Первый осенний пост. Для dr-nata
Сегодня утром по дороге на работу читал одну забавную повесть, отрывком из которой хочу попробовать поднять настроение в первый осенний день моему ЖЖ-френду dr-nata. Почему-то когда читал, вспоминал иенно ее. Наверное, потому что больше знакомых неонатологов нет:)
В родах матушка Ксения грешила. В нарастающей схватке сквернословила как грузчик, между схватками - стыдилась и каялась.
«Во многой мудрости много печали. Я ж с детства в матюгах. Мой грех… Или не мой…» - говорила она и закрывала глаза. Потом начинала часто и глубоко (правильно, yмница!) дышать и на выдохе матерно крыть свою жизнь и ближайшие перспективы.
Никита Сергеевич любил ее слушать. Грех матушки Ксении был системным и повторяющимся. Поминание всуе половых органов означало полное раскрытие шейки матки.
Всхлип «Ах, сучий потрох!» давал отмашку для выхода головки младенца.
«Простите, - говорила матушка Ксения. - Простите… Крик и боль - последний предел социальности. В крике человека нет. У нас там кто? Мальчик? А я знала, что мальчик». Она улыбалась.
Мальчиков у матушки Ксении было пять.
В этот раз ждали девочку.
По профессии матушка Ксения была культурологом.
«Надо признать, что теория цивилизационных взрывов пригодилась мне в жизни меньше, чем едрена вошь», - говорила матушка Ксения, записывая данные для обменной карты.
Ждали девочку.
Никита Сергеевич очень хотел. И отец Андрей - тоже. Он считал, что с девочки меньше спрос. А значит, можно баловать.
Отец Андрей собирался баловать девочку. А готовясь к этому, он баловал свою паству. И Никиту Сергеевича - тоже.
- Еще минут сорок, час, - сказала Ирина Константиновна. - Давайте посмотрим других больных?
- Да, - согласился Никита Сергеевич. - Посмотрим. Только больных у нас нет.
Это была его принципиальная позиция. Она же - методика. Беременность - не болезнь. Но и бесплодие - не болезнь тоже. И дело не в трубах, яичниках, гормонах и хронических воспалениях. Надо, чтобы отливало от головы.
Ребенок не приходит на истеричный зов графиков базальных температур. Ребенок - дар. Случай. Неожиданность.
Ребенок - не рыба, не дичь и не лотерейный билет.
Его нельзя приманить на «у всех есть, а у меня нет», «семья без ребенка - это не семья». Он - не улучшатель и осмыслитель пустой жизни. Он - жизнь. Явленное чудо.
Надо, чтобы отливало от головы. И есть только два способа отлива: верить и любить.
Кроме отца Андрея, клиника Потапова дружила с раввином Ицхаком, муллой Рефатом и совсем чуть-чуть, исключительно из непроясненности вопросов веры, с цыганским бароном.
«Верить» в потаповской методике означало «работать». То есть сознательно фиксировать свои чревоугодия, нелюбовь к ближнему, воровство (особенно на государственных предприятиях). Верить - означало не врать себе и не жрать, если волос женщины еще виден при свете вечерней зари. Верить - означало научиться восходить к Богу через мужа, потому что восходить просто так, через синагогу, некоторые женщины не могли, что казалось Потапову некоторым недосмотром.
Поскольку верить по методике Потапова могли не все, то атеисткам и их мужьям он предлагал любить. Усыновлять, удочерять (можно по нескольку раз) и любить. Неонатальное отделение клиники Потапова отвечало за районный дом малютки. С ведущего неонатолога Нины Ивановны Потапов драл три шкуры.
- Сами родили, сами отвечайте! - кричал он на пятиминутках, если кто-то из врачей пытался избежать почетной обязанности дежурить, консультировать, кормить и подмывать.
- За что отвечайте? Зашить нам этих шалав надо было, назад им детей повталкивать? - тоже кричала Нина Ивановна, чтобы сохранить начальственное лицо.
- Сами родили! Сами отвечайте!
- У нас врачи! Квалифицированные! Из Шотландии! - не унималась Нина Ивановна. - Как же их заставлять жопы-то мыть?
- Они что, сами с грязными ходят? - взрывался Никита Сергеевич. - Себе ж моют, надеюсь? Вот пусть и детям моют! Иначе волчий билет в зубы и на шотландские танцы.
«Шотландские танцы» считались самым страшным и позорным наказанием. Никто из сотрудников даже не решался узнать, существуют ли они на самом деле.
Из-за дома малютки, шотландцев, французов и прочих американцев на Потапова завели два уголовных дела.
