Записки старого врача. Глава 48. История семинара завершается.
Предуведомление.
Бедные мои "Записки", заброшенные почти полгода назад! Я возвращаюсь к вам и к вашим читателям, надеюсь - надолго. Не то, чтоб эти полгода протекли в безделье и самосозерцании, напротив - за это время в жизни автора и его семьи произошло множество важных событий, среди которых - свадьба сына, продажа старой квартиры и поиски и покупка новой...
Не могу здесь не вспомнить недолго провисевший когда-то на Покровском бульваре огромный плакат с гениальным лозунгом:
" Давно пора понять простую истину: чтобы лучше жить, нужно лучше работать! К.У.Черненко".
Вот мне и приходится нынче намного "лучше" работать, так что - не до жиру журнала было. Всего пару дней назад практически завершился долгий период отвратительно интенсивного общения с агентами по продаже недвижимости, адвокатами, бесчисленными муниципальными чиновниками и подрядчиками ремонтных служб... Впрочем, и радостные, и увлекательные события последнего времени я постепенно опишу отдельно , а сейчас настало время восполнить давний пробел в моих воспоминаниях и завершить тему семинара по "неофициальным" искусству и литературе, проходившего в моем доме почти десять лет. Тем более, что мне известен единственный надежный способ заткнуть огромную дыру в семейном бюджете, и этот одержимый доктор прикрывает ее своим телом дежурит теперь часто по двое суток подряд, надеясь, что это еще и даст ему возможность иногда заниматься своими "Записками".
СЕМИНАР.
" А в ненастные дни собирались они часто..."
В начале Старосадского периода семинар значительно расширился, в мою огромную комнату могло набиться ( и набивалось) человек 50-60,
и для многих представителей литературного андеграунда оказалась важной редкая возможность выступить перед непривычно большой аудиторией и послушать потом обсуждение своих произведений. Мы приглашали читать на семинаре представителей самых разнообразных литературных группировок. Обычно приглашенные авторы приводили друзей, а потом многие из них становились завсегдатаями семинара. Запомнился вечер Ольги Седаковой, появившейся лишь однажды, но зато в сопровождении признанного классика новой литературы Венички Ерофеева. Поэтесса тогда акцентировала верность русской поэтической традиции, манерой чтения подчеркивая свое природное сходство с Анной Андреевной Ахматовой в молодости. С присущими ему точностью, лапидарностью и добротой описал этот вечер покойный В.Н. Некрасов: "Зашла как-то О.А. Седакова, но не прижилась - не вынесла пошлых речей о том, что такие-то и такие-то стихи Седаковой де особенно удачные: тогда другие что же - не особенно?.. «Это спор слепых о солнце!» - голосил рыженький, один из свиты, полагающейся королеве поэтов… А вот Александр Величанский, скажем, и заглядывал, и слушал, и читал, помнится, и говорил вполне в рабочем порядке. ". Тут Сева несколько ошибся - "рыженький"-то был не из седаковской свиты, это был Сайтанов, лицейский брат мой и Шейнкера, всегда готовый безмерно восхищаться талантами красивых женщин. За Седаковой, в свою очередь, уже в другой аудитории, не заржавело сквитаться за неоднозначный прием и назвать творчество Рубинштейна и Пригова - "поэзией скуки".
