ВСЮ ЖИЗНЬ БАЛАБОЛИТЬ?
ВСЮ ЖИЗНЬ БАЛАБОЛИТЬ?
(В начало)
Ю. МУХИН - НЕТ
МОЛИЛАСЬ ЛИ ТЫ НА НОЧЬ, ДЕЗДЕМОНА?
Опять возня в тазике с пельменями
Не стал бы заниматься этим обычным пельменем, каких в Интернете полные тазики, если бы А. Дюков не объявил кредо всех пельменей в их, так сказать, «исторических изысканиях»: «И постепенно, шаг за шагом, идем к своей цели». На практике это означает - балаболим, балаболим и детям оставляем балаболить. А результат этой болтовни? Кто же все-таки убил 12 тысяч польских офицеров?
А это пельмени не в курсе дела: на выяснение этого вопроса у пельменей ума не хватает, посему и результат их «исторических исследований» и «вдумчивой работы с документами» - это балаболить, балаболить, балаболить. (Дело, казалось бы, безобидное, но, заметьте, Дюков сначала пишет «я лично я был бы очень рад, если бы Катынское дело оказалось сфальсифицированным», затем «я Катынью никогда не занимался. Но сборник документов по Катыни у меня на полке стоит», после чего тут же пытается скомпрометировать мою книгу, помогая тем самым полякам содрать с России дань).
Вот и захотелось мне на примере этого пельменя высказаться по вопросу, должна ли любая болтовня о проблеме иметь предел или нет - должна ли она устанавливать истину и заканчиваться выходом в практику? Если этот словесный понос не устанавливает истину, то чем он отличается от информационного мусора? Если мы вместо истин, на которые можем опереться в практических жизненных решениях, тратим годы на потребление совершенно ненужного нам словесного поноса, который мы никак не можем применить в нашей жизни, то ведь мы эти годы не прожили - мы сами сунули их псу под хвост! И эти балабольщики убивают нашу жизнь тем, что ты их читаешь, в надежде узнать или понять что-либо полезное, а они подсовывают тебе дерьмо своего убогого умствования без выводов и без единой оригинальной или просто свежей мысли. Согласен, что чтение их опусов - это развлечение получше, чем водку пить, но намного ли? Ведь еще не известно, что хуже: чистые после водки мозги или мозги, загаженные словесным поносом.
Это же известнейший прием боевой пропаганды по дебилизации противника - не надо запрещать противнику узнавать мысли, от которых дебил поумнеет, поскольку сам факт запрещения вызовет интерес к этим мыслям, а надо придурковатым пельменям забить информационное пространство словесным мусором, в кучах которого дебил, даже если захочет, ничего умного отыскать не сумеет.
Но окажу уважение оппоненту и скажу о его работе несколько слов.
Этот пельмень не только не способен установить истину, он не способен прочесть документ, даже если ты даешь самое подробное объяснение документу, даже если ты «разжевываешь» его. Ведь в Катынском деле речь идет не вообще обо всех польских военнопленных, а только о примерно 12 тысячах офицеров, и мне казалось, что даже кретин, краем уха что-то слышавший о Катыни, это знает. А я, как третьестепенный эпизод, привел в книге этот документ (в котором численность солдат, то есть, пленных вообще, не имеет никакого значения), чтобы показать, что даже после фальсификации документа геббельсовцами, из него все же следует, что на ноябрь 1940 года в СССР было гораздо больше той тысячи польских офицеров и двух генералов, которые официально числились в лагерях военнопленных. Но до Дюкова это не дошло, и он что-то там считает такое, от чего не знаешь, что делать, - смеяться или плакать?
В нейтральном государстве штатские граждане воюющих стран являются свободными людьми, а вот военнослужащие обязаны интернироваться (задерживаться до конца войны). Правительство Чехословакии в эмиграции не объявляло СССР войну, посему чехословацкие военнослужащие на территории СССР были просто интернированы. А в воюющей стране штатские граждане страны-противника интернируются, а военнослужащие становятся военнопленными. Правительство Польши в эмиграции в ноябре 1939 года объявило СССР войну, посему польские военнослужащие в СССР были пленными, соответственно, польские чиновники и другие опасные лица были интернированными.
Берия делал подсчет для возможного формирования польской армии, поэтому его интересовали не штатские лица, а только военнослужащие - только пленные. А пельмень Дюков без колебаний складывает пленных с интернированными, то есть, килограммы с бочками, и выводит какой-то там «баланс». Это, кстати, тоже анекдот: ну хотя бы в словарь русского языка заглянул, что ли! «Баланс» - это сравнительный итог прихода и расхода, «свести баланс» - это сравнять приход с расходом. А у него в приходе три генерала (два, но он этого не видит), а в расходе шесть, и пельмень громко радуется: «Вот и сошелся баланс по генералам - даже трое лишних остались». Да за такое «схождение баланса» бухгалтеру ломают счеты. На его голове!
А как вам нравится «С учетом смертности и арестов это число может возрасти до 7000»? Это когда же смертность приводила к росту численности? Бедняга!
