Глава 46. ВРАЧЕБНОЕ ДЕЛО, КОТОРОМУ ТЫ СЛУЖИШЬ, И "ДЕЛО ВРАЧЕЙ".
Поколение фронтовых врачей.
Я и коллеги моего поколения еще застали в больницах многих врачей, прошедших войну. Эти удивительные люди , привыкшие добросовестно делать свое дело в любых условиях, почти без лекарств, шприцов, перевязочного материала, диагностической аппаратуры, накопили огромный опыт и сохранили интерес к медицине и сострадание к больным.
Мне продолжало везти в Басманной больнице, с легкой руки В. А. Толмачевой. Она не только взяла меня на работу, но и направила во второе терапевтическое отделение, которым заведовала неповторимая Тамара Ароновна Шурайц. Через несколько лет я понял, что умница Варвара Александровна, прекрасно знавшая, что для таких, как я, районная больница - это лучшее из возможных место работы, уже тогда рассчитывала присмотреться ко мне, как к возможной смене для приближавшейся к пенсионному возрасту Тамары Ароновны.
"Тамарочка" , как за глаза называли ее все, включая сестер и санитарок, сотрудники отделения, была маленькая, субтильная, очень подвижная, добрейшая женщина лет шестидесяти - шестидесяти пяти, с холерическим темпераментом, страстно распекавшая сотрудников за любые упущения, но при этом ее выговоры очень напоминали крик еврейской мамы на любимого отпрыска, забывшего зимой надеть шарф.
Тамарочка, призванная в армию с пятого курса, начала лечебную работу в медсанбате в 1943 году, а после войны сразу пришла в Басманную, где и проработала много лет, до ухода на пенсию. Она постепенно достигла уровня , максимально разрешенного Советской властью для беспартийного врача с сомнительной анкетой - заведования отделением ( Я уже писал в предыдущей главе о том, как формировался постоянный врачебный персонал в московских больницах). Еврей- член КПСС (они вступали в партию, чаще всего, на фронте, где этому чинили меньше препятствий), мог в редких случаях, если обладал склонностью к администрированию, достичь поста главного врача больницы.
Тамара Ароновна была очень неплохим диагностом, а в лечебной тактике придерживалась вполне консервативных позиций. Мне, пристально следившему за современной медицинской литературой, в том числе - западной (благодаря подработке переводами в медицинском реферативном журнале), все время хотелось пробовать новые методы лечения, новые препараты - Тамара Ароновна жестко противилась новшествам. Мы спорили, но постепенно я начал понимать причины Тамарочкиной осторожности:
Ее поколение начинало путь в послевоенной медицине в атмосфере растущего антисемитизма. Кампания "борьбы с безродными космополитами", развернувшаяся в 1948 году, наряду с гонениями на генетику ( "борьба с вейсманизмом-морганизмом-менделизмом"), естественно, ударила и по врачам. Вообще, врачам начало доставаться, наряду с другими представителями русской интеллигенции, еще в тридцатые годы, когда в советской печати, например, всенародно порочили великолепного кардиолога, профессора Плетнева, арестованного по невероятному, вздорному обвинению в том, что он, осматривая пациентку, якобы укусил ее за грудь! Уже потом, попутно, когда это обвинение распалось, его пытались обвинить, кажется, в смерти Горького…
Но послевоенная кампания клеветы уже носила четко ориентированный антисемитский характер, достигший максимума зимой 1952-53 года, во время "Дела врачей".
Активно подогреваемая сверху, всенародная истерия зачисляла во "врачи-убийцы" всех врачей с "подозрительными" именами-отчествами-фамилиями. Любое лекарственное назначение, сделанное врачом с подозрительной фамилией, могло послужить поводом для обвинения в попытке отравления пациента. Чтобы не быть арестованными или просто линчеванными, врачам-"космополитам" очень часто приходилось бросать работу, уезжать в другие города .
Автор известной трилогии "Дело, которому ты служишь", Юрий Герман пытался в своем творчестве избегать лжи, предпочитая о многом умалчивать. Поэтому он сосредоточил внимание на образах профессионалов - врачей, криминалистов или инженеров, честно делающих свое дело в любых обстоятельствах. Герман старался не конкретизировать эти мешающие обстоятельства, но любой человек, владеющий великим умением советского читателя - читать между строк, прекрасно понимал, что достоинство героя, доктора Владимира Устименко, не только в том, что он - хороший врач, но и в том, что он в те страшные годы принял на работу своего учителя, вынужденного бежать из столицы профессора с крайне подозрительной фамилией Плюш. Читатель понимал, по каким причинам сестра жены героя , врач Люба Габай (чисто еврейская фамилия) приехала из большого города к родственникам, и приняла назначение в глухую деревню, а также - почему была вынуждена, через некоторое время , покинуть и эту деревню.
Эти 5-6 лет непрерывного, вполне мотивированного страха не могли не наложить свой отпечаток на всю последующую жизнь переживших это врачей-евреев. Кстати, паническая боязнь главных врачей принимать на работу соплеменников, с которой я столкнулся в 1981 году, тоже берет начало в эпохе борьбы с космополитизмом и дела врачей.
Тамарочка просто не могла себя заставить согласиться на какое-нибудь новшество, не утвержденное министерской инструкцией, и старалась уберечь меня от опасного свободомыслия. Постепенно я научился, когда это бывало особенно нужно, обходить ее сопротивление, заручившись авторитетной поддержкой ассистенток кафедры клинической фармакологии, курировавших наше отделение - науку Тамара Ароновна, все-таки, очень уважала. С другой стороны, Тамарочка помогла мне обрести необходимую для врача осторожность в применении недостаточно проверенных методов.
Детей у Тамарочки и ее мужа, которого все так же нежно называли Аркашей, не было, и ко мне она довольно быстро стала относиться... ну, не как мама, но как заботливая еврейская тетушка. Тамара Ароновна следила, чтобы я успевал поесть, неодобрительно бурчала, когда меня звал к телефону новый женский голос (я развелся незадолго до прихода в Басманную, личная жизнь моя была довольно бурной, и служила постоянной темой для обсуждения коллегами-женщинами в ординаторской, несмотря на полное отсутствие информации с моей стороны, а скорее всего - именно благодаря этому).
Когда я появился, в отделении на 80 коек, кроме заведующей, работал еще только один городской ординатор, Таня Григорьева, которая вскоре закончила клиническую ординатуру, и сразу затем ушла в престижную ведомственную поликлинику. Благодаря тому, что Басманная больница была базой кафедры клинической фармакологии 2-го мединститута, в отделении проходили стажировку интерны и клинические ординаторы с этой кафедры, которые вели обычно по одной палате, что несколько облегчало нагрузку, но все равно, на мою долю приходилось постоянно не менее 40 больных, а обычно - больше. Зимой, в гриппозную пору, в отделении развертывалось более ста коек, были заполнены коридоры. Я вновь стал много дежурить, дорвавшись до любимой лечебной работы, да и подработка была нужна…
(" Почему врачи работают на полторы ставки?
- Если работать на ставку - есть будет нечего, а работать на две ставки - есть будет некому!")
Тамара Ароновна Шурайц и Александр Маркович Чачко
1983 год.
Продолжение следует.
Я и коллеги моего поколения еще застали в больницах многих врачей, прошедших войну. Эти удивительные люди , привыкшие добросовестно делать свое дело в любых условиях, почти без лекарств, шприцов, перевязочного материала, диагностической аппаратуры, накопили огромный опыт и сохранили интерес к медицине и сострадание к больным.
Мне продолжало везти в Басманной больнице, с легкой руки В. А. Толмачевой. Она не только взяла меня на работу, но и направила во второе терапевтическое отделение, которым заведовала неповторимая Тамара Ароновна Шурайц. Через несколько лет я понял, что умница Варвара Александровна, прекрасно знавшая, что для таких, как я, районная больница - это лучшее из возможных место работы, уже тогда рассчитывала присмотреться ко мне, как к возможной смене для приближавшейся к пенсионному возрасту Тамары Ароновны.
"Тамарочка" , как за глаза называли ее все, включая сестер и санитарок, сотрудники отделения, была маленькая, субтильная, очень подвижная, добрейшая женщина лет шестидесяти - шестидесяти пяти, с холерическим темпераментом, страстно распекавшая сотрудников за любые упущения, но при этом ее выговоры очень напоминали крик еврейской мамы на любимого отпрыска, забывшего зимой надеть шарф.
Тамарочка, призванная в армию с пятого курса, начала лечебную работу в медсанбате в 1943 году, а после войны сразу пришла в Басманную, где и проработала много лет, до ухода на пенсию. Она постепенно достигла уровня , максимально разрешенного Советской властью для беспартийного врача с сомнительной анкетой - заведования отделением ( Я уже писал в предыдущей главе о том, как формировался постоянный врачебный персонал в московских больницах). Еврей- член КПСС (они вступали в партию, чаще всего, на фронте, где этому чинили меньше препятствий), мог в редких случаях, если обладал склонностью к администрированию, достичь поста главного врача больницы.
