Дивный Новый Мир Revisited
XI Образование за свободу
Образование в пользу свободы должно начинаться с утверждения фактов и провозглашения ценностей, и продолжаться развитием определенных техник для реализации этих ценностей и борьбы с теми, кто, по любой причине, выбирает игнорирование фактов или отрицает ценности.
В предыдущих главах я разбирал Социальную Этику, в терминах которой оправдывается зло, вытекающее из заорганизованности и перенаселенности, чтобы казаться благом. Согласуется ли такая система ценностей с тем, что мы знаем о человеческой физиологии и темпераменте? Социальная Этика исходит из предпосылки, что воспитание является крайне важным в определении человеческого поведения и что природа - психофизическое состояние, с которым рождается человек - фактор, которым можно пренебречь. Но правда ли это так? Правда ли что человек - не что иное как продукт своего социального окружения? И если это не так, то чем можно оправдать точку зрения, что индивидуальные интересы менее важны, чем интересы группы, частью которой индивид является?
Все доступные свидетельства подводят к заключению, что в жизни людей и обществ наследственность не менее важна, чем культура. Каждый человек биологически уникален и непохож на других. Поэтому свобода - есть великое благо, терпимость - большое достоинство, а регламентация жизни - большое несчастье. По практическим или теоретическим причинам, диктаторы, организаторы и некоторые ученые озабочены уменьшением сводящего с ума разнообразия человеческой природы до некоторого рода управляемого единства. При первом приступе своего Бихейвиористского бреда Дж. Б. Ватсон практически провозгласил что он не может найти «подтверждения для теории наследования шаблонов поведения, а также специальных наклонностей (музыкальных, художественных и пр.) которые предполагается наблюдать в семьях». Даже и сейчас выдающийся физиолог, профессор Б. Ф. Скиннер из Гарварда, настаивает на том, что «поскольку научные объяснения становятся все более обширными, вклад каждого конкретного индивида стремится к нулю. Хваленая человеческая творческая способность, его достижения в искусстве, науке и морали, его возможность выбирать и наше право оставлять за ним ответственность за последствия его выбора - ничего из этого не бросается в глаза в новом научном автопортрете». Словом, Шекспировские пьесы не были написаны ни Шекспиром, ни даже Бэконом, или Эрлом Оксфордским, они были написаны Елизаветинской Англией.
Более 60 лет назад Вильям Джеймс написал эссе «Великий Человек и Его Окружение», в котором он защищал выдающегося индивида от нападок Герберта Спенсера. Спенсер провозгласил что «Наука» (это чудесно удобное слово для персонификации мнения Профессора X, Y и Z на определенную дату) полностью уничтожает Великого Человека. «Великий Человек», - писал он, - «должен быть отнесен ко всем прочим феноменам общества, которые породили его, как результат жизни предшественников». Великий Человек может быть (или кажется) «непосредственным инициатором изменений … Но если бы было реальное объяснение таким изменениям, оно должно быть найдено в совокупности условий из которых оба - он и они - возникли». Это одна из тех бездонных пропастей, которую невозможно наполнить практическим смыслом. Наши философы говорят, что прежде, чем мы сможем полностью понять что-либо, мы должны знать все. Без сомнения. Но на самом деле мы никогда не будем знать всё. Поэтому нам следует довольствоваться частичным пониманием и ближайшими примерами - включая влияние великих людей. «Если что-либо по-человечески точно», - писал Вильям Джеймс, - «это то, что так называемое общество великого человека, не создает его раньше, чем он может воссоздать это общество. Физиологические силы, с которыми социальные, политические, географические и в большой степени антропологические условия имеют общего столько же сколько кратер Везувия имеет с мигающей лампой при свете которой я пишу, - вот что создает человека. Может быть мистер Спенсер считает, что социологическое давление настолько сгустилось над Стратфорд-он-Эйвон 26 апреля 1564 года, что Шекспир, со всеми своими умственными особенностями, должен был родиться там?... И он хочет сказать, что если бы вышеупомянутый Шекспир умер от холеры, другая мать в Стратфорд-он-Эйвон должна была бы родить копию его, чтоб восстановить социологическое равновесие?»
Психолог-экспериментатор профессор Скиннер и его трактат «Наука и человеческое поведение» опирается на убедительные факты. Но, к несчастью, факты относятся к настолько ограниченному классу вещей, что когда наконец он перешел к обобщениям, его выводы оказались настолько нереалистичны, как выводы теоретика викторианской эпохи. И это неизбежно, поскольку безразличие профессора Скиннера к тому, что Джеймс называет «физиологическими силами» практически такое же полное, как у Герберта Спенсера. Генетические факторы, определяющие человеческое поведение, отметаются им в тексте размером со страничку. В его книге нет ссылок на открытия конституциональной медицины, нет никаких упоминаний, что конституциональная психология, в терминах которой (и только которой, насколько я могу судить) возможно вообще написать полную и реалистичную биографию индивида в с использованием относящихся к делу фактов его существования - его тела, его темперамента, его интеллектуального потенциала, его ближайшего окружения в определенный момент, его времени, места и культуры. Наука о человеческом поведении похожа на науку об абстрактном движении, она необходима, но сама по себе полностью оторвана от действительности Давайте рассмотрим дракона, ракету и волну. Все три иллюстрируют один и тот же фундаментальный закон движения, но разными способами, и разница эта важна. Само по себе изучение движения мало может сказать нам о том, что движется в каждом конкретном случае. Также и изучение поведения не может ничего сказать о теле и сознании индивида, в конкретном случае демонстрирующем поведение. Но для нас самих, являющихся сознательными телами, знание о сознательных телах имеет огромное значение. Более того, мы знаем на основе наблюдений и опыта, что разница между отдельными сознательными телами невероятно огромна, и некоторые сознательные тела могут и сильно влияют на свое социальное окружение. По последнему пункту мистер Бертран Расселл полностью согласен с Вильямом Джеймсом - и практически с каждым, я бы сказал, кроме противников из Спенсеровской или Бихейвиористской псевдонауки. По мнению Расселла есть три причины исторических изменений - экономические изменения, политическая теория и важные личности. Расселл пишет: «Я не думаю, что что-либо из этих трех вещей можно проигнорировать, или полностью объяснить эффектами или причинами другого рода». Так если бы Бисмарк или Ленин умерли во младенчестве, наш мир сильно бы отличался от того, который благодаря Бисмарку и Ленину мы видим сейчас. «История не наука, и может казаться наукой только из-за фальсификаций и упущений». В реальной жизни, в жизни, которую мы проживаем день за днем, нельзя абстрагироваться от роли личности. Это только в теории вклад личности стремится к нулю, на практике он первостепенно важен. Если произведена какая-то работа в мире, кто сделал ее? Чьи глаза и уши воспринимали, чья голова думала, кто ощущал мотивацию, чья воля преодолевала препятствия? Определенно не социального окружения, так как группа не есть организм, а только слепая бессознательная организация. Все что делается в обществе, делается людьми. Конечно же, местная культура, табу и мораль, информация и дезинформация, перенесенная из прошлого и сохраненная телом в устных традициях или письменной литературе сильно повлияла на этих людей; но что бы каждый конкретный человек ни брал от общества (или чтоб быть более точным, что бы он ни брал от других людей, объединенных в группы, или от символических записей, скомпилированных другими людьми, живыми или мертвыми) будет использоваться им его собственным уникальным образом - с использованием его чувств, его биохимического профиля, его физики и темперамента, а не чьего-то еще. Никакое научное объяснение не может опровергнуть этот самоочевидный факт. Давайте вспомним, что научный портрет профессора Скиннера человека как продукта социального окружения, есть не только научный портрет. Есть еще более реалистичное сходство. Представим, например, портрет Роджера Вильямса. То что он изображает не есть абстрактное поведение, но сознательные-тела, действующие сознательные тела, являющиеся результатом частично окружающей среды, которую они делят с другими мыслящими телами, а частично их собственной частной наследственностью. В «Человеческой Границе и Свободны, но Неравны» профессор Вильямс обоснованно рассуждает о тех внутренних различиях между индивидами, для которых д-р Ватсон не мог найти объяснения и чья важность в глазах профессора Скиннера стремится к нулю.
