Глава 43. Конец 70-х. Урок практического эскапизма.
К осени 1979 года моя личная "эпоха застоя", наконец, закончилась. Обострившаяся было весной снова, болезнь затихла на много лет, благодаря успешному опыту с полным лечебным голоданием, к которому я решил прибегнуть по совету друга, когда убедился, по данным медицинских журналов, что лекарство, вытащившее меня в свое время из тяжелого состояния, при повторном применении дает куда меньший эффект.
Тут, вероятно, сработала усвоенная от Достоевского страсть подвергать своего героя "жестокому эксперименту", или, если уж следовать литературным источникам, сохранившееся с детства восхищение героями книг Поля де Крюи ("Драматическая медицина" и "Охотники за микробами"). Надо признаться, что одержимость литературой оказала на мою жизнь огромное влияние, но, в отличие от Максима Горького, боюсь, что я обязан книгам не только всем лучшим в мне, но и существенной частью того, что считаю в себе плохим... Об этом - когда-нибудь позже.
Три недели полного голодания оказались очень интересны. После первых тяжелых 3-4 дней совершенно перестало хотеться есть, интерес к кулинарии стал чисто академическим, мне было приятно ходить в магазины, покупать съестное и готовить вкусную еду для жены и гостей. Даже требуемые методом очистительные процедуры не портили настроения, поскольку боли в суставах исчезали на глазах, а предсказанная некоторыми общая слабость так и не возникла. Но еще более приятным оказался последовавший затем период выхода из полного голодания, когда я, убежденный карнивор, вдруг страстно полюбил, и всякий раз с нетерпением ожидал полагавшиеся мне, строго по часам, тертую морковь с яблоком и постный винегрет.
Хороший результат длительного голодания был бесспорен, однако профессиональная осторожность и необходимость очень тщательного контроля за состоянием пациента ни разу не позволили мне с тех пор рекомендовать этот метод кому-нибудь из пациентов.
С 1 сентября должны были начаться занятия в клинической ординатуре по терапии, но поскольку застой закончился лишь в моей жизни, а в жизни СССР он продолжал пышно цвести, меня и других ординаторов первого года отправили врачами студенческих отрядов "на картошку" на полтора месяца. Это был чудесный отпуск! Пионерский лагерь какого-то московского завода размещался в лесу, в "подмосковной Швейцарии", мне предоставили двухкомнатный домик, в одной комнате я жил, а во второй - организовал амбулаторию. Вся врачебная деятельность заключалась, в основном, в лечении простуд и в освобождении по утрам немногих заболевших от работы в поле. После этого я уходил в лес по грибы, коих и насушил на два года вперед.
Приехавшие студенты относились к работе в поле прилежно, и были весьма сдержаны в высказываниях, постепенно я начал понимать, в чем дело. Я приехал с студенческим отрядом полузакрытого для простых смертных ИСАА (Институт стран Азии и Африки), бывшего факультета военных переводчиков, куда принимались обычно студенты из номенклатурных семей, с кристально чистыми анкетами. Они были значительно лучше меня осведомлены о политических тенденциях, увлеченно говорили о событиях в Афганистане, куда многие вскоре собирались отправиться на практику. Я думаю, что некоторые из них знали о готовящемся вторжении советских войск в Афганистан…
Иногда по вечерам меня приглашал посидеть и выпить электрик пионерского лагеря, великий мастер практического эскапизма, который поразил меня организацией своей жизни, характерной и, одновременно, невероятной в советских условиях
Этот человек лет пятнадцать работал на московском заводе с ноября по февраль, а в марте его посылали в подведомственный лагерь для подготовки лагеря к приему детей, сохраняя за ним заработную плату на заводе. В течение лета он работал в лагере электриком, плотником и сторожем, а с сентября по октябрь готовил лагерь к зимнему сезону. Пионерский лагерь стал для него убежищем, в котором он мог укрыться от властей, житейских забот, а заодно - и от семьи. Он построил для себя беседку на берегу пожарного пруда. Этот прудок, диаметром около четырех метров (младший брат Уолденского пруда, воспетого Генри Торо) - мастер углубил и запустил туда ведро мальков карпа, купленное за бутылку у бригадира соседнего рыбоводного хозяйства. К моменту нашего знакомства карпики подросли, и позвав меня, он тут же сачком вылавливал 5-6 рыб, поджаривал их , и получалась замечательная закуска к принесенному
мной спирту, который, как я подозреваю, и был для новоявленного отшельника истинной причиной приглашений
В октябре я вернулся "с картошки" и , наконец-то, смог окунуться полностью в любимую практическую врачебную работу и учебу. Возобновился и наш домашний семинар.