Тамара Ароновна была очень неплохим диагностом, а в лечебной тактике придерживалась вполне консервативных позиций. Мне, пристально следившему за современной медицинской литературой, в том числе - западной (благодаря подработке переводами в медицинском реферативном журнале), все время хотелось пробовать новые методы лечения, новые препараты - Тамара Ароновна жестко противилась новшествам. Мы спорили, но постепенно я начал понимать причины Тамарочкиной осторожности:
Ее поколение начинало путь в послевоенной медицине в атмосфере растущего антисемитизма. Кампания "борьбы с безродными космополитами", развернувшаяся в 1948 году, наряду с гонениями на генетику ( "борьба с вейсманизмом-морганизмом-менделизмом"), естественно, ударила и по врачам. Вообще, врачам начало доставаться, наряду с другими представителями русской интеллигенции, еще в тридцатые годы, когда в советской печати, например, всенародно порочили великолепного кардиолога, профессора Плетнева, арестованного по невероятному, вздорному обвинению в том, что он, осматривая пациентку, якобы укусил ее за грудь! Уже потом, попутно, когда это обвинение распалось, его пытались обвинить, кажется, в смерти Горького…
Но послевоенная кампания клеветы уже носила четко ориентированный антисемитский характер, достигший максимума зимой 1952-53 года, во время "Дела врачей".
Активно подогреваемая сверху, всенародная истерия зачисляла во "врачи-убийцы" всех врачей с "подозрительными" именами-отчествами-фамилиями. Любое лекарственное назначение, сделанное врачом с подозрительной фамилией, могло послужить поводом для обвинения в попытке отравления пациента. Чтобы не быть арестованными или просто линчеванными, врачам-"космополитам" очень часто приходилось бросать работу, уезжать в другие города .
Автор известной трилогии "Дело, которому ты служишь", Юрий Герман пытался в своем творчестве избегать лжи, предпочитая о многом умалчивать. Поэтому он сосредоточил внимание на образах профессионалов - врачей, криминалистов или инженеров, честно делающих свое дело в любых обстоятельствах. Герман старался не конкретизировать эти мешающие обстоятельства, но любой человек, владеющий великим умением советского читателя - читать между строк, прекрасно понимал, что достоинство героя, доктора Владимира Устименко, не только в том, что он - хороший врач, но и в том, что он в те страшные годы принял на работу своего учителя, вынужденного бежать из столицы профессора с крайне подозрительной фамилией Плюш. Читатель понимал, по каким причинам сестра жены героя , врач Люба Габай (чисто еврейская фамилия) приехала из большого города к родственникам, и приняла назначение в глухую деревню, а также - почему была вынуждена, через некоторое время , покинуть и эту деревню.
Эти 5-6 лет непрерывного, вполне мотивированного страха не могли не наложить свой отпечаток на всю последующую жизнь переживших это врачей-евреев. Кстати, паническая боязнь главных врачей принимать на работу соплеменников, с которой я столкнулся в 1981 году, тоже берет начало в эпохе борьбы с космополитизмом и дела врачей.
Тамарочка просто не могла себя заставить согласиться на какое-нибудь новшество, не утвержденное министерской инструкцией, и старалась уберечь меня от опасного свободомыслия. Постепенно я научился, когда это бывало особенно нужно, обходить ее сопротивление, заручившись авторитетной поддержкой ассистенток кафедры клинической фармакологии, курировавших наше отделение - науку Тамара Ароновна, все-таки, очень уважала. С другой стороны, Тамарочка помогла мне обрести необходимую для врача осторожность в применении недостаточно проверенных методов.
Детей у Тамарочки и ее мужа, которого все так же нежно называли Аркашей, не было, и ко мне она довольно быстро стала относиться... ну, не как мама, но как заботливая еврейская тетушка. Тамара Ароновна следила, чтобы я успевал поесть, неодобрительно бурчала, когда меня звал к телефону новый женский голос (я развелся незадолго до прихода в Басманную, личная жизнь моя была довольно бурной, и служила постоянной темой для обсуждения коллегами-женщинами в ординаторской, несмотря на полное отсутствие информации с моей стороны, а скорее всего - именно благодаря этому).
Когда я появился, в отделении на 80 коек, кроме заведующей, работал еще только один городской ординатор, Таня Григорьева, которая вскоре закончила клиническую ординатуру, и сразу затем ушла в престижную ведомственную поликлинику. Благодаря тому, что Басманная больница была базой кафедры клинической фармакологии 2-го мединститута, в отделении проходили стажировку интерны и клинические ординаторы с этой кафедры, которые вели обычно по одной палате, что несколько облегчало нагрузку, но все равно, на мою долю приходилось постоянно не менее 40 больных, а обычно - больше. Зимой, в гриппозную пору, в отделении развертывалось более ста коек, были заполнены коридоры. Я вновь стал много дежурить, дорвавшись до любимой лечебной работы, да и подработка была нужна…
(" Почему врачи работают на полторы ставки?
- Если работать на ставку - есть будет нечего, а работать на две ставки - есть будет некому!")
Тамара Ароновна Шурайц и Александр Маркович Чачко
1983 год.
Продолжение следует.