Причастие по Бергману
Могу без пытки признаться, что часто пускаюсь в спор или провоцирую его вовсе не ради удовольствия навязать свое мнение, а скорее наоборот - из желания быть опровергнутым. Тем сильнее в таких случаях стараюсь обосновать свою позицию. Не хочу уступить только потому, что сам дурак - интересно сдать тому, кто и впрямь сможет атаковать.
Одной из тем, которые ждут поражения, для меня уже многие годы является Ингмар Бергман. Я действительно хочу, чтобы кто-нибудь убедил меня в том, что он и впрямь столь велик. Сам он этого сделать со мной никак не может. Многия и многия словеса о нем тоже пока меня не сдвинули. Я уже почти успокоился; черт с ним с Бергманом и его величием, действительным или мнимым. Но иногда вдруг возникает разговор или человек, заставляющие меня снова повернуться лицом к этому идолу. Кажется для меня швед стал чем-то вроде Бога его фильмов: я в него не верю, считаю его несуществующим, но в церковь нет-нет, но заглядываю - так, на всякий случай, а вдруг... На днях представился случай, и я опять заглянул. Случай называется "Причастие".
Фильм мог бы называться "Один день из жизни викария", то бишь сельского священника. Ежедневная служба в церкви для кучки прихожан, встречи и беседы с этими самыми прихожанами, неизбежная в замкнутом мире глубинки роль всеобщего конфидента, вовлекаемого в заботы и тревоги селян поперек собственных тревог и забот. Нехитрый абрис этой жизни сродни гротеску детских каракулей - все на виду, роли совпадают с лицами. Вот рыбак и его регулярно возрастающее семейство; вот близорукая старая дева - сельская учительница, которой некого любить; вот церковный служка-калека, которому необременительная даже для него работа оставляет время для благочестивых размышлений о Христе; вот совсем не благочестивый органист и певчий, спивающийся неудачник, мечтавший когда-то, наверное, не о подпеве прихожан, но о публике и успехе. В этой картинке Богу только и остается, что торчать на кресте, а кресту - на колокольне. А что остается Его служителю?
Испытание... Он сам говорит об этом. И его подруга, вот уже несколько лет безуспешно предлагающая себя ему в жены взамен умершей, считает также: убожество и тщета этой забытой Богом жизни - испытание на веру в Него. Для прихожан вера дело личное, их проблема, но для него - пастыря их душ и укрепителя веры, вера - долг, служение, без которого тщета и убожество перемелют любое усилие в труху.
Именно это и происходит. Начавшись со сцены утренней службы, фильм заканчивается вечерней, тем только и отличающейся, что теперь уже никто не подпевает и не причащается: сцена пуста - на зов колоколов, исправно отзвонивших мановением того самого служки-калеки, никто не пришел. Любовница-учительница, благочестивый калека и пьяница-органист не в счет, они свои.
Такой финал, собственно, означает что ничего не произошло. Все труха, ни о какой вере речи нет, она пустой звук, поскольку осталась невоплощенной - ни в какое действие. Бергман использовал классическую конструкцию замкнутой фабулы-рондо, известную еще со времен Экклезиаста: "все возвращается на круги своя". Для чего? Еще одна иллюстрация к теме тщеты усилия жизни ищущей смысла? Но ведь давно проехали; наш календарь указывает нам как давно - с Рождества Христова, того, кто разомкнул круг тщеты. И герой Бергмана, его alter ego, служитель Нового завета, должен это знать лучше всех. Если этот человек жив не верой, а сомнением, к тому же подозрительно невротического свойства, то уже я вправе усомниться в том, что он - служитель Господа. На поверку - мою, зрительскую - так и оказывается. Все происходящее в фильме убеждает меня не в сомнительности веры в Бога, а в сомнительности фигуры героя, и, сдается мне, это не совсем тот эффект, которого добивался автор.
С трагической серъезностью представлена отнюдь не героическая фигура - человек утративший нормальную действенную связь с миром. Умерла любимая женщина, с новой отношения как-то не складываются, обстановочка убогая - дела-то житейские, не божественные. И не метафизический тупик. Такое нормально преодолевается не сверхусилием веры, а рутиной будней, чередой дел по устройству жизни среди людей, всегда направленных вовне и постепенно избавляющих душу от гнета переживаний...
...Если переживания не становятся чем-то самоценным, превышающим все насущное, как это случилось с несчастными любовниками, викарием и учительницей. Получается так, что ниспосланным викарию испытанием оказалась не встреча с жизнью его прихода, а бесконечные невротические разборки с его назойливой возлюбленной. Их отношения суть не любовь, а симбиоз двух аутистов; душевное не может здесь выйти из пределов себя, как не может песок покинуть колбу песочных часов. Пребывание в скорлупе собственного душевного - это как раз и есть невроз.
Испытанием для героя Бергмана оказывается он сам. И он проваливает этот экзамен. И Бог здесь непричем, приплетать его значит буквально валить с больной головы на здоровую.
Тут-то и возникает вопрос: что - Бергман и впрямь полагает, будто частная паталогия, сколь бы типична ни была она для современного мира, может быть сопоставлена с одиночеством Христа в Гефсиманском саду? Ведь именно к такому сопоставлению он подталкивает зрителя, поместив в предшествие финалу рассуждения благочестивого калеки о страдании души покинутого всеми Спасителя - о том, что душевное страдание куда как мучительней физической боли. Тут мне чудится этакое метафизическое кокетство, ловко замаскированный комплимент-реверанс в адрес того, кто, облачившись в черный плащ страдания и скорби, устраивает маскарад не к месту. Все это позы перед зеркалом.
Самое поразительное в фильме то, что автор уже в зачине "подставил" своего героя, сделав невозможным доверие и сочувствие его страданию; ведь пастырь сам оказался неспособен к сочувствию - тревоге и постине трагическому сомнению того самого многодетного рыбака, одержимого ужасом мира, которому он обрекает своих детей. Зацикленность викария на собственном душевном оборачивается чудовищной черствостью, более того - прямым предательством: не нашедший ответа на свой зов рыбак убивает себя. Но даже смерть его прихожанина, только что принявшего причастие из его рук - и из его же рук причастившегося смертельному отчаянию и, значит, не только не спасенного им, но им же прямо спровоцированным на смертный грех, никак не впечатляет пастыря, перманентно пребывающего в заботе о спасении собственной души.
Мне, зрителю, остается не ясным о чем этот фильм, он оставляет меня в недоумении и недоверии к нему - никак не равным катарсису или сдвигу сознания в сторону поиска смыслов бытия.
Да, бытия - не много не мало! Если искусство не о бытии, то на хрена оно нужно?!
Тем более, что Бергман в своей рефлексии столь усерден и серьезен, что заподозрить его в игре дешевыми парадоксами не представляется возможным...