07 февраля 1944 г. Time - "Day in the Forest" (День в лесу)
07 февраля 1944 г.
День в лесу
Восемнадцать мужчин и одна девушка собрались на открытой ветру платформе Белорусского вокзала в Москве. Девушкой была Кэтлин Гарриман, привлекательная, темноволосая, 25-летняя дочь посла США У. Аверела Гарримана. Мужчины были иностранными корреспондентами. Все вместе они сели в четырех-вагонный специальный поезд - теплый, хорошо освещенный, хорошо оборудованный - которым они были обязаны Кэт. Первоначально русские хозяева планировали отправить их на автомобилях, и каждый мужчина, при этом должен был взять с собой свою еду на три дня, но они выкатили спецпоезд, когда мисс Гарриман попросила о разрешении присоединиться. Компания играла в карты, обедала вместе с официальными хозяевами в оживленном вагоне-ресторане, спала на мягких койках пока вагоны-пьяницы покачиваясь неторопливо шли на запад. Утром они были в Смоленске, разоренном памятнике немецкой оккупации, на месте где произошло величайшее насилие, которое стало острым мировым политическим вопросом.
Лес.
Маленькая флотилия машин увезла компанию на десять миль в сторону от витебской дороги к Козьим Горам, возвышающимся над Днепром. Легкий снежок падал на стройные, склонившиеся березки, голые дубы, высокие ели и огромные насыпи замерзшего песка с торчащими наружу черными ботинками. Кэт и ее компаньоны спотыкаясь проковыляли по неровной земле мимо ям размером с теннисный корт, туда, где доктор профессор Прозоровский, старший медицинский эксперт комиссии по расследованию злодеяний, стоял на недавно набросанной груде красного песка. Он руководил красноармейцами, которые вытесывали замерзшие, заплесневелые польские трупы, укладывая их на деревянные носилки, для последующего вскрытия.
В некоторых могилах тела были аккуратно сложены в штабеля как пиломатериалы, в других застывшие переплетенные останки были свалены в кучу, так как они туда упали. Некоторые были офицерами, некоторые рядовыми; на всех была надета выцветшая серо-синяя униформа, и тусклые медные пуговицы с польским орлом еще можно было распознать. Доктор Прозоровский носил белый халат, оранжевый передник и красные резиновые перчатки. На Кэт была надета клетчатая юбка, оранжевый свитер-пуловер, а ногти покрыты гранатовым лаком.
Палатка.
Корреспонденты и Кэт увидели тысячи трупов; власти заявили, что в Катынском лесу их около 12 000. Затем компания направились в одну из четырех серо-зеленых армейских палаток, отбивая снег и грязь со своих ботинок, перед тем как войти. Внутри было теплее, и зловоние было непреодолимо. Доктор Прозоровский вскрыл труп под номером 808, отрезал от мозга ломоть как от холодной ветчины, прорезал ножом грудь и вытащил какой-то атрофированный орган. "Сердце," сказал он, передавая его Кэт. Затем он сделал разрез вдоль мышцы ноги. "Глядите как хорошо сохранилось мясо," сказал он. Черепа с маленькой дыркой сзади, и, как правило, с другой во лбу, показывали, что поляки были безжалостно убиты из пистолета сзади. Одиннадцать докторов осуществляли в среднем 160 вскрытий в день.
Корреспондентам сказали, что медицинские признаки показывают, что тела были в земле около двух лет. Немцы заявляли, что русские убили этих польских военнопленных в марте 1940 года. Русские сказали, что немцы нашли поляков все еще содержащихся в лагерях, когда они достигли Смоленска в июле 1941 года, и безжалостно убили их всех к концу сентября. Они сказали, что немецкий строительный батальон №537, расквартированный на большой даче в полумиле отсюда, выполнил эту экзекуцию.
Свидетельства.
Высокая, голубоглазая, с полными губами Анна Алексеева рассказала о работе на немцев на этой даче. Грузовики наполненные польскими пленными, сказала она, громыхали мимо дачи в августе и сентябре 1941 года. Впоследствии, из катынского леса доносился регулярный звук выстрелов, "как будто кто-то колотит молотком". Затем приходили солдаты с кровью на мундирах и напивались.