Биологическое разнообразие среди животных в рамках одного вида по мере продвижения по эволюционной шкале становится более и более заметным. Наибольшее биологическое разнообразие наблюдается среди людей, разная биохимия, структуры и темперамент, сильнее выражены у людей, чем у представителей других видов. Это простой наблюдаемый факт. Но то, что я назвал «Волей к Порядку», стремление к понимаемой униформенности, налагаемой на смущающее разнообразие вещей и событий, приводит к тому, что множество людей игнорируют этот факт. Они минимизировали биологическую уникальность и сконцентрировали все свое внимание на более простых и, на данном этапе развития науки, наиболее понимаемых факторах окружающей среды, вовлеченных в человеческое поведение. «Как результат образа мыслей и познания, сконцентрированного на влиянии окружающей среды», пишет профессор Вильямс, «доктрина неотъемлемого единообразия человеческих младенцев широко принимается в среде социальных психологов, социологов, социальных антропологов и многих прочих, включая историков и экономистов, педагогов, юристов и людей общественной жизни. Эта доктрина встроена в превалирующий образ мыслей людей, которые определяют государственную политику и политику образования и часто принимается без вопросов людьми с некритическим мышлением».
Этическая система, основанная на честной реалистичной оценке результатов опыта, скорее приносит больше пользы, чем вреда. Но множество этических систем были основаны на оценке опыта, видения природы вещей, которая безнадежно нереалистична. Такая этика приносит больше вреда, чем пользы. Так до недавнего времени было общепринято думать ,что плохая погода, болезни скота или импотенция могли быть, и во многих случаях действительно были, злобными кознями колдунов. Поймать и казнить колдунов таким образом было обязанностью - и эта обязанность, более того, была божественно предписана во Второй Книге Моисея: «Ворожеи не оставляй в живых» . Система этики и закона, основанная на ошибочном видении природы вещей породила (в те века, когда наиболее серьезно воспринималась людьми, облеченными властью) наиболее вопиющее зло.
Разгул шпионажа, линчевания и узаконенных убийств, которые были логично порождены этими ошибочными взглядами на колдовство, не изжит до наших дней, когда коммунистическая этика, основанная на ошибочных взглядах на экономику, и нацистская этика, основанная на ошибочных взглядах на расовый вопрос, управляет и оправдывает зверства еще большего масштаба. Последствия вряд ли менее нежелательные воспоследуют общему принятию Социальной Этики, основанной на ошибочной предпосылке, что наш вид полностью социален, что человеческие младенцы рождаются полностью одинаковы, и что индивид - есть продукт воспитания коллективом и внутри обстановки коллектива. Если бы эти взгляды были справедливы, если бы люди действительно являлись представителями социального вида, и если бы их индивидуальные различия были несерьезны и полностью сглажены соответствующим воспитанием, тогда, очевидно, не было бы нужды в свободе и Государство было бы оправдано преследованием еретиков, которые бы требовали свободу. Для отдельного термита служение термитнику есть абсолютная свобода. Но человек не полностью социален, он умеренно стаден. Общества людей не есть организмы типа улья или муравейника, это организации, другими словами ad hoc машины для коллективной жизни. Более того, различия между индивидами настолько существенны, что несмотря на интенсивное культурное выравнивание, крайний эндоморф (по терминологии У.