Торговля людьми.
Позвонили вечером на мобильный. Из прокуратуры.
Инфаркт был микроскопический. Сильно помутнело в глазах. Губы стали синими, почти черными. Пришлось переночевать у Ирины и дополнительно волноваться, что она подумает, будто он к ней - навсегда, чтобы немного пожить и умереть. Умереть не удалось. В этом смысле Потапова пронесло.
Утром он был в прокуратуре и давал показания. Грешил как матушка Ксения. После слов «Сучий потрох!» следователь сам перегрыз себе пуповину и сказал: «Вы же взрослый человек. На территории вашей клиники просто хотят взять землю под стройку. Дом хотят построить… Многоквартирный. Триста процентов прибыли… Извините… Вот…»
Днем Потапов грешил в городской администрации, обещая кастрировать всех сотрудников, чтобы их женам нечего было нести в библейском смысле этого слова.
«Детская поликлиника! Там будет детская поликлиника! И баста…»
Вроде отбился.
Два французских интерна, Изабель и Грегуар, удочерили близнецов. Уехали к себе в Прованс. Родили еще одних. То есть двоих… В общем, родили мальчиков. Звонили раз в неделю.
Американский профессор (Люди! Профессор в тридцать лет, а!) увез у Потапова прекрасного детского кардиолога. Прекрасную детскую кардиологшу. И ее личного ребенка.
Было еще несколько случаев аналогичной торговли людьми. Потапов был по уши в этом замешан…
- Вихри враждебные веют над нами! - завопила матушка Ксения.
- Сорок минут, говоришь? А по-моему, уже, - сказал Никита Сергеевич, возвращаясь в родзал.
- Чего-то сегодня без… лексики, - удивилась Ирина Константиновна.
- Так девочка ж у нас, да, Ксения? - улыбнулся Потапов и, чтобы не вмешиваться в процесс - с одной стороны, не тужиться, с другой, не толкать локтями коллег, - зажмурил глаза.
- Вышел заяц на крыльцо почесать себе яйцо, - заливалась матушка Ксения. - Сунул руку, нет яйца, так… И… Вихри враждебные веют над нами…
- Молодец, - похвалил Потапов. - «Вихри враждебные» - вполне церковная песня. Ее и держись.
Через пять минут Девочку Андреевну уже взвешивали, мерили и укладывали маме на грудь. Ксения скромно (хотя хотела бы гордо, но гордо - грех, так зачем?) улыбалась.
Через полчаса отец Андрей жал Потапову руку и говорил: «Спасибо тебе, друг, спасибо…» А Потапов говорил: «Я ни при чем…» А отец Андрей, бывший рокер, отвечал: «Я те дам - ни при чем!» - и фамильярно хватал Потапова на руки и таскал по кабинету.
- Поставь меня на место и скажи лучше, батюшка, что делать? У меня сын жениться собрался. На одной сорокалетней иностранной сраке…
- Вот! - закричал отец Андрей. - Вот! Дождался… Это тебе привет от релятивизма, толерантности и поликультурности! - Он учился на культуролога вместе с матушкой Ксенией. Только она получила диплом по специальности, а он ушел в семинарию. - Это кушайте теперь вашу кашу веротерпимости и дружбы с раввином Ицхаком.
Раввин Ицхак был физиком-теоретиком. Физики лучше играли в футбол и ценили бардовскую песнь выше рока.
- Вот… - внезапно успокоившись, вздохнул отец Андрей.
- И что делать? Благословлять? - нахмурился Никита Сергеевич.
- У нас на басах был Вовик. Интеллигент-нейший парень. Учился в политехе. Сейчас таксист. Так вот он в десятом классе собрался жениться на Зиночке из овощного. Из «Ягодки». Помнишь ее?
- Нам продукты всегда привозили домой, - сказал Потапов.
- Ага. Ты ж потомственный взяточник. Хороший врач голодным не бывает… А Зиночка была белокурый алкоголик. С лица синяя, с груди - крупная… Размер, наверное, четвертый или пятый. Сын у нее был взрослый. Уже сидел. А Вовик все равно - «люблю, женюсь».
- И?
- Она умерла прямо перед свадьбой. Печень отказала, - радостно сообщил отец Андрей.
- Все-таки ты, Андрюха, сильно кровожадный для своего статуса. Ну… для профессии…
- Это есть… Признаю. Только я тебе о судьбе, а не о печени… Понял, Никитос? Браки совершаются на небесах. Или - не совершаются…
- А любовь? Она где? - на всякий случай спросил Никита Сергеевич.