Утром наша компания направилась в здание смоленского Совета посмотреть заседание комиссии по злодеяниям. Они услышали, что комиссия заключила что: 1) немцы убили поляков в августе и сентябре 1941 года; 2) впоследствии, немцы, понимая, что они вынуждены будут отступить, попытались скрыть свидетельства преступления открыв могилы и удалив оттуда документы с датами. Если так, то они были не внимательными. Посетители могли увидеть квитанции датированные маем 1941 года, и почтовую открытку, написанную за два дня до немецкого нападения на Россию в июне 1941 года, но так и не отправленную. С другой стороны, как русские откровенно признались, письма, датированные 1940 годом, были найдены на многих трупах.
Свидетели рассказали о ложных показаниях, которые немцы выпытывали у них, об угрозах вскрыть вены, если они откажутся подписываться. Некоторые свидетели, служившие у немцев в том или ином качестве, имели веские причины бояться русского возмездия. Казни из пистолета это излюбленный русский метод, но это также и один из методов используемых немцами.
Когда корреспондентам было разрешено задать вопросы, один спросил, почему, если бойня была в августе или сентябре, многие трупы были одеты в меховые пальто. Русские сказали, что осенние ночи в Смоленске были холодные и пленные, возможно, не имели другой верхней одежды. Русские цензоры разрешили корреспондентам телеграфировать этот проницательный вопрос и не слишком убедительный ответ на него.
В час ночи спецпоезд отошел в Москву. Кэт и корреспонденты выпили и спели чтобы стереть воспоминания этого дня. Корреспондент TIME Ричард Лаутербах телеграфирует: "что касается большинства из нас, [мы считаем что это] немцы безжалостно убили поляков".Monday, Feb. 07, 1944
Day in the Forest
Eighteen men and a girl gathered on the windswept platform of Moscow's White Russian Station. The girl was Kathleen Harriman, attractive, dark-haired, 25-year-old daughter of U.S. Ambassador W. Averell Harriman. The men were foreign correspondents. Together they boarded a four-car special train-warm, well lighted, well stocked-which they owed to Kathy. Originally their Russian hosts had planned the outing in automobiles, with each man taking his own food for three days, but they had rolled out the special when Miss Harriman asked to come along. The party played cards, ate with their official hosts in the cheery dining car, slept in soft berths as the wagons-lits swayed leisurely westward. In the morning they were in Smolensk, a ruined monument to the German occupation, and the scene of a great outrage which had become a sharp world political issue.
The Forest. A little fleet of cars took the party ten miles out the Vitebsk road to Goat Hill, overlooking the Dnieper. A light snow was falling on the slender, leaning birches, the bare oaks, the tall evergreens and the huge mounds of frozen sand with the black boots sticking out. Kathy and her companions stumbled over the rough ground, past pits the size of tennis courts, to where Dr. Victor Prozorovsky, senior medical expert of the Atrocities Commission, stood on a freshly turned heap of red sand. He was directing Red Army men as they hacked out frozen, mildewed Polish corpses, arranged them on wooden stretchers for autopsies.
In some of the pits the bodies had been neatly stacked like cordwood; in others the stiff, twisted remains had been heaped together as they fell. Some had been officers, some privates; all wore faded blue-grey uniforms and tarnished brass buttons with the Polish eagle still recognizable. Dr. Prozorovsky wore a white smock, an orange apron and red rubber gloves. Kathy had on a plaid skirt, an orange pullover sweater and garnet nail polish.
The Tent. The correspondents and Kathy saw thousands of corpses; the authorities said that Katyn Forest contained some 12,000. Then the party went into one of four large grey-green army tents, clumping the snow and muck off their boots as they entered. It was warmer inside and the stench was overpowering. Dr. Prozorovsky ripped open a corpse numbered 808, sliced chunks off the brain like cold meat, knifed through the chest and pulled out an atrophied organ. "Heart," he said, holding it out to Kathy. Then he slit a leg muscle. "Look how well preserved the meat is," he said. The skulls all revealed a small hole at the back, generally another through the forehead, showing that the Poles had been butchered by pistol, fired from behind. Eleven doctors were averaging 160 post-mortems daily.
The correspondents were told that medical evidence indicated that the bodies had been in the ground about two years. The Germans have claimed that the Russians killed these Polish prisoners of war in March 1940. The Russians say that the Germans found the Poles still locked in camps when they reached Smolensk in July 1941, slaughtered them all by the end of September. They say that German Construction Battalion #537, housed in a large Dacha half a mile away, carried out the executions.
The Testimony. Tall, blue-eyed, full-lipped Anna Alexeyeva told of having worked for the Germans in that Dacha. Trucks filled with Polish prisoners, she said, had rumbled by the Dacha in August and September 1941. Afterwards, from Katyn Forest, would come the regular sound of firing, "as if one were pounding with a hammer." Then the men would come in with blood on their tunics and get drunk.
In the afternoon the party went to the Smolensk Soviet Building to watch the Atrocities Commission in session. They heard the Commission conclude that: 1) the Germans had killed the Poles in August and September, 1941; 2) later the Germans, knowing that they would have to leave, sought to cover up evidence of the crime by opening the graves, removing dated documents. If so, they were not thorough. The visitors saw receipts dated in May 1941, and a postcard, written two days before the German attack on Russia in June 1941 but never mailed. On the other hand, as the Russians frankly admitted, letters dated 1940 were found on many bodies.
Witnesses told of false statements the Germans had tortured from them, of threats to pull out veins if they refused to sign. Some of the witnesses had served the Germans in one way or another, had good reason to fear Russian retribution. Execution by pistol is a favorite Russian method, but it is also one that the Germans have used.
When the correspondents were permitted to put questions, one asked why, if the slaughter had been in August or September, many of the corpses wore fur-lined coats. The Russians said that fall nights were cold in Smolensk and the prisoners probably had no other outer garments. Russian censorship permitted the correspondents to cable this searching question and its none too convincing reply.
At 1 a.m. the special started for Moscow. Kathy and the correspondents drank some and sang to blur the memories of the day. Cabled TIME Correspondent Richard Lauterbach: "As far as most of us were concerned, the Germans had slaughtered the Poles."
День в лесу
Восемнадцать мужчин и одна девушка собрались на открытой ветру платформе Белорусского вокзала в Москве. Девушкой была Кэтлин Гарриман, привлекательная, темноволосая, 25-летняя дочь посла США У. Аверела Гарримана. Мужчины были иностранными корреспондентами. Все вместе они сели в четырех-вагонный специальный поезд - теплый, хорошо освещенный, хорошо оборудованный - которым они были обязаны Кэт. Первоначально русские хозяева планировали отправить их на автомобилях, и каждый мужчина, при этом должен был взять с собой свою еду на три дня, но они выкатили спецпоезд, когда мисс Гарриман попросила о разрешении присоединиться. Компания играла в карты, обедала вместе с официальными хозяевами в оживленном вагоне-ресторане, спала на мягких койках пока вагоны-пьяницы покачиваясь неторопливо шли на запад. Утром они были в Смоленске, разоренном памятнике немецкой оккупации, на месте где произошло величайшее насилие, которое стало острым мировым политическим вопросом.
Лес.
Маленькая флотилия машин увезла компанию на десять миль в сторону от витебской дороги к Козьим Горам, возвышающимся над Днепром. Легкий снежок падал на стройные, склонившиеся березки, голые дубы, высокие ели и огромные насыпи замерзшего песка с торчащими наружу черными ботинками. Кэт и ее компаньоны спотыкаясь проковыляли по неровной земле мимо ям размером с теннисный корт, туда, где доктор профессор Прозоровский, старший медицинский эксперт комиссии по расследованию злодеяний, стоял на недавно набросанной груде красного песка. Он руководил красноармейцами, которые вытесывали замерзшие, заплесневелые польские трупы, укладывая их на деревянные носилки, для последующего вскрытия.
В некоторых могилах тела были аккуратно сложены в штабеля как пиломатериалы, в других застывшие переплетенные останки были свалены в кучу, так как они туда упали. Некоторые были офицерами, некоторые рядовыми; на всех была надета выцветшая серо-синяя униформа, и тусклые медные пуговицы с польским орлом еще можно было распознать. Доктор Прозоровский носил белый халат, оранжевый передник и красные резиновые перчатки. На Кэт была надета клетчатая юбка, оранжевый свитер-пуловер, а ногти покрыты гранатовым лаком.
Палатка.
Корреспонденты и Кэт увидели тысячи трупов; власти заявили, что в Катынском лесу их около 12 000. Затем компания направились в одну из четырех серо-зеленых армейских палаток, отбивая снег и грязь со своих ботинок, перед тем как войти. Внутри было теплее, и зловоние было непреодолимо. Доктор Прозоровский вскрыл труп под номером 808, отрезал от мозга ломоть как от холодной ветчины, прорезал ножом грудь и вытащил какой-то атрофированный орган. "Сердце," сказал он, передавая его Кэт. Затем он сделал разрез вдоль мышцы ноги. "Глядите как хорошо сохранилось мясо," сказал он. Черепа с маленькой дыркой сзади, и, как правило, с другой во лбу, показывали, что поляки были безжалостно убиты из пистолета сзади. Одиннадцать докторов осуществляли в среднем 160 вскрытий в день.
Корреспондентам сказали, что медицинские признаки показывают, что тела были в земле около двух лет. Немцы заявляли, что русские убили этих польских военнопленных в марте 1940 года. Русские сказали, что немцы нашли поляков все еще содержащихся в лагерях, когда они достигли Смоленска в июле 1941 года, и безжалостно убили их всех к концу сентября. Они сказали, что немецкий строительный батальон №537, расквартированный на большой даче в полумиле отсюда, выполнил эту экзекуцию.
Свидетельства.
Высокая, голубоглазая, с полными губами Анна Алексеева рассказала о работе на немцев на этой даче. Грузовики наполненные польскими пленными, сказала она, громыхали мимо дачи в августе и сентябре 1941 года. Впоследствии, из катынского леса доносился регулярный звук выстрелов, "как будто кто-то колотит молотком". Затем приходили солдаты с кровью на мундирах и напивались.
Утром наша компания направилась в здание смоленского Совета посмотреть заседание комиссии по злодеяниям. Они услышали, что комиссия заключила что: 1) немцы убили поляков в августе и сентябре 1941 года; 2) впоследствии, немцы, понимая, что они вынуждены будут отступить, попытались скрыть свидетельства преступления открыв могилы и удалив оттуда документы с датами. Если так, то они были не внимательными. Посетители могли увидеть квитанции датированные маем 1941 года, и почтовую открытку, написанную за два дня до немецкого нападения на Россию в июне 1941 года, но так и не отправленную. С другой стороны, как русские откровенно признались, письма, датированные 1940 годом, были найдены на многих трупах.
Свидетели рассказали о ложных показаниях, которые немцы выпытывали у них, об угрозах вскрыть вены, если они откажутся подписываться. Некоторые свидетели, служившие у немцев в том или ином качестве, имели веские причины бояться русского возмездия. Казни из пистолета это излюбленный русский метод, но это также и один из методов используемых немцами.
Когда корреспондентам было разрешено задать вопросы, один спросил, почему, если бойня была в августе или сентябре, многие трупы были одеты в меховые пальто. Русские сказали, что осенние ночи в Смоленске были холодные и пленные, возможно, не имели другой верхней одежды. Русские цензоры разрешили корреспондентам телеграфировать этот проницательный вопрос и не слишком убедительный ответ на него.
В час ночи спецпоезд отошел в Москву. Кэт и корреспонденты выпили и спели чтобы стереть воспоминания этого дня. Корреспондент TIME Ричард Лаутербах телеграфирует: "что касается большинства из нас, [мы считаем что это] немцы безжалостно убили поляков".Monday, Feb. 07, 1944
Day in the Forest
Eighteen men and a girl gathered on the windswept platform of Moscow's White Russian Station. The girl was Kathleen Harriman, attractive, dark-haired, 25-year-old daughter of U.S. Ambassador W. Averell Harriman. The men were foreign correspondents. Together they boarded a four-car special train-warm, well lighted, well stocked-which they owed to Kathy. Originally their Russian hosts had planned the outing in automobiles, with each man taking his own food for three days, but they had rolled out the special when Miss Harriman asked to come along. The party played cards, ate with their official hosts in the cheery dining car, slept in soft berths as the wagons-lits swayed leisurely westward. In the morning they were in Smolensk, a ruined monument to the German occupation, and the scene of a great outrage which had become a sharp world political issue.
The Forest. A little fleet of cars took the party ten miles out the Vitebsk road to Goat Hill, overlooking the Dnieper. A light snow was falling on the slender, leaning birches, the bare oaks, the tall evergreens and the huge mounds of frozen sand with the black boots sticking out. Kathy and her companions stumbled over the rough ground, past pits the size of tennis courts, to where Dr. Victor Prozorovsky, senior medical expert of the Atrocities Commission, stood on a freshly turned heap of red sand. He was directing Red Army men as they hacked out frozen, mildewed Polish corpses, arranged them on wooden stretchers for autopsies.
In some of the pits the bodies had been neatly stacked like cordwood; in others the stiff, twisted remains had been heaped together as they fell. Some had been officers, some privates; all wore faded blue-grey uniforms and tarnished brass buttons with the Polish eagle still recognizable. Dr. Prozorovsky wore a white smock, an orange apron and red rubber gloves. Kathy had on a plaid skirt, an orange pullover sweater and garnet nail polish.
The Tent. The correspondents and Kathy saw thousands of corpses; the authorities said that Katyn Forest contained some 12,000. Then the party went into one of four large grey-green army tents, clumping the snow and muck off their boots as they entered. It was warmer inside and the stench was overpowering. Dr. Prozorovsky ripped open a corpse numbered 808, sliced chunks off the brain like cold meat, knifed through the chest and pulled out an atrophied organ. "Heart," he said, holding it out to Kathy. Then he slit a leg muscle. "Look how well preserved the meat is," he said. The skulls all revealed a small hole at the back, generally another through the forehead, showing that the Poles had been butchered by pistol, fired from behind. Eleven doctors were averaging 160 post-mortems daily.
The correspondents were told that medical evidence indicated that the bodies had been in the ground about two years. The Germans have claimed that the Russians killed these Polish prisoners of war in March 1940. The Russians say that the Germans found the Poles still locked in camps when they reached Smolensk in July 1941, slaughtered them all by the end of September. They say that German Construction Battalion #537, housed in a large Dacha half a mile away, carried out the executions.
The Testimony. Tall, blue-eyed, full-lipped Anna Alexeyeva told of having worked for the Germans in that Dacha. Trucks filled with Polish prisoners, she said, had rumbled by the Dacha in August and September 1941. Afterwards, from Katyn Forest, would come the regular sound of firing, "as if one were pounding with a hammer." Then the men would come in with blood on their tunics and get drunk.
In the afternoon the party went to the Smolensk Soviet Building to watch the Atrocities Commission in session. They heard the Commission conclude that: 1) the Germans had killed the Poles in August and September, 1941; 2) later the Germans, knowing that they would have to leave, sought to cover up evidence of the crime by opening the graves, removing dated documents. If so, they were not thorough. The visitors saw receipts dated in May 1941, and a postcard, written two days before the German attack on Russia in June 1941 but never mailed. On the other hand, as the Russians frankly admitted, letters dated 1940 were found on many bodies.
Witnesses told of false statements the Germans had tortured from them, of threats to pull out veins if they refused to sign. Some of the witnesses had served the Germans in one way or another, had good reason to fear Russian retribution. Execution by pistol is a favorite Russian method, but it is also one that the Germans have used.
When the correspondents were permitted to put questions, one asked why, if the slaughter had been in August or September, many of the corpses wore fur-lined coats. The Russians said that fall nights were cold in Smolensk and the prisoners probably had no other outer garments. Russian censorship permitted the correspondents to cable this searching question and its none too convincing reply.
At 1 a.m. the special started for Moscow. Kathy and the correspondents drank some and sang to blur the memories of the day. Cabled TIME Correspondent Richard Lauterbach: "As far as most of us were concerned, the Germans had slaughtered the Poles."