Г. Шелдона) сохранит свои характеристики общительной висцеротонии, крайний мезоморф останется энергичным соматотоником, а крайний эктоморф всегда будет церебротоником, интровертивным и сверхчувствительным. В «Дивном Новом Мире» социально желаемое поведение обеспечивалось двойственным процессом генетических манипуляций и постнатального воспитания. Младенцы культивировались в бутылках и высокая степень унифицированности человеческого продукта обеспечивалась использованием яйцеклеток от ограниченного числа матерей, стимулированием каждой яйцеклетки ко множественному делению для производства идентичных близнецов в количествах больше сотни. В подобных условиях возможно производить стандартизованных операторов машин для стандартных машин. Стандартизация операторов машин оттачивалась после рождения воспитанием младенцев, гипнопедией и химически вызванной эйфорией, как заменителем удовольствия от ощущения себя человеком свободным и творческим. В мире, котором мы живем, как было отмечено в предыдущих главах, огромные усилия прилагаются для централизации власти и регламентации общества. Генетическая стандартизация общества все еще невозможна, но Большое Правительство и Большой Бизнес уже обладают или очень скоро будут обладать всеми технологиями манипуляции сознанием, описанными в «Дивном Новом Мире», наряду с прочими, которых мне не хватило воображения представить. Не имея возможности обеспечить генетическую идентичность эмбрионов, правители завтрашнего перенаселенного и заорганизованного мира будут стараться наложить культурную и социальную униформенность на взрослых и детей. Для достижения этой цели они (если им не помешают) будут использовать все техники манипуляции сознанием и без колебаний усилят эти методы нерацинального убеждения экономическими мерами и угрозой физического насилия. Если мы хотим избежать тиранию подобного рода, мы без промедления должны самообразовываться и учить наших детей свободе и самоуправлению.
Подобное обучение свободе должно, как я уже сказал, быть обучением фактам и ценностям - факту существования индивидуальных различий и генетической уникальности и ценности свободы, терпимости, взаимного милосердия, которые являются этическим следствием этих фактов. Но, к сожалению, правильного знания и четких принципов недостаточно. Неинтересная правда будет вытеснена захватывающей ложью. Действие фальшивой и разрушительной пропаганды нельзя нейтрализовать ничем кроме тщательного упражнения в искусстве анализа ее техники и понимания, что за ней стоит. Язык помог людям пройти путь от животного состояния к цивилизации. Но язык также породил ту самую упорную глупость и систематическое, поистине дьявольское зло, которое есть не меньшая характеристика человеческого поведения, чем порожденная языком добродетель систематической предусмотрительности и упорной ангельской доброжелательности.
Язык позволяет обращать внимание на вещи, людей и события, даже когда вещи или люди отсутствуют, а события не происходят. Язык дает определения нашим воспоминаниям, и, транслируя опыт в символы, переводя непосредственность тяги или отвращения, ненависти или любви в фиксированные принципы чувств и поведения. Каким-то непостижимым образом сложная система мозга выбирает из бессчетного множества стимулов те несколько, которые имеют практическое значение. Из бессознательно отобранных примеров мы более-менее сознательно выбираем меньшее число, которое помечаем словом из нашего словаря и затем классифицируем в системе одновременно метафизической, научной и этической, созданной из других слов на более высоком уровне абстракции. В случаях, где выбор и абстракция диктовалась системой, не слишком ошибочной с точки зрения природы вещей, и где вербальные ярлыки были разумно подобраны и символическая природа четко понимаема, наше поведение соответствует реальности и достаточно сносно. Но под влиянием плохо выбранных слов, применяемых без понимания их символического характера к примерам, выбранным в свете системы ошибочных идей, мы склонны вести себя со злобной и организованной глупостью, с которой тупые животные (именно тупые по причине отсутствия речи) блаженно бесправны.
В своей антирациональной пропаганде враги свободы систематически искажают язык чтобы соблазнить и заставить своих жертв думать, чувствовать и действовать так, как хотят манипуляторы. Образование в пользу свободы (и в пользу любви и разума, которые являются одновременно и условиями и результатом свободы) должно быть среди прочих вещей, обучением правильно использовать язык. Последние два-три поколения философов посвятили много времени и размышлений анализу символов и значений смыслов. Как слова и предложения, которые мы произносим, относятся к вещам, людям и событиям, с которыми мы имеем дело в повседневной жизни? Обсуждение этого вопроса займет слишком много времени и уведет нас слишком далеко в сторону. Достаточно сказать, что все интеллектуальные материалы для хорошего образования в сфере правильного использования языка - образования на каждом уровне от детского сада до института - в настоящее время доступны. Такого рода образование т.е. искуство различать должное и недолжное использование символов должно быть внедрено немедленно. На самом деле его надо было ввести еще 30-40 лет назад. А до сих пор детей нигде не учат систематическим образом отличать правду от лжи, имеющее значение от бессмыслицы. Почему так? Потому что старшие, даже в демократических странах, не хотят, чтобы давалось такое образование. В подобном контексте очень важна печальная история Института Пропаганды и Анализа. Институт был основан в 1937 году мистером Филином, филантропом из Новой Англии, когда нацистская пропаганда была наиболее эффективна и шумна. Под их покровительством осуществлялся анализ нерациональной пропаганды и было подготовлено несколько текстов для студентов вышей школы и институтов. Потом началась война - тотальная война по всем фронтам, на умственном не меньше, чем на физическом. В условиях, когда все правительства стран антифашистской коалиции были вовлечены в «психологическую войну», было нетактично настаивать на желательности анализа пропаганды. Институт был закрыт в 1941 году. Но даже до начала военных действий было много людей, которым деятельность Института казалась сильно нежелательной. Некоторые преподаватели, например, не одобряли обучение анализу пропаганды на том основании, что оно сделает подрастающее поколение циничным. Не приветствовалось оно и военными властями, которые боялись, что новобранцы могут начать анализировать приказы сержантов. И еще возражали рекламщики и священники. Священники выступали против анализа пропаганды как средства, уменьшающего веру и принижающего важность посещения церкви; рекламщики протестовали, так как считали, что это понизит лояльность покупателей к брендам и снизит продажи.
Подобные страхи и нелюбовь были небезосновательны. Слишком пристальная внимательность слишком большого количества простого народа к тому, что говорят их пастыри и хозяева, может иметь подрывной характер. В сегодняшней формате социальный порядок зависит от наличия постоянного принятия пропаганды властей, освященной местными традициями, без большого количества неудобных вопросов. Еще раз, проблема заключается в поиске золотой середины. Люди должны быть достаточно внушаемы, чтобы иметь желание и возможность осуществлять свою социальную деятельность, но не настолько внушаемы, чтобы пасть беспомощными жертвами заклинаний профессиональных манипуляторов сознанием. Аналогично, они должны усвоить достаточный объем материала анализа пропаганды, чтоб быть защищенными от слепой веры в откровенную чушь, но не настолько,чтобы отвергать не всегда рациональные излияния доброжелательных охранителей традиций. Возможно, что золотая середина между доверчивостью и тотальным скептицизмом и не может быть найдена путем единственно анализа. Этот достаточно негативный подход к проблеме должен быть дополнен чем-то более позитивным - формулированием набора общеприемлемых правил, основанных на непреложных фактах. Во-первых, это правило личной свободы, основанное на факте человеческого разнообразия и генетической уникальности; ценность милосердия и сострадания, основанная на давно знакомом факте, недавно заново открытом современной психиатрией - факте того, что независимо от умственных и физических различий, любовь необходима человеческим существам как пища и кров; и наконец, ценность рассудка, без которого любовь не имеет значения и свобода недостижима. Этот набор правил предоставляет нам критерии для суждения о пропаганде. Пропаганда, которая признана одновременно аморальной и бессмысленной, должна быть сразу отвергнута. Та, которая скорее иррациональна, но совместима с принципами любви и свободы и не противоречит доводам рассудка, может быть признана достойной применения.