МЫ НЕ РАБЫ, РАБЫ НЕ МЫ (Литературный детектив)
(В.С.БУШИН)
Прощай, немытая Россия...
Аноним.
Прощай, моя прекрасная отчизна.
Г.Гейне
ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ГЕРАКЛ!..
Мне иногда говорят: "Ох, ты и плодовит! Развернешь "Завтра" - Бушин, заглянешь в "Дуэль" - опять Бушин, принесет теща с рынка селедку, завернутую в "Правду" - и там обратно Бушин. Спасу нет!" Ну, правильно. Мы не из ленивых. Однажды оренбургская казачка Галина Старовойтова не зря объявила по радио на всю страну, что я - "известный графоман". Вестимо.
Но дело не только в моем полоумном трудолюбии. Был у меня в жизни период с 1979 по 1987 г. - целых 8 лет! - когда я не мог напечатать ни одной новой строки. Сейчас все жалуются на цензуру, на зажим со стороны ЦК и его работничков вроде Альберта Беляева. (Кстати, куда после "Советской культуры" испарился этот светоч марксизма-сервилизма?). Нет, я за всю свою литературную жизнь ни разу не сталкивался ни с ЦК, ни с цензурой. Мои сочинения до этих высоких инстанций просто не доходили. Меня, как Геракла, душили в колыбели, т.е. на самой первой инстанции - в редакции. Но если могучий младенец Геракл вышел победителем из схватки с двумя посланными ревнивой Герой ужасными змеями, то мои схватки со змеями, как правило, имели не столь отрадный для меня результат. И ведь какие змеи-то были! Никто их не посылал душить мои рукописи - ни богиня Гера, ни боги со Старой площади. Сами по собственному желанию занимались душегубством. Вы думаете, это были мои недоброжелатели, противники, враги? Ничего подобного! Наоборот, единомышленники, друзья, собутыльники. Вот, например, какая была история.
Однажды зимой 1976 г. в Малеевке я дал прочитать мою статью о первой части напечатанного в "Дружбе народов" романа Б. Окуджавы "Путешествие дилетантов" главному редактору "Нашего современника", моему соседу по столу в обеденном зале и старинному приятелю, о котором когда-то я даже написал похвальную статью. Тот прочитал и утром, придя на завтрак, решительно заявил: "Я хочу, чтобы статья была напечатана в моем журнале". Пожалуйста! Я ее еще никуда не предлагал. В этот же день, захватив статью, главред укатил в Москву, а вернувшись дня через два, запел уже совсем другим, жалобным голосом: "Ты знаешь, нас и так то и дело терзают, боюсь, что и эта статья вызовет в ЦК недовольство. Лучше тебе обратиться в "Москву". Это меня поразило! Чего тут было опасаться? Суть статьи - патриотическая защита правды русской истории, забота о чистоте и правильности русского языка. Никакое цэковское или писательское начальство не могло бы тут ни к чему придраться. К тому же Окуджава не занимал никаких постов, не был никаким лауреатом. Уж если главному редактору надо было чего опасаться, так это, допустим, незадолго до тех дней напечатанного в "Нашем современнике" романа В.Пикуля "У последней черты", - опасаться его неграмотности, разухабистости, бульварщины. Кстати сказать, Николай Второй показан там в таком мерзком свете, что даже я, не испытывающий к этой фигуре никакой симпатии, и то был возмущен до глубины души. Все-таки это же наш русский царь. Видимо, публикаторы романа прощали его автору все, в том числе и глумление над царем, за жалкие мотивы примитивного жидоедства... А через несколько лет в домашнем кабинете ушедшего в отставку главреда я увидел на стене роскошный портрет Николая. Правда, висел он не очень долго. Потом его место занял роскошный портрет Жукова. Не знаю, все ли еще висит...
А тогда я, конечно, побежал в "Москву". Куда же еще? Ведь и в ту пору везде сидели баклановы да рязановы. В "Москве" статью приняли просто с восторгом: ах! ах!.. Счастливый, я уехал в Коктебель. Прислали мне туда гранки. Что такое? Читаю какие-то странные чужие слова. Это мне насовали, дабы "улучшить" статью. В полубезумном состоянии бегу на почту, даю телеграмму: "Полностью восстановите мой текст или снимите статью". Слава Богу, сняли. Восстановить это расценивалось как "пойти в Каноссу", капитуляция. Напомню, что статья-то была о первой части романа Окуджавы. В конце 1978 г. в "Дружбе народов" появилась вторая часть. Тогда я написал обо всем романе в целом и, озаглавив статью "Кушайте, друзья мои. Все ваше", опять - больше некуда - в "Москву". Ну, на этот раз в N 7 за 1979 г. напечатали аккуратно. Прекрасно! Но статья повсеместно вызвала громовой шорох и колыхание сфер. На редакцию обрушился поток писем. Авторы огромного большинства из них энергично поддерживали Окуджаву. Главный редактор сказал мне: "Пиши обзор писем". Я написал. Но в то время кто-то из совсем уже заоблачных персон где-то что-то вякнул о статье неодобрительно. Казалось бы, ну и что? Чего бояться главному редактору - известному писателю-фронтовику, Герою Социалистического Труда, депутату Верховного Совета, многократному орденоносцу, многократному лауреату и, разумеется, секретарю правления Союза писателей РСФСР. Не говоря уж о том, что член партии с фронтовых времен, т.е. с 35-летним стажем. Чего, говорю, бояться, какой ждать ответственности, какого наказания за патриотическую статью? Если не таким как он, то кому же постоять за правду, за свободу слова для собрата? Нет, так и не посмел он напечатать мой обзор. У него, видишь ли, приближалось шестидесятилетие, и он, возможно, опасался: вдруг не дадут очередной орден! Да все равно дали бы, но - боязно: а вдруг?
Моя статья об Окуджаве так напугала друзей-единомышленников, великих патриотов, что после этого я 8 лет бегал между этими двумя редакциями, приволакивал туда статьи, они радовались им, очень хотели напечатать, но... так и не посмели напечатать ни одной! Восемь лет! Это целая писательская жизнь, вся творческая пора, например, Рембо или нашего Добролюбова. Нет, Гераклу было легче: он боролся против двух змей, которые хотели его задушить, а я имел дело с друзьями-патриотами, которые хвалили, любили меня, но по трусости и душили полегонечку... Правда, должен сказать, что с 1987 г. оба кинулись меня печатать. Это после того, как уже было объявлено: "Валяй, ребята, кто во что горазд!". Только после этого. Только! А вы говорите, почему так в одночасье все рухнуло. Да вот по этому самому: герои из героев, патриоты из патриотов, коммунисты из коммунистов боялись рот открыть из страха, что к юбилею орденком обойдут...
Так вот все эти 8 лет, не имея никакой надежды напечататься, я работал как приговоренный. Кое-что из написанного тогда, видимо, не совсем еще протухло, а я иногда и предлагаю их в печать, что и создает не слишком точное представление о моей плодовитости.
Статья "Мы не рабы, рабы не мы" была написана именно в ту пору. В ней я утверждаю, что широко известное стихотворение "Прощай, немытая Россия" написано не Лермонтовым. Точнее говоря, я утверждаю, что его авторство не доказано. Конечно, это посягновение на святая святых нашего лермонтоведения, на один из краеугольных его камней.
Первым делом побежал со своей крамольной статьей опять в "Наш современник". Главный редактор прочитал, вероятно, почувствовал, что тут пахнет жареным, и по обыкновению с отсутствием всякого выражения на лице сказал мне: "Если не Лермонтов, то кто же тогда написал?" Я ответил, что это уже другой вопрос, может быть, со временем им займется кто-то другой и автор будет найден. Нет, сказал суровый редактор, ты сам установи автора, тогда и поговорим. Словом, отклонил патриот мою мысль, что не Лермонтов назвал русский народ рабами. Эта мысль показалась ему чем-то опасной. Вдруг за нее не дадут очередной орден к семидесятилетию. А, надо сказать, что орденов и премий у него тоже навалом, и тоже - он писатель-фронтовик, коммунист, секретарь правления...
Это было очень давно. Я бегал еще в первый класс. Однажды учительница сказала нам: "К следующей пятидневке вы должны выучить наизусть одно какое-нибудь стихотворение, пусть самое небольшое". Мне задание понравилось: я уже знал два стихотворения, одно большое - "Песнь о вещем Олеге" Пушкина и одно маленькое - "Прощай, немытая Россия" Лермонтова. Первое много раз читал мне отец, второе застряло в памяти от старших сестер, учивших его по школьному заданию. Хотелось, конечно, прочитать "Песнь", но я был застенчив и боялся, что не смогу прочитать такое длинное стихотворение до конца. Оттого-то когда в классе пришел мой черед, я встал и пробубнил:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые
И ты, послушный им народ.
Быть может, за хребтом Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
Учительнице мое чтение понравилось, и она предложила мне выступить с этой же декламацией на предстоявшем школьном вечере. Я промямлил и на вечере:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ...
И опять успех! Мне дали премию - сборник басен Демьяна Бедного... С тех пор я встречал это стихотворение великое множество раз: и на школьных уроках, и на студенческих лекциях, и в книгах самого Лермонтова, и в книгах о нем, и в передачах радио, телевидения, и в газетно-журнальных статьях о патриотизме русской литературы, - словом оно сопутствовало мне всю жизнь. И при этом о нем всегда говорили, как о "замечательном шедевре", "одном из важнейших, определяющих произведений великого поэта", "одном из самых сильных и смелых политических жемчужин русской политической поэзии" и т.п. Однако от столь частых встреч стихотворение стерлось в моем сознании до безликости затасканного клише, ничуть не волновало и утратило для меня всякий интерес. Но однажды в каком-то литературном разговоре (дело было в Коктебеле) меня словно толкнула в грудь фраза знакомого кавказского поэта: "Как мог Лермонтов с его великой любовью к Родине сказать о ней "немытая", да еще назвать "страной рабов". Во всей поэзии Кавказа нет ничего подобного!".
Эти случайно услышанные слова вдруг неожиданным светом озарили в моих глазах все стихотворение. Действительно...
ИДЯ К ЦЕЛИ, НЕ ВЕРТИ ГОЛОВОЙ
Я стал читать и перечитывать знаменитое восьмистишие "немытой России", обдумывая каждое слово, обратился к работам исследователей, заинтересовался историей его публикации. Исследователи спорят о том, когда оно написано, какую его редакцию следует считать истинной, хорош ли тот или иной эпитет, та или иная рифма и т.д. Меня же под влиянием многих открывшихся фактов и долгих раздумий заинтересовало нечто более существенное, я пришел к глубокому сомнению: да точно ли, что Лермонтов автор широко известных строк?
До сих пор решительно и определенно авторство Лермонтова не ставил под вопрос, кажется, никто. Но некий отблеск сомнения порой все же блуждал на некоторых лицах, тревожил иные умы, но тут же, впрочем, в страхе гасился, как дьявольское наваждение. Любопытнейший образец этого мы встречаем у одного литературоведа-текстолога. Ему нравятся слова академика Павлова "факты - это воздух ученого", он считает полезным напомнить их в своей статье о стихотворении "Прощай". Но вот другой литературовед привлекает наше внимание к тому факту, что публикатор этого стихотворения П.И.Бартенев плохо знал почерк Лермонтова и, следовательно, мог принять один из попавших ему в руки текстов за авторскую рукопись. Как же поступает, столкнувшись с этим фактом и вполне резонным допущением, на нем основанном, последователь Павлова? Довольно неожиданно. Он заявляет: "Такой вывод необоснован, так как (!) делая подобные "допущения", можно дойти и до утверждения, что это стихотворение вовсе не Лермонтова". Ничего себе "так как"! Это очень похоже на то, как если бы на врачебном консилиуме один его участник высказал основанное на фактах исследования предположение, что у больного неизлечимая стадия рака, а другой участник именно по причине неизлечимости и неотвратимой смерти больного решительно и убежденно отверг бы предположение коллеги. Как видим, наш текстолог просто испугался вывода, к которому могла привести логика фактов и умозаключений, он просто отмахнулся от него. Оказывается, воздухом-то он считает не все факты, относящиеся к предмету исследования, а лишь те, которые не противоречат желательному для него выводу. Вот вам и Павлов...
Наблюдая сегодня случаи подобной интеллектуальной робости, не могу не вспомнить образцы великой смелости ума и духа, оставленные нам титанами прошлого! Маркс вопрошал: "Разве не первая обязанность исследователя истины прямо стремиться к ней, не оглядываясь ни вправо, ни влево?" А мы в иных обстоятельствах так часто вертим головой и вправо, и влево, и назад, особенно задираем вверх, что, в конце концов, сбиваемся с правильной дороги, не доходим до цели и не обретаем ничего, кроме головокружения.
Лев Толстой, человек совсем иных философско-исторических параметров, но такого же нравственно-интеллектуального бесстрашия, признавался в связи с одним духовным исследованием, предпринятым им: "Я никак не ожидал, что ход моих мыслей приведет меня к тому, к чему он привел меня. Я ужаснулся своим выводам, хотел не верить им, но не верить нельзя было. И как ни поворачивать эти выводы всему строю нашей жизни, как ни противоречат они тому, что я прежде думал и высказывал даже, я должен был признать их". Не ожидал, но согласился. Не хотел верить - но поверил. Ужаснулся - но признал. А мы в наших поисках - всякий ли раз соглашаемся с тем, чего не ожидали? Всегда ли верим выводам, которые вполне логичны, но неприятны для нас? Признаем ли факты, которые неопровержимы, но ужасают?
(Продолжение следует)
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/199718/?18_7_2
Прощай, немытая Россия...
Аноним.
Прощай, моя прекрасная отчизна.
Г.Гейне
ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ГЕРАКЛ!..
Мне иногда говорят: "Ох, ты и плодовит! Развернешь "Завтра" - Бушин, заглянешь в "Дуэль" - опять Бушин, принесет теща с рынка селедку, завернутую в "Правду" - и там обратно Бушин. Спасу нет!" Ну, правильно. Мы не из ленивых. Однажды оренбургская казачка Галина Старовойтова не зря объявила по радио на всю страну, что я - "известный графоман". Вестимо.
Но дело не только в моем полоумном трудолюбии. Был у меня в жизни период с 1979 по 1987 г. - целых 8 лет! - когда я не мог напечатать ни одной новой строки. Сейчас все жалуются на цензуру, на зажим со стороны ЦК и его работничков вроде Альберта Беляева. (Кстати, куда после "Советской культуры" испарился этот светоч марксизма-сервилизма?). Нет, я за всю свою литературную жизнь ни разу не сталкивался ни с ЦК, ни с цензурой. Мои сочинения до этих высоких инстанций просто не доходили. Меня, как Геракла, душили в колыбели, т.е. на самой первой инстанции - в редакции. Но если могучий младенец Геракл вышел победителем из схватки с двумя посланными ревнивой Герой ужасными змеями, то мои схватки со змеями, как правило, имели не столь отрадный для меня результат. И ведь какие змеи-то были! Никто их не посылал душить мои рукописи - ни богиня Гера, ни боги со Старой площади. Сами по собственному желанию занимались душегубством. Вы думаете, это были мои недоброжелатели, противники, враги? Ничего подобного! Наоборот, единомышленники, друзья, собутыльники. Вот, например, какая была история.
Однажды зимой 1976 г. в Малеевке я дал прочитать мою статью о первой части напечатанного в "Дружбе народов" романа Б. Окуджавы "Путешествие дилетантов" главному редактору "Нашего современника", моему соседу по столу в обеденном зале и старинному приятелю, о котором когда-то я даже написал похвальную статью. Тот прочитал и утром, придя на завтрак, решительно заявил: "Я хочу, чтобы статья была напечатана в моем журнале". Пожалуйста! Я ее еще никуда не предлагал. В этот же день, захватив статью, главред укатил в Москву, а вернувшись дня через два, запел уже совсем другим, жалобным голосом: "Ты знаешь, нас и так то и дело терзают, боюсь, что и эта статья вызовет в ЦК недовольство. Лучше тебе обратиться в "Москву". Это меня поразило! Чего тут было опасаться? Суть статьи - патриотическая защита правды русской истории, забота о чистоте и правильности русского языка. Никакое цэковское или писательское начальство не могло бы тут ни к чему придраться. К тому же Окуджава не занимал никаких постов, не был никаким лауреатом. Уж если главному редактору надо было чего опасаться, так это, допустим, незадолго до тех дней напечатанного в "Нашем современнике" романа В.Пикуля "У последней черты", - опасаться его неграмотности, разухабистости, бульварщины. Кстати сказать, Николай Второй показан там в таком мерзком свете, что даже я, не испытывающий к этой фигуре никакой симпатии, и то был возмущен до глубины души. Все-таки это же наш русский царь. Видимо, публикаторы романа прощали его автору все, в том числе и глумление над царем, за жалкие мотивы примитивного жидоедства... А через несколько лет в домашнем кабинете ушедшего в отставку главреда я увидел на стене роскошный портрет Николая. Правда, висел он не очень долго. Потом его место занял роскошный портрет Жукова. Не знаю, все ли еще висит...
А тогда я, конечно, побежал в "Москву". Куда же еще? Ведь и в ту пору везде сидели баклановы да рязановы. В "Москве" статью приняли просто с восторгом: ах! ах!.. Счастливый, я уехал в Коктебель. Прислали мне туда гранки. Что такое? Читаю какие-то странные чужие слова. Это мне насовали, дабы "улучшить" статью. В полубезумном состоянии бегу на почту, даю телеграмму: "Полностью восстановите мой текст или снимите статью". Слава Богу, сняли. Восстановить это расценивалось как "пойти в Каноссу", капитуляция. Напомню, что статья-то была о первой части романа Окуджавы. В конце 1978 г. в "Дружбе народов" появилась вторая часть. Тогда я написал обо всем романе в целом и, озаглавив статью "Кушайте, друзья мои. Все ваше", опять - больше некуда - в "Москву". Ну, на этот раз в N 7 за 1979 г. напечатали аккуратно. Прекрасно! Но статья повсеместно вызвала громовой шорох и колыхание сфер. На редакцию обрушился поток писем. Авторы огромного большинства из них энергично поддерживали Окуджаву. Главный редактор сказал мне: "Пиши обзор писем". Я написал. Но в то время кто-то из совсем уже заоблачных персон где-то что-то вякнул о статье неодобрительно. Казалось бы, ну и что? Чего бояться главному редактору - известному писателю-фронтовику, Герою Социалистического Труда, депутату Верховного Совета, многократному орденоносцу, многократному лауреату и, разумеется, секретарю правления Союза писателей РСФСР. Не говоря уж о том, что член партии с фронтовых времен, т.е. с 35-летним стажем. Чего, говорю, бояться, какой ждать ответственности, какого наказания за патриотическую статью? Если не таким как он, то кому же постоять за правду, за свободу слова для собрата? Нет, так и не посмел он напечатать мой обзор. У него, видишь ли, приближалось шестидесятилетие, и он, возможно, опасался: вдруг не дадут очередной орден! Да все равно дали бы, но - боязно: а вдруг?
Моя статья об Окуджаве так напугала друзей-единомышленников, великих патриотов, что после этого я 8 лет бегал между этими двумя редакциями, приволакивал туда статьи, они радовались им, очень хотели напечатать, но... так и не посмели напечатать ни одной! Восемь лет! Это целая писательская жизнь, вся творческая пора, например, Рембо или нашего Добролюбова. Нет, Гераклу было легче: он боролся против двух змей, которые хотели его задушить, а я имел дело с друзьями-патриотами, которые хвалили, любили меня, но по трусости и душили полегонечку... Правда, должен сказать, что с 1987 г. оба кинулись меня печатать. Это после того, как уже было объявлено: "Валяй, ребята, кто во что горазд!". Только после этого. Только! А вы говорите, почему так в одночасье все рухнуло. Да вот по этому самому: герои из героев, патриоты из патриотов, коммунисты из коммунистов боялись рот открыть из страха, что к юбилею орденком обойдут...
Так вот все эти 8 лет, не имея никакой надежды напечататься, я работал как приговоренный. Кое-что из написанного тогда, видимо, не совсем еще протухло, а я иногда и предлагаю их в печать, что и создает не слишком точное представление о моей плодовитости.
Статья "Мы не рабы, рабы не мы" была написана именно в ту пору. В ней я утверждаю, что широко известное стихотворение "Прощай, немытая Россия" написано не Лермонтовым. Точнее говоря, я утверждаю, что его авторство не доказано. Конечно, это посягновение на святая святых нашего лермонтоведения, на один из краеугольных его камней.
Первым делом побежал со своей крамольной статьей опять в "Наш современник". Главный редактор прочитал, вероятно, почувствовал, что тут пахнет жареным, и по обыкновению с отсутствием всякого выражения на лице сказал мне: "Если не Лермонтов, то кто же тогда написал?" Я ответил, что это уже другой вопрос, может быть, со временем им займется кто-то другой и автор будет найден. Нет, сказал суровый редактор, ты сам установи автора, тогда и поговорим. Словом, отклонил патриот мою мысль, что не Лермонтов назвал русский народ рабами. Эта мысль показалась ему чем-то опасной. Вдруг за нее не дадут очередной орден к семидесятилетию. А, надо сказать, что орденов и премий у него тоже навалом, и тоже - он писатель-фронтовик, коммунист, секретарь правления...
Это было очень давно. Я бегал еще в первый класс. Однажды учительница сказала нам: "К следующей пятидневке вы должны выучить наизусть одно какое-нибудь стихотворение, пусть самое небольшое". Мне задание понравилось: я уже знал два стихотворения, одно большое - "Песнь о вещем Олеге" Пушкина и одно маленькое - "Прощай, немытая Россия" Лермонтова. Первое много раз читал мне отец, второе застряло в памяти от старших сестер, учивших его по школьному заданию. Хотелось, конечно, прочитать "Песнь", но я был застенчив и боялся, что не смогу прочитать такое длинное стихотворение до конца. Оттого-то когда в классе пришел мой черед, я встал и пробубнил:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые
И ты, послушный им народ.
Быть может, за хребтом Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
Учительнице мое чтение понравилось, и она предложила мне выступить с этой же декламацией на предстоявшем школьном вечере. Я промямлил и на вечере:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ...
И опять успех! Мне дали премию - сборник басен Демьяна Бедного... С тех пор я встречал это стихотворение великое множество раз: и на школьных уроках, и на студенческих лекциях, и в книгах самого Лермонтова, и в книгах о нем, и в передачах радио, телевидения, и в газетно-журнальных статьях о патриотизме русской литературы, - словом оно сопутствовало мне всю жизнь. И при этом о нем всегда говорили, как о "замечательном шедевре", "одном из важнейших, определяющих произведений великого поэта", "одном из самых сильных и смелых политических жемчужин русской политической поэзии" и т.п. Однако от столь частых встреч стихотворение стерлось в моем сознании до безликости затасканного клише, ничуть не волновало и утратило для меня всякий интерес. Но однажды в каком-то литературном разговоре (дело было в Коктебеле) меня словно толкнула в грудь фраза знакомого кавказского поэта: "Как мог Лермонтов с его великой любовью к Родине сказать о ней "немытая", да еще назвать "страной рабов". Во всей поэзии Кавказа нет ничего подобного!".
Эти случайно услышанные слова вдруг неожиданным светом озарили в моих глазах все стихотворение. Действительно...
ИДЯ К ЦЕЛИ, НЕ ВЕРТИ ГОЛОВОЙ
Я стал читать и перечитывать знаменитое восьмистишие "немытой России", обдумывая каждое слово, обратился к работам исследователей, заинтересовался историей его публикации. Исследователи спорят о том, когда оно написано, какую его редакцию следует считать истинной, хорош ли тот или иной эпитет, та или иная рифма и т.д. Меня же под влиянием многих открывшихся фактов и долгих раздумий заинтересовало нечто более существенное, я пришел к глубокому сомнению: да точно ли, что Лермонтов автор широко известных строк?
До сих пор решительно и определенно авторство Лермонтова не ставил под вопрос, кажется, никто. Но некий отблеск сомнения порой все же блуждал на некоторых лицах, тревожил иные умы, но тут же, впрочем, в страхе гасился, как дьявольское наваждение. Любопытнейший образец этого мы встречаем у одного литературоведа-текстолога. Ему нравятся слова академика Павлова "факты - это воздух ученого", он считает полезным напомнить их в своей статье о стихотворении "Прощай". Но вот другой литературовед привлекает наше внимание к тому факту, что публикатор этого стихотворения П.И.Бартенев плохо знал почерк Лермонтова и, следовательно, мог принять один из попавших ему в руки текстов за авторскую рукопись. Как же поступает, столкнувшись с этим фактом и вполне резонным допущением, на нем основанном, последователь Павлова? Довольно неожиданно. Он заявляет: "Такой вывод необоснован, так как (!) делая подобные "допущения", можно дойти и до утверждения, что это стихотворение вовсе не Лермонтова". Ничего себе "так как"! Это очень похоже на то, как если бы на врачебном консилиуме один его участник высказал основанное на фактах исследования предположение, что у больного неизлечимая стадия рака, а другой участник именно по причине неизлечимости и неотвратимой смерти больного решительно и убежденно отверг бы предположение коллеги. Как видим, наш текстолог просто испугался вывода, к которому могла привести логика фактов и умозаключений, он просто отмахнулся от него. Оказывается, воздухом-то он считает не все факты, относящиеся к предмету исследования, а лишь те, которые не противоречат желательному для него выводу. Вот вам и Павлов...
Наблюдая сегодня случаи подобной интеллектуальной робости, не могу не вспомнить образцы великой смелости ума и духа, оставленные нам титанами прошлого! Маркс вопрошал: "Разве не первая обязанность исследователя истины прямо стремиться к ней, не оглядываясь ни вправо, ни влево?" А мы в иных обстоятельствах так часто вертим головой и вправо, и влево, и назад, особенно задираем вверх, что, в конце концов, сбиваемся с правильной дороги, не доходим до цели и не обретаем ничего, кроме головокружения.
Лев Толстой, человек совсем иных философско-исторических параметров, но такого же нравственно-интеллектуального бесстрашия, признавался в связи с одним духовным исследованием, предпринятым им: "Я никак не ожидал, что ход моих мыслей приведет меня к тому, к чему он привел меня. Я ужаснулся своим выводам, хотел не верить им, но не верить нельзя было. И как ни поворачивать эти выводы всему строю нашей жизни, как ни противоречат они тому, что я прежде думал и высказывал даже, я должен был признать их". Не ожидал, но согласился. Не хотел верить - но поверил. Ужаснулся - но признал. А мы в наших поисках - всякий ли раз соглашаемся с тем, чего не ожидали? Всегда ли верим выводам, которые вполне логичны, но неприятны для нас? Признаем ли факты, которые неопровержимы, но ужасают?
(Продолжение следует)
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/199718/?18_7_2