Продолжение следует.
Тут, вероятно, сработала усвоенная от Достоевского страсть подвергать своего героя "жестокому эксперименту", или, если уж следовать литературным источникам, сохранившееся с детства восхищение героями книг Поля де Крюи ("Драматическая медицина" и "Охотники за микробами"). Надо признаться, что одержимость литературой оказала на мою жизнь огромное влияние, но, в отличие от Максима Горького, боюсь, что я обязан книгам не только всем лучшим в мне, но и существенной частью того, что считаю в себе плохим... Об этом - когда-нибудь позже.
Три недели полного голодания оказались очень интересны. После первых тяжелых 3-4 дней совершенно перестало хотеться есть, интерес к кулинарии стал чисто академическим, мне было приятно ходить в магазины, покупать съестное и готовить вкусную еду для жены и гостей. Даже требуемые методом очистительные процедуры не портили настроения, поскольку боли в суставах исчезали на глазах, а предсказанная некоторыми общая слабость так и не возникла. Но еще более приятным оказался последовавший затем период выхода из полного голодания, когда я, убежденный карнивор, вдруг страстно полюбил, и всякий раз с нетерпением ожидал полагавшиеся мне, строго по часам, тертую морковь с яблоком и постный винегрет.
Хороший результат длительного голодания был бесспорен, однако профессиональная осторожность и необходимость очень тщательного контроля за состоянием пациента ни разу не позволили мне с тех пор рекомендовать этот метод кому-нибудь из пациентов.
С 1 сентября должны были начаться занятия в клинической ординатуре по терапии, но поскольку застой закончился лишь в моей жизни, а в жизни СССР он продолжал пышно цвести, меня и других ординаторов первого года отправили врачами студенческих отрядов "на картошку" на полтора месяца. Это был чудесный отпуск! Пионерский лагерь какого-то московского завода размещался в лесу, в "подмосковной Швейцарии", мне предоставили двухкомнатный домик, в одной комнате я жил, а во второй - организовал амбулаторию. Вся врачебная деятельность заключалась, в основном, в лечении простуд и в освобождении по утрам немногих заболевших от работы в поле. После этого я уходил в лес по грибы, коих и насушил на два года вперед.
Приехавшие студенты относились к работе в поле прилежно, и были весьма сдержаны в высказываниях, постепенно я начал понимать, в чем дело. Я приехал с студенческим отрядом полузакрытого для простых смертных ИСАА (Институт стран Азии и Африки), бывшего факультета военных переводчиков, куда принимались обычно студенты из номенклатурных семей, с кристально чистыми анкетами. Они были значительно лучше меня осведомлены о политических тенденциях, увлеченно говорили о событиях в Афганистане, куда многие вскоре собирались отправиться на практику. Я думаю, что некоторые из них знали о готовящемся вторжении советских войск в Афганистан…
Иногда по вечерам меня приглашал посидеть и выпить электрик пионерского лагеря, великий мастер практического эскапизма, который поразил меня организацией своей жизни, характерной и, одновременно, невероятной в советских условиях
Этот человек лет пятнадцать работал на московском заводе с ноября по февраль, а в марте его посылали в подведомственный лагерь для подготовки лагеря к приему детей, сохраняя за ним заработную плату на заводе. В течение лета он работал в лагере электриком, плотником и сторожем, а с сентября по октябрь готовил лагерь к зимнему сезону. Пионерский лагерь стал для него убежищем, в котором он мог укрыться от властей, житейских забот, а заодно - и от семьи. Он построил для себя беседку на берегу пожарного пруда. Этот прудок, диаметром около четырех метров (младший брат Уолденского пруда, воспетого Генри Торо) - мастер углубил и запустил туда ведро мальков карпа, купленное за бутылку у бригадира соседнего рыбоводного хозяйства. К моменту нашего знакомства карпики подросли, и позвав меня, он тут же сачком вылавливал 5-6 рыб, поджаривал их , и получалась замечательная закуска к принесенному
мной спирту, который, как я подозреваю, и был для новоявленного отшельника истинной причиной приглашений
В октябре я вернулся "с картошки" и , наконец-то, смог окунуться полностью в любимую практическую врачебную работу и учебу. Возобновился и наш домашний семинар.
Продолжение следует.