Постепенно сложился круг завсегдатаев, в нем из художников были: Эрик Булатов, Олег Васильев, Илья Кабаков, Франциско Инфанте, Иван Чуйков, Эдик Штейнберг, Никита Алексеев, Маша Константинова, Андрей Монастырский, Ира Нахова, Коля Панитков и другие члены группы "Коллективные действия". Иногда случались "выездные сессии" в мастерских Эрика Булатова или Ильи Кабакова, когда нас приглашали посмотреть и обсудить их новые работы. Литературу на семинаре представляли непременные участники: Сева Некрасов, Лев Рубинштейн, Д.А. Пригов, Миша Айзенберг, часто бывали Виктор Коваль, Сергей Гандлевский, заглядывал Генрих Сапгир. Часто мы собирались в связи с приездом питерских поэтов - Вити Кривулина, Лены Шварц, Сергея Стратановского . Так получилось, что в числе активных деятелей семинара оказались представители разных по времени возникновения неформальных групп и кружков. Самую раннюю, "лианозовскую" группу представлял Всеволод Николаевич Некрасов. Приходили и читали написанное Женя Попов и Виктор Ерофеев, участники знаменитого литературно-художественного альманаха "МетрОполь", попытавшегося в 1979 году прорвать цензурную блокаду и утопленного партийно-литературной сволочью, как крейсер "Варяг" - японцами, но не сдавшегося. Позже, в начале 80-х годов, Пригов как уже признанный мэтр андеграунда, к которому тянулась творческая молодежь, привел на семинар юных и еще неизвестных Володю Сорокина, Тимура Кибирова и Мишу Сухотина, ставших постоянными участниками. Еще позднее появились "Мухоморы" - Свен Гундлах, Костя Звездочетов и братья Мироненко.
Типичный семинарский вечер начинался с выступления приглашенного гостя или постоянного участника семинара, читавшего или представлявшего свои работы, потом начиналось интенсивное обсуждение, а потом, когда большинство гостей расходилось, оставался более или менее тесный кружок друзей и обсуждение обычно переходило в застолье. Мой безумный сосед Николай Николаевич довольно точно описал структуру семинарских сходок в своем устном доносе соседке по подъезду Элле Моисеевне Вассерман-Романовой, о чём Элла Моисеевна мне незамедлительно сообщила:
" У этих евреев, наверное, тайное общество - собирается очень много людей, один говорит а все слушают, потом говорят поочередно, а потом - они делают вид, что поют и танцуют!". Впрочем, при таком количестве посетителей семинара, можно себе представить, что доносы, пожалуй, шли не только от соседей. Виктор Ерофеев рассказал мне как-то, что у него зарезали очередной заработок - не приняли заказанную статью в "Воплях" (общеизвестная абрревиатура журнала "Вопросы литературы"), а когда он попытался выяснить причину отказа, ему сказали : "А не надо выступать, где не надо!"
Сама форма нашего семинара - свободный обмен мнениями по поводу новых явлений в литературе и искусстве, демонстрируемых на каждой встрече, оказалась полезной и продуктивной, не только с точки зрения самих авторов, но и для теоретиков , поэтому - неудивительно, что в обсуждениях, кроме собратьев - художников, поэтов, писателей, постоянно участвовали искусствоведы, культурологи, литературоведы и критики (собственно, создателем семинара и был литературовед, мой лицейский брат Миша Шейнкер). Среди теоретиков были Шейнкер, Виктор Ерофеев, Иосиф Бакштейн, заглядывал адепт метаметафоризма Миша Эпштейн. Даже музыковедение представляли консерваторские гости Таня Чередниченко и Миша Сапонов.
Концептуализм
Большинство участников семинара сходилось во взглядах на официальные советские искусство и литературу. К концу 70-х годов было ясно, что идеологизация советского искусства и средств массовой информации привела к разрыву между словом и его значением, что многие слова и фразы являют собой заведомую ложь ("Народ и партия едины"), либо обозначают уже как бы исчезнувшие из реальности предметы (не совсем корректный пример - в анекдоте той поры о рыбном отделе в магазине:
"- Скажите пожалуйста, у вас нет мяса?
- У нас нет рыбы. Мяса нет в мясном отделе, напротив.")
Так происходила подмена явлений - идеями, предметов - описаниями, реальность сливалась в восприятии с литературой. Художники и писатели, объединившиеся в нашем семинаре и пользовались этим процессом, создавая произведения, материалом которых стало уже не образное восприятие действительности, а виртуальная реальность, в которой сосуществует и взаимодействует все уже когда-либо написанное с идеями всего существующего. Таким образом, у зрителя и читателя появилась активная роль, сравнимая с ролью автора , ибо идеи, возникшие в процессе восприятия произведения, определяли и создавали содержание его не меньше, чем это мог сделать автор. Я не хотел бы углубляться в теоретизирование, читатель, интересующийся понятием "концептуализм", найдет в интернете массу ссылок, для краткой справки рекомендую вполне изящную статью в Арт-Азбуке . Кстати, Макс Фрай, кроме упомянутой статьи, написал(а) и вполне концептуальный "Идеальный роман" - книгу, содержащую блестяще стилизованные последние абзацы несуществующих произведений во всех прозаических жанрах. Эта книга, в частности, подтверждает, что восприятие концептуальных произведений обычно вызывает улыбку (происходит узнавание знакомого явления в неожиданном, свежем ряду ассоциаций - остранение).
В теоретическом становлении семинара и в практических его результатах сыграло большую роль почти одновременное появление в 1978 - 1979 году двух участников:
" Выглядело это примерно так: мы собирались либо в чьих-то мастерских, либо в каких-то достаточно больших квартирах и однажды это выкристаллизовалось в большую - на несколько лет - серию регулярных встреч, так называемых семинаров, у нашего друга, доктора по профессии. Мы там собирались в среднем два раза в месяц. Всегда кто-то прочитывал что-то новое, если он был писатель, показывал слайды, если он был художник, и шло очень заинтересованное и интересное обсуждение. Там формировался, что было очень важно, некий общий метаязык нового искусства. Языки-то искусства были, все что-то делали, но не хватало метаязыка, поскольку это искусство никогда не было обслужено критикой. Подпольное искусство существовало, а подпольной критики не было. Тогда важным персонажем был Борис Гройс, который был именно критиком и который много сделал для формирования общего языка." (Лев Рубинштейн)
Умница, математик по образованию, культуролог и философ по призванию, Боря Гройс переехал из Питера в Москву и, как писал где-то язвительный Некрасов, "стал ходить по мастерским художников и рассказывать им - что они делают". Он стал постоянным гостем на Старосадском, и именно он создал более или менее стройную теорию, соединившую творчество многих участников семинара в рамках одного течения в искусстве - особой разновидности концептуализма. Статья так и называлась: "Московский романтический концептуализм", она появилась впервые в самиздатском журнале В. Кривулина "37".
Еще одним важным для истории семинара фактором стал приход к нам Алика Сидорова. Алик, фотограф и дизайнер, человек огромной энергии, вместе с уехавшим во Францию Игорем Шелковским, задумал издание в Париже иллюстрированного журнала, посвященного современному неофициальному советскому искусству. Алик собирал в Москве тексты для журнала и делал слайды с картин, и переправлял материалы Шелковскому. Я не знаю, как им удалось раздобыть нужные деньги, но вышедший в начале 1979 года в Париже журнал "А-Я" был издан на хорошей бумаге, с качественными иллюстрациями и, что не менее важно - издавался на двух языках. Именно англоязычная публикация программной статьи Гройса "Московский романтический концептуализм" в первом номере "А-Я" неожиданно широко оповестила мир о существовании свежего неофициального самобытного искусства в СССР, привлекла внимание западных коллекционеров, литературоведов и издателей к творчеству Ильи Кабакова, Эрика Булатова, Дмитрия Пригова,Владимира Сорокина, Льва Рубинштейна и многих других концептуалистов. В мастерские художников зачастили европейские и американские арт-дилеры, картины покупались и вывозились на запад, чаще - через дипломатические каналы. После перестройки, когда накрылся железный занавес, открылись ворота и для литераторов: многих приглашали в европейские и американские университеты читать лекции , начали издавать стихи и прозу, переводить на многие языки. За этим, после развала Советской власти, последовало признание многих наших семинарских друзей и в России. Но это было уже после окончания семинарских сборищ. Именно неравномерно распространившаяся известность послужила появлению разногласий в кружке. Никто из нас в конце семидесятых годов не думал, что мы когда-нибудь увидим развал советской власти и возможность свободно выставлять и публиковать свои произведения. Всеволод Николаевич Некрасов, один из основоположников концептуализма, прекрасный глубокий поэт, всю жизнь писавший отточенные стихи без надежды увидеть их напечатанными, был серьезно обижен на молодых участников "А-Я", в котором ему не уделили должного внимания, и как следствие - не пригласили его к участию в нескольких совместных публикациях. Обиды эти крепли по мере роста известности "молодых" концептуалистов, и, к сожалению, постепенно добрейший и умнейший Всеволод Николаевич Некрасов отошел от общения с ними. Я не думаю, что тут надо искать чей-то злой умысел, скорее всего - здесь сработали внутренние особенности творчества каждого и разная готовность публики к восприятию разных форм нового искусства. Возникло вновь, как неоднократно случалось в истории русской литературы, разделение группы непризнанных пока единомышленников на "архаистов" и "новаторов". Стихи Некрасова
и юного Михаила Сухотина отличались вниманием к чистоте поэтической техники и, требуя от читателя пристального аналитического внимания, позиционировались как форма высокого чистого искусства. Стихи же Рубинштейна, Пригова и Кибирова демонстрировали
веселую всеядность в выборе материала, и часто оперировали попсовыми клише в сочетании с "высоким стилем" "Блокнота агитатора" и, в особенности, у Кибирова - с некрасовскими (здесь я имею в виду Н.А. Некрасова) рыдающими интонациями, неизбежно вызывая в аудитории безудержный радостный смех от артистичности сопоставления несопоставимого. Тимур, кстати пришедший на семинар вместе с Мишей Сухотиным, столь же юный, смущенный неожиданно горячим приемом, еще и замечательно читал свои стихи, поэтому мне сразу пришла в голову идея записать его чтение на магнитофон, и демонстрировать эту запись потом всем друзьям, пропустившим его чтение. (Об этом мне напомнил писатель Евгений Попов, он сообщил, что впервые услышал стихи Кибирова на магнитофоне в моем доме). Впрочем, несмотря на разногласия, вплоть до последних заседаний
семинара, свойственная ему веселая дружеская атмосфера постоянного хэппенинга сохранялась, поскольку последний период семинара пришелся на послечернобыльскую пору, когда все мы еще оставались объединены оппозицией пусть и перестроечному, но все еще безнадежно советскому режиму с его фальшью и ложью.
Символической вершиной среди многих семинарских
концептуальных хэппенингов стал объявленный неистощимым Приговым праздник написания им, Дмитрием Александровичем Приговым семитысячного (!) стихотворения. Вряд ли кому -нибудь удастся подтвердить документально эту цифру, ибо множество стихов, оформленных как комочки бумаги, сшитые канцелярской скобкой, самый плодовитый поэт в истории русской литературы раздавал почитателям во время и после праздника, многие затерялись, но никто из знавших немецкую пунктуальность Дмитрия Алексаныча не позволил бы себе сомневаться в счете и тем разрушить праздник. Юбилей был украшен замечательным тортом, который испекли "Мухоморы". Торт, как и вся программа вечера, был концептуальным, на его поверхности была выложена тестом надпись " 7000", (тут я уступаю место Е.Н.Попову):"Торт был из 7 кг (7000гр.) муки. Испекли его "Мухоморы". В программе была торжественная часть, художественная самодеятельность и танцы. Пригов в милицейской фуражке танцевал с Рубинштейном". Я еще помню, как Пригов на празднике исполнял незадолго до этого освоенный им крик кикиморы.
Приближались поворотные 90-е годы... В 1987 году , после смерти матери, обменяв мою знаменитую "семинарскую" комнату в коммуналке и родительскую двушку на улице Стопани, мы с отцом съехались в маленькой квартирке на Чистых прудах, но об этом периоде - дальше.
Так закончилась история семинара, продолжавшегося около десяти лет. Он дал нам возможность дышать в годы застойного удушья, и имена некоторых наших друзей стали широко известны в искусстве и литературе в последовавшую пору. К сожалению, многих участников наших сборищ не стало, но, как заповедал один из членов
известного литературного кружка начала ХIХ века, мудрый Василий Андреевич Жуковский:
"Не говори с тоской: их нет;_Но с благодарностию: были."
Продолжение следует.