Короче, хотелось бы поздравить тех профессоров, которые учили этого пельменя «работать с документами», да не знаю, с чем. Хотелось бы позавидовать Агентству военно-технической информации АРМС-ТАСС ввиду приобретения такого ценного сотрудника, да что-то не завидуется. (Впрочем, кто сказал, что остальные сотрудники этого АРМС-ТАСС умнее пельменя Дюкова?)
Ну да бог с ним, с этим пельменем.
Я как подопытная лягушка
У меня с пельменями совершенно различные методы работы, и это очевидно всем. Вот на форуме www.contr.communityhost.ru, на котором выставлена эта статья Дюкова, полемизирующий с ним «Новоподданый», ругая меня («Стиль его изложения исключает на корню возможность ведения с ним какой-либо дискуссии. Любой его анализ заканчивается оскорблениями оппоненту.»), все же пишет: «Его исследования заканчиваются осмыслением материала, и выдвижением определенной версии не только на его основе, но и путем рассуждений. В частности, по Пантерам он предположил, что их на Курской дуге должно быть гораздо ближе к числу фактически выпущенных, что ему впоследствии (после полемики) удалось доказать. Но это показывает, что и оригинальный вывод был верен».
Давайте я попробую препарировать себя, как подопытную лягушку, с тем, чтобы можно было понять, почему у меня другой метод работы: почему я заканчиваю исследования «выдвижением определенной версии» и почему мне удается доказать свои даже попутно выдвинутые версии. То есть, рассмотрим базу моего метода.
Начнем с того, что я сначала 14 лет работал на заводе инженером-исследователем, но и потом я им, по сути, оставался, да и сейчас меня наиболее правильно называть именно так - «инженер». По смыслу своей работы на заводе я делал то, что в институтах делают «доценты с кандидатами», профессора и доктора, то есть, ученые. Но я, все же, инженер, а не ученый, поскольку ученые по отношению ко мне и тогда были и сегодня остались теми же, кем являются пельмени от истории по отношению к ламеру исторических наук Мухину. И вот тут в чем дело.
Возьмем для начала образный пример. Вот я, заводской инженер-исследователь, вот завод и на заводе печь, которая должна давать 100 тонн металла в сутки. А она, зараза, дает 90. И моя задача, и задача «доцентов с кандидатами» в институтах понять, почему она недодает металл и предложить, что нужно сделать, чтобы она давала 105 тонн. И мы эту задачу решаем. Но!
Ученые могут решать эту задачу практически сколь угодно долго, более того, им даже бывает выгодно не спешить, поскольку они успеют написать и опубликовать массу статей о разных научных аспектах этой задачи, а к защите диссертаций такие статьи нужны. Успеют освоить выделенные на эту тему деньги, причем, решат они эту задачу или нет, не имеет для них большого значения - ну, пока не получилось, но зато «накоплены большие научные знания» о работе этой печи, и если дать этим ученым еще денег, то они года через три решение задачи найдут. Может быть.
А у меня положение другое. Если печь немедленно не станет давать 100 тонн в сутки, то и я, и мои товарищи останемся без премии, а это 30% заработка. И у них, и у меня возникнет совершенно естественный вопрос: а на хрен я, инженер-исследователь, на заводе нужен, если деньги получаю из общего котла, а «выдвижением определенной версии», которая даст возможность получать на печи 100 тонн металла в сутки, не занимаюсь? И вот эта материальная ответственность перед собой, и моральная ответственность перед своими товарищами резко меняет подход к научным исследованиям.
Во-первых. Любые работы для меня теряют смысл, если в ходе исследования не найден результат, имеющий практическое значение, то есть такой, на основе которого можно дать совершенно конкретные распоряжения работникам на проведение конкретных операций, либо такие истины, которые позволят им проводить эти операции самостоятельно. И до тех пор, пока ты не можешь такой результат предложить, нечего балаболить. Надеюсь, я объяснил, откуда у меня это взялось и почему я основную массу своих работ заканчиваю «выдвижением определенной версии»?
Далее. Из всех исследовательских тем на заводе на первое место выдвигаются те, которые можно реализовать. Вот, к примеру, я мог бы в те годы очень точно определить зависимость длины электродов от избытка восстановителя в печи. (Не буду объяснять, что это, но поверьте, что с научной точки зрения это очень интересные знания.) Причем, наука в этом вопросе ничего бы не сделала, а я, ввиду постоянного нахождения на заводе и связанной с этим возможности замерять длину электродов в редко и непредсказуемо возникающих случаях, мог бы за несколько лет накопить необходимый статистический материал, но зачем? На печах не было никаких приборов для непосредственного измерения ни избытка восстановителя, ни длины электродов, посему я заведомо не мог дать по результатам этой работы никаких практических рекомендаций. Кому на заводе результаты таких исследований нужны, если нет инструмента для их реализации?
Это к тому, чтобы вы поняли, почему я, коммунист, с таким безразличