Duty Free. Остбанхоф
Остбанхоф
Прыгаю в вагон S-Bahn на станции «Хакешер Маркт» и просто охуеваю от количества молодежи внутри. Вагон почти битком. Это Берлин, суббота, два часа ночи.
Прислоняюсь к дверям и глотаю ледяной «Бек’с». Напротив чувак в дредах закуривает сигарету. Я бы тоже покурил, но совок внутри меня не позволяет делать это в метро. Стайка молодых немок с избытком косметики на лицах решительно напитывается от ходящей по кругу бутылки «Мартини». В проходе танцуют два негра. Мимо меня идет чувак с кружкой пива. Он в шляпе и вязаном свитере с красным укуренным оленем в районе грудной клетки. Поезд качает на повороте, он спотыкается и проливает полкружки мне под ноги.
- Шайсе!
Потом смотрит на меня, ржет и извиняется. Тоже ржу и глотаю «Бек’с».
На Александерплац вагон забивается под завязку. В берлинском метро час пик в субботу ночью. Все бухают и орут.
На Остбанхоф меня выносит на платформу мощным потоком тусовщиков. Вагон пустеет наполовину - остальные едут на Варшауэр, чтобы растечься пьяной массой по барам Фридрихсхайна.
Выхожу на улицу Парижской Коммуны, цепляю бутылку «Бек’с» и сворачиваю направо. В переулке темно, фонари разбиты. Иду вперед, ориентируясь на огни такси, лампочкой Ильича указывающие путь. Немецкие ругательства, как пули, отскакивают от стен домов. Пахнет шмалью и карри.
Очередь растянулась метров на триста. В ней сотни, а может, и тысячи человек. Немцы, турки, бритосы, голландцы, итальянцы, испанцы, бразильцы - кого тут только нет. В очереди в «Бергхайн» говорят на всех языках мира. Круто потусоваться можно уже здесь, но попасть внутрь, конечно, несравнимо круче. Вариантов несколько - честно простоять часа три, пропитаться интернационализмом, убиться в говно и с малой вероятностью пройти в клуб или занять место, как в районной поликлинике, и уехать на пару часов на Симон-Дах-Штрассе с целью уделаться в «Астробаре», потом вернуться и с той же малой вероятностью попасть на дэнс. Есть еще тема рвануть вперед с кирпичным ебалом и на дерзких щщах попытать удачи. Я выбираю последнее. Как-никак, это Европа - здесь не так-то просто словить в жбан.
Стометровку прохожу абсолютно без сопротивления. Внимания никто не обращает. Люди выпивают, общаются, семенят пингвиньим шагом и раскуриваются. На второй сотне поджидают мелкие проблемы.
- Эй, ты!
- Эээ, чувак...
- Слышь, мы тут стояли.
Про себя посылаю всех подальше и пру вперед с уверенностью «Т-34». Пиво заканчивается.
До финиша, то есть, до заветных дверей, остается уже метров пятьдесят, и кто-то сбоку крепко хватает меня за локоть.
- Эй, мудила, ты что-то потерял?
Плохое начало. Оборачиваюсь. Прожектор с «Бергхайна» высвечивает моего героя, как балерину на сцене Большого. Два метра в вышину, метр в ширину.
Врать не буду - Рэмбо во второй части возился с таким минут двадцать, а я даже и пробовать не стану.
- Слышь, блядь, че за расклады? - от страха выпаливаю я по-русски.
Он непонимающе ведет жалом и, слава яйцам, не вырубает меня сразу.
- Слышь, вон мои друзья, - я тычу вперед в незнакомых чуваков, - я с ними, так что релаксни, мэн.
Он бормочет извинения - все-таки Европа. Пронесло.
Я протискиваюсь вперед на несколько метров и, притворяясь невидимым, встаю рядом с мнимыми друзьями. Лезть дальше уже невозможно, остается ждать очереди, но отсюда уже недалеко - минут двадцать.
Фейс в «Бергхайне» - ад. Мужик, который решает, пройдешь ты или нет, - легенда. Счетчик крутости татуировок при наведении на него шкалит на уровне «Мэнсон покуривает», стрелка пирсингометра упирается в максимальное деление «Мечта вэдэвэшника». Если снять все девайсы с его лица и сдать на металлолом, можно обогатиться. Его дреды демоничны, его голос суров и непреклонен. Он здесь судья и господь бог, который приказывает, кого осчастливить, а кого раздавить. По бокам его верные цепные псы - огромные амбалы с бритыми шрамированными затылками, крепкими бицепсами и непроницаемыми лицами.
Поворот головы, быстрый взгляд сверху вниз, приговор.
- Не проходите!
Три чувака передо мной понуро сваливают в местечко попроще.
Следующий - я.
Гордо вскидываю жбан и легким служебноромановским движением от бедра делаю шаг навстречу судьбе.
Я В «БЕРГХАЙНЕ»!
Хуй там.
- Чувак, ты не проходишь!
Для таких случаев у меня есть заготовка, что я прилетел из Москвы специально на эту тусу и завтра мой самолет обратно.
Суетливо проталкиваю тему.
Судья Дредд кивает псам, которые уже рвут поводки в моем направлении. Повинуясь инстинкту самосохранения, отхожу в сторону и, прикуривая сигарету, смотрю, как два здоровых педика проходят внутрь. В очереди сотни, а, может, и тысячи. И все они приехали в Берлин специально на эту тусу.
Шайсе!
Если я сегодня не попаду в «Бергхайн» и не услышу Пола Калкбреннера, то можно пойти и убить себя о Берлинскую стену в том месте, где Брежнев целуется с Хонеккером - хуже не будет.
- Что, не пустили? - интересуется отрицательный персонаж из второй части «Рэмбо». Его очередь подойдет минут через пятнадцать.
- Как видишь.
- Дерьмо.
- Согласен.
- Сигаретой угостишь?
- Могу.
Протягиваю ему пачку «Лаки Страйк».
- Попробуй еще раз - может, повезет.
Других вариантов нет, пропускать тусу никак нельзя, поэтому снова влезаю в очередь. Рядом со мной стоит двухметровый негр в красном пальто. Он даже не смотрит по сторонам - его взгляд устремлен в одну точку, туда, где в больших окнах здания бывшей электростанции ошалело мечутся огни «Панорама-Бара».
Через пятнадцать минут толпа выплевывает меня на фейс.
- Твою мать, чувак, я же тебе сказал, что ты не проходишь, - Дредд явно меня запомнил.
- Если я не прохожу, то я сейчас пойду и убью себя.
- Мне все равно.
Чувак кивает амбалам.
- Блядь, я не шучу! - выкладываю я свой последний козырь.
Дредд задумчиво щупает бородатый подбородок.
- Ладно, проходи.
Стою у бетонной стены. Вокруг мощный дэнс, толпа танцующих людей, живое море забывшей обо всем человеческой массы. Я только что оттуда, мне нужно передохнуть. Калкбреннер сводит треки, и сотни рук взлетают вверх. Делаю глоток водки, затягиваюсь сигаретой. Музыка взрывает меня, сносит башню. В данный момент я покорил личный пик Коммунизма, достиг максимума своей функции, где производная жизни равняется нулю, прошел точку невозврата. Прямая существования сломалась и двумя лучами расколола все на ДО и ПОСЛЕ. В прошлом остаются мутные московские будни, злые колючие лица, промозглая осенняя безысходность, грязью налипшая на бывшие когда-то белыми кеды. Отвратительная окутывающая меня реальность распадается. Все это там, в старой полуплоскости. ДО. Что будет ПОСЛЕ - не знаю. Лазер указывает дорогу, я расставляю руки в стороны и неуверенно иду. Наощупь. Не так и важно, где окажусь в итоге - важно просто идти. Двигаться. Что я и делаю. Сначала медленно, потом чуть быстрее, еще быстрее, еще... И вот я уже танцую, а вокруг сотни людей. И мы танцуем все вместе в едином порыве, а Калкбреннер рвет саундом, и жизнь стягивается в точку. Я - здесь и сейчас! В эту секунду!
Рядом дэнсит техновикинг - он снял футболку и остался в черных кожаных штанах и мрачных пугающих сапогах. За его спину и плечи свастикой цепляются татуировки. В паре метров демонит чувак - ему под пятьдесят, из одежды на нем только черные кожаные трусы, высокие армейские ботинки и металлические цепи. Около стены два инвалида в креслах-колясках дуют пивас и двигают головами в такт музыке. У одного из них нахуй искореженное тело, что не мешает ему выпускать своего беса. Британские фрики в сдвинутых на затылок шляпах и пиджаках с закатанными рукавами выжигают танцпол. Немцев плющит под музло, турки сходят с ума, бразильцев убивает. Музыка взрывает земную кору и сдвигает континенты, страны соединяются, образуя единое государство - «Бергхайн». Мы все - его жители, и наш гимн - берлинское техно.
Поднимаюсь по лестнице. Настойчивый бас лучшей в мире акустики «Funktion One» бьет в самый центр черепной коробки. Чувствую, как под ногами вибрируют железные ступени. Прохожу по коридору и попадаю в «Панорама-Бар». Справа от входа дэнсят геи - не те смазливые гомосеки, которых так любил Уильям Берроуз, а настоящие матерые пидарасы, закованные в кожу и железо. Огромный негр, гроза качалки, демонстрируя всем свои железные мускулы, зажимает у перил мелкого чувака. Тот радостно мечется в мощном захвате и трется спиной о черную грудную клетку.
Иду к стойке, где мужеподобная барменша с бритой башкой мешает коктейли.
- Чего тебе?
- Водка-ред-булл.
Мощной рукой она хватает бутылку «Русского стандарта» и ввинчивает содержимое в стакан со льдом, добивая до верха энергетиком. Не удивлюсь, если в свободное время она разделывает говяжьи туши на рынке - так, в качестве хобби.
Цепляю бухло и уминаюсь в танцпол.
Обессиленный, выдавливаю себя на лестницу. Я опустошен. Выжат, как гребаный тюбик зубной пасты. Подпираю насквозь исписанную стену, роюсь в мятой пачке и с трудом выуживаю последнюю сигарету. Закуриваю с третьей попытки, трясет руки. Откуда-то сбоку выныривает бойкая девчонка в свободных хопперских штанах и защитного цвета футболке.
- Дай прикурить.
Щелкаю зажигалкой, она тычется тонким косяком в пламя, жадно вдыхает. Тянет ганджубасом.
- Сам откуда?
- Из России.
Она делает еще напас, протягивает мне косяк. Я мотаю головой.
- Неохота.
- А я из Канады.
- Круто.
- Здесь охуенно.
- Ага.
- Ты первый раз?
- Не.
- Супер.
- Ага.
Она роняет окурок на бетонный пол и давит его старым покоцанным адидасовским кроссовком.
- Что-то ты какой-то вялый.
Согласно киваю.
- Я больше не могу.
Она внимательно смотрит на меня и неожиданно по-взрослому произносит:
- Ты ошибаешься!
Мы молчим некоторое время, потом она бросает на прощанье:
- Я - танцевать, - поворачивается и уходит.
Я съезжаю на пол и смотрю в одну точку. Внутренние ресурсы исчерпаны.
В городишке моего детства был один приличный клуб. Приличный, потому за все время существования там вроде бы никого не убили. Шли девяностые, я учился в десятом классе, смешная электронная музыка медленно проникала в российскую глубинку. В приличный клуб однажды приехал ди-джей Санчес - скорее всего, тот самый, который сейчас шпилит по четвергам в «Пропаганде». Что он забыл в нашей дыре, было загадкой. В клуб ломились многие. Как я прошел - мне сейчас непонятно. На всю мелочь, которую скопил карман, я купил себе стакан самого дешевого пива и с этой драгоценной ношей вписался на танцпол. Санчес рубил что надо. В разгар вечеринки какой-то мудак вскрыл баллон «Черемухи» - у нас такое было в порядке вещей. Посетители разочарованно, но без паники, эвакуировались, а я остался и еще десять минут, натянув на нос водолазку, давал дэнса в этой газовой камере. Потом пришел охранник и сказал, чтобы я тоже валил. Тон его сообщения и недовольный вид дополняли месседж негласным «... а не то получишь пизды».
Сижу на лестнице в «Бергхайне», вспоминаю этот случай и лицо само собой расплывается в улыбке. И я понимаю, что действительно ошибаюсь. Иду в туалет, мою рожу под холодной водой и врезаюсь в пульсирующую толпу. Время замирает.
В шесть утра выхожу из «Бергхайна». Утро бьет по лицу наотмашь и норовит добавить по почкам. Струей свежего воздуха перешибает дыхание, ноги подкашиваются, и немного кружит голову.
- До скорого, - бросаю я охраннику.
- Давай, пока, - улыбается он, сипая кофе из пластикового стаканчика.
Добираюсь до такси и валюсь на заднее сиденье.
- Куда едем? - спрашивает водитель-турок.
- В «Вомбатс».
«Вомбатс» - это мой хостел.
Чувак интересуется, хорошее ли было диско, вдавливая педаль в пол. Я отвечаю, что диско было охуительное, и открываю окно. Мы выезжаем на Франкфуртераллее и едем по пустому проспекту, я высовываю голову и глотаю Берлин.
В хостеле душно и воняет носками. Толстяк из Бразилии, протусовавшийся вчера весь вечер в фейсбуке, храпит и дугой выгибает верхнюю полку кровати. Около окна аккуратно посапывают две взбалмошные австралийские крошки. За ночь моего отсутствия подселили то ли японца, то ли корейца, компактно сложившегося на кровати у двери. Рядом дремлет его подмигивающий красным ноутбук. Я ставлю бутылку минералки у изголовья кровати и, забыв раздеться, перехожу в спящий режим.
Перезагружаюсь за шесть часов. Открываю глаза, резкость наводится на бутылке «Виттель». Делаю жадный глоток. За столом уже вовсю фейсбучит бразилец, австралийские крошки делят душ, азиат в глухом проебе.
- Доброе утро, - не отрывая взгляда от пляжных фото каких-то сучек, говорит мне толстяк.
- Хэллоу, бля.
Крошки шумно выписываются из ванной.
- О, привет!
- Где был?
Вопросы, как дротики с отравленными наконечниками, втыкаются в мой воспаленный мозг.
Они что-то типа сестер, но вроде не сестры. Одной девятнадцать лет, а второй, кажется, двадцать.
- Да так, дэнсил.
- Мы не слышали, как ты пришел...
- Да! Когда ты пришел?
Хватаю белое хостельное полотенце и прячусь от них в душе.
Выхожу более чистым. Бразилец злостно фейсбучит, азиат в глухом проебе, крошки уткнулись в путеводитель.
- Эй, крошки, вы кофе уже пили?
- Не-а.
- Тогда идём - здесь недалеко.
Мы идем в «Коффеин Бар» на Нойе-Шенхаузер, он совсем пустой, крошки заказывают латте и сэндвичи, а я кофе и круассан. Потом мы выходим на улицу и садимся на подушки, разбросанные на скамейке под окном. Крошки едят, я курю. Мимо проходит короткостриженная берлинка с проколотой губой в дырявых черных джинсах и с несуразной собакой. Собака улыбается. Крошки о чем-то спорят. Интересуюсь, в чем проблема - говорят, что не могут решить, куда сегодня пойти. Спрашиваю, сколько времени.
Полвторого.
Щелчком отправляю окурок на проезжую часть и допиваю кофе.
ТЕХНОВИКИНГ СНОВА В СТРОЮ!
КРОШКИ, ВЫ ХОТИТЕ УВИДЕТЬ НАСТОЯЩИЙ БЕРЛИН?
LET'S FUCKING DANCE!
В два часа выходим на Остбанхоф. Жарко. Прикладываю ко лбу льдышку пивной банки. Сворачиваем с Парижской Коммуны направо, крошки любопытно озираются. С обеих сторон безлюдную улицу сдавливают депрессивные здания мебельных складов, стены покрыты граффити, стекла разбиты, местами осыпается штукатурка.
- Куда мы идем?
- В музей.
Краем уха улавливаю мрачное дыхание «Бергхайна» - темный монстр тянет ко мне свои щупальца, пускает яд прямо в барабанные перепонки.
- Что за музей?
- Музей Берлина.
Без проблем проходим и оказываемся внутри бетонного саркофага. Геи на релаксе жмутся друг к другу. Чувствую острую необходимость упростить мыслительный процесс и держу курс на бар. Крошки, разинув рты, семенят следом и обмениваются впечатлениями.
- Что-то не похоже на музей.
- Точно.
- Но все равно прикольно.
- Ага.
На стойке свечу десять евро и получаю три пива в пластике и пачку «Лаки Страйк». Мы прячемся в полутонах у стены, на танцполе ни души.
- Похоже, рано пришли.
- Да, пошли, погуляем, а вечером вернемся - может, и людей будет больше.
- Тсc! - я прикладываю палец к губам, - слушайте!
Обрывки техно, с трудом просачиваясь сквозь толстые бетонные стены, пляшут кругами на поверхности моего пива. Я вливаю в себя этот странный коктейль, улыбаюсь и достаю сигарету.
- Идем, крошки - сейчас с вами будет говорить город.
Я веду их лестницей вниз, ногой толкаю тяжелую стальную дверь. Солнце снова бьет по лицу наотмашь, но нас уже не остановить.
DIESE STADT IST AUFGEKAUFT!
ЭТОТ ГОРОД ПРОДАН!
Его купили странные и больные ублюдки, неудачники и говно, чудом ускользнувшие от смертельного захвата удавки галстука. Мусор, паразитирующий на толерантности. Бесславные ублюдки, скинувшие кандалы наручных часов. Вонючий гной, не пойми откуда взявшийся в стерильно чистом обществе потребления. Панки, геи, фрики, инди-киды, рокабилы, свингеры, готы, дерьмо и отстой, миллионами сточных канав стекающиеся со всего мира. Уайт трэш, блэк трэш, йеллоу трэш. Этот город язвой разрывает тело Европы, вулканом техно изливаясь на поверхность.
Этот город продан, а купили его мы!
На гребаное, блядь, пособие по безработице!
Убирайтесь из Берлина подальше - вам здесь просто нехуй делать!
Двор «Бергхайна» размером со стандартные шесть соток, а может, и чуть больше. Дачный участок эпохи совка забит людьми. Они танцуют, как ненормальные, совершенно обезумевшие от любви, лета, молодости и свободы. Их распирает. Кинетическая энергия телодвижений, подчиняясь законам физики, превращается во внутреннюю, и вокруг все закипает. За пультом Бен Клок закидывает очередной снаряд в свой техномет и к ебеням разносит это воскресное утро, тысячей разноцветных осколков осыпающееся мне под ноги.
Я снимаю футболку, надеваю темные очки и сходу врубаюсь в жесткий дэнс. Крошки мечутся рядом, выпустив наружу маленьких австралийских техновикингов. «Бергхайн» отвешивает увесистый подзатыльник, я оступаюсь и с головой падаю в бурлящий водоворот, в самую воронку. Выбраться оттуда невозможно.
А дальше город начинает рассказывать мне свою историю.
Я слышу его хриплый голос, прерываемый стонами разрушенных зданий, шепотом катакомб, скрежетом колес железнодорожных составов. Я слышу хохот промышленных складов, тихий плач брошенных квартир, пьяную ругань круглосуточных ларьков. Кашель ноябрьских туманов и звон пустых бутылок. Шелест аллей и крики платформ.
Когда история заканчивается, крошки отключают моего техновикинга и тащат обратно в здание. Мы проходим через первый этаж и выбираемся на улицу с другой стороны. На таких же шести сотках бар и неряшливо раскиданные вокруг него старые раздроченные диваны и кресла. Мы падаем на свободные места. Напротив сосутся два чувака под пятьдесят. Они одинаково одеты - тесные белые футболки, из-под которых волосатыми пупками пузырятся животы, короткие джинсовые шорты, туфли и длинные фиолетовые носки. Мужики гладят друг другу седые затылки и засовывают языки еще глубже.
Через двенадцать часов я буду в Москве. Сойду по трапу люфтганзовского «боинга», окунувшись в прохладную августовскую ночь, уткнусь в хмурое заспанное лицо пограничника. Он без интереса повертит в руках мой мятый паспорт. Я вызову такси и буду полчаса прятаться в аэропорту от стремных чурок, мечтающих отвезти меня домой. Потом отрублюсь на заднем сиденье, сказав водиле, что просто очень устал. Проснусь в своей дыре часов в двенадцать, надену новую футболку, старые кеды и выйду на улицу. Куплю стакан кофе, который обожжет руку через тонкий картон, и газету «Спорт-Экспресс», воткну плеер и отправлюсь гулять. Потому что, если и есть в этом городе что-то хорошее, это утро понедельника. От Чистых Прудов пойду дворами бывшей Хитровки, выйду к Солянке и оттуда до Яузы, в плеере заиграет Пол Калкбреннер или Эллен Аллиен, или кто-нибудь еще с «БэПитч Контрол». Перед глазами у меня будут ночные огни Фридрихсхайна и ветер, гоняющий мусор по безлюдной платформе Осткройц, уделанные панки с Варшауэр и стены, покрытые лохмотьями старых афиш.
Мне станет грустно.
- Эй, крошки, let's dance!
