувшись на большую пружинящую подушку у дальней стенки.
Вдохнуть в кого-то жизнь - непростая работа, отнимающая много сил и времени, которое ещё и не всегда приходит к месту. Так и я, мой милый друг, когда устану ото всего, стану временем и буду жить в часах.
(1 декабря 2012, январь 2014)