- А любовь - она везде. Если ее не путать с блудом…
- Мой Георгий не путает, - заверил отца Андрея Потапов.
- Георгий не путает, - согласился тот. Девочку Андреевну назвали Татьяной.
В родах матушка Ксения грешила. В нарастающей схватке сквернословила как грузчик, между схватками - стыдилась и каялась.
«Во многой мудрости много печали. Я ж с детства в матюгах. Мой грех… Или не мой…» - говорила она и закрывала глаза. Потом начинала часто и глубоко (правильно, yмница!) дышать и на выдохе матерно крыть свою жизнь и ближайшие перспективы.
Никита Сергеевич любил ее слушать. Грех матушки Ксении был системным и повторяющимся. Поминание всуе половых органов означало полное раскрытие шейки матки.
Всхлип «Ах, сучий потрох!» давал отмашку для выхода головки младенца.
«Простите, - говорила матушка Ксения. - Простите… Крик и боль - последний предел социальности. В крике человека нет. У нас там кто? Мальчик? А я знала, что мальчик». Она улыбалась.
Мальчиков у матушки Ксении было пять.
В этот раз ждали девочку.
По профессии матушка Ксения была культурологом.
«Надо признать, что теория цивилизационных взрывов пригодилась мне в жизни меньше, чем едрена вошь», - говорила матушка Ксения, записывая данные для обменной карты.
Ждали девочку.
Никита Сергеевич очень хотел. И отец Андрей - тоже. Он считал, что с девочки меньше спрос. А значит, можно баловать.
Отец Андрей собирался баловать девочку. А готовясь к этому, он баловал свою паству. И Никиту Сергеевича - тоже.
- Еще минут сорок, час, - сказала Ирина Константиновна. - Давайте посмотрим других больных?
- Да, - согласился Никита Сергеевич. - Посмотрим. Только больных у нас нет.
Это была его принципиальная позиция. Она же - методика. Беременность - не болезнь. Но и бесплодие - не болезнь тоже. И дело не в трубах, яичниках, гормонах и хронических воспалениях. Надо, чтобы отливало от головы.
Ребенок не приходит на истеричный зов графиков базальных температур. Ребенок - дар. Случай. Неожиданность.
Ребенок - не рыба, не дичь и не лотерейный билет.
Его нельзя приманить на «у всех есть, а у меня нет», «семья без ребенка - это не семья». Он - не улучшатель и осмыслитель пустой жизни. Он - жизнь. Явленное чудо.
Надо, чтобы отливало от головы. И есть только два способа отлива: верить и любить.
Кроме отца Андрея, клиника Потапова дружила с раввином Ицхаком, муллой Рефатом и совсем чуть-чуть, исключительно из непроясненности вопросов веры, с цыганским бароном.
«Верить» в потаповской методике означало «работать». То есть сознательно фиксировать свои чревоугодия, нелюбовь к ближнему, воровство (особенно на государственных предприятиях). Верить - означало не врать себе и не жрать, если волос женщины еще виден при свете вечерней зари. Верить - означало научиться восходить к Богу через мужа, потому что восходить просто так, через синагогу, некоторые женщины не могли, что казалось Потапову некоторым недосмотром.
Поскольку верить по методике Потапова могли не все, то атеисткам и их мужьям он предлагал любить. Усыновлять, удочерять (можно по нескольку раз) и любить. Неонатальное отделение клиники Потапова отвечало за районный дом малютки. С ведущего неонатолога Нины Ивановны Потапов драл три шкуры.
- Сами родили, сами отвечайте! - кричал он на пятиминутках, если кто-то из врачей пытался избежать почетной обязанности дежурить, консультировать, кормить и подмывать.
- За что отвечайте? Зашить нам этих шалав надо было, назад им детей повталкивать? - тоже кричала Нина Ивановна, чтобы сохранить начальственное лицо.
- Сами родили! Сами отвечайте!
- У нас врачи! Квалифицированные! Из Шотландии! - не унималась Нина Ивановна. - Как же их заставлять жопы-то мыть?
- Они что, сами с грязными ходят? - взрывался Никита Сергеевич. - Себе ж моют, надеюсь? Вот пусть и детям моют! Иначе волчий билет в зубы и на шотландские танцы.
«Шотландские танцы» считались самым страшным и позорным наказанием. Никто из сотрудников даже не решался узнать, существуют ли они на самом деле.
Из-за дома малютки, шотландцев, французов и прочих американцев на Потапова завели два уголовных дела.
Торговля людьми.
Позвонили вечером на мобильный. Из прокуратуры.
Инфаркт был микроскопический. Сильно помутнело в глазах. Губы стали синими, почти черными. Пришлось переночевать у Ирины и дополнительно волноваться, что она подумает, будто он к ней - навсегда, чтобы немного пожить и умереть. Умереть не удалось. В этом смысле Потапова пронесло.
Утром он был в прокуратуре и давал показания. Грешил как матушка Ксения. После слов «Сучий потрох!» следователь сам перегрыз себе пуповину и сказал: «Вы же взрослый человек. На территории вашей клиники просто хотят взять землю под стройку. Дом хотят построить… Многоквартирный. Триста процентов прибыли… Извините… Вот…»
Днем Потапов грешил в городской администрации, обещая кастрировать всех сотрудников, чтобы их женам нечего было нести в библейском смысле этого слова.
«Детская поликлиника! Там будет детская поликлиника! И баста…»
Вроде отбился.
Два французских интерна, Изабель и Грегуар, удочерили близнецов. Уехали к себе в Прованс. Родили еще одних. То есть двоих… В общем, родили мальчиков. Звонили раз в неделю.
Американский профессор (Люди! Профессор в тридцать лет, а!) увез у Потапова прекрасного детского кардиолога. Прекрасную детскую кардиологшу. И ее личного ребенка.
Было еще несколько случаев аналогичной торговли людьми. Потапов был по уши в этом замешан…
- Вихри враждебные веют над нами! - завопила матушка Ксения.
- Сорок минут, говоришь? А по-моему, уже, - сказал Никита Сергеевич, возвращаясь в родзал.
- Чего-то сегодня без… лексики, - удивилась Ирина Константиновна.
- Так девочка ж у нас, да, Ксения? - улыбнулся Потапов и, чтобы не вмешиваться в процесс - с одной стороны, не тужиться, с другой, не толкать локтями коллег, - зажмурил глаза.
- Вышел заяц на крыльцо почесать себе яйцо, - заливалась матушка Ксения. - Сунул руку, нет яйца, так… И… Вихри враждебные веют над нами…
- Молодец, - похвалил Потапов. - «Вихри враждебные» - вполне церковная песня. Ее и держись.
Через пять минут Девочку Андреевну уже взвешивали, мерили и укладывали маме на грудь. Ксения скромно (хотя хотела бы гордо, но гордо - грех, так зачем?) улыбалась.
Через полчаса отец Андрей жал Потапову руку и говорил: «Спасибо тебе, друг, спасибо…» А Потапов говорил: «Я ни при чем…» А отец Андрей, бывший рокер, отвечал: «Я те дам - ни при чем!» - и фамильярно хватал Потапова на руки и таскал по кабинету.
- Поставь меня на место и скажи лучше, батюшка, что делать? У меня сын жениться собрался. На одной сорокалетней иностранной сраке…
- Вот! - закричал отец Андрей. - Вот! Дождался… Это тебе привет от релятивизма, толерантности и поликультурности! - Он учился на культуролога вместе с матушкой Ксенией. Только она получила диплом по специальности, а он ушел в семинарию. - Это кушайте теперь вашу кашу веротерпимости и дружбы с раввином Ицхаком.
Раввин Ицхак был физиком-теоретиком. Физики лучше играли в футбол и ценили бардовскую песнь выше рока.
- Вот… - внезапно успокоившись, вздохнул отец Андрей.
- И что делать? Благословлять? - нахмурился Никита Сергеевич.
- У нас на басах был Вовик. Интеллигент-нейший парень. Учился в политехе. Сейчас таксист. Так вот он в десятом классе собрался жениться на Зиночке из овощного. Из «Ягодки». Помнишь ее?
- Нам продукты всегда привозили домой, - сказал Потапов.
- Ага. Ты ж потомственный взяточник. Хороший врач голодным не бывает… А Зиночка была белокурый алкоголик. С лица синяя, с груди - крупная… Размер, наверное, четвертый или пятый. Сын у нее был взрослый. Уже сидел. А Вовик все равно - «люблю, женюсь».
- И?
- Она умерла прямо перед свадьбой. Печень отказала, - радостно сообщил отец Андрей.
- Все-таки ты, Андрюха, сильно кровожадный для своего статуса. Ну… для профессии…
- Это есть… Признаю. Только я тебе о судьбе, а не о печени… Понял, Никитос? Браки совершаются на небесах. Или - не совершаются…
- А любовь? Она где? - на всякий случай спросил Никита Сергеевич.
- А любовь - она везде. Если ее не путать с блудом…
- Мой Георгий не путает, - заверил отца Андрея Потапов.
- Георгий не путает, - согласился тот. Девочку Андреевну назвали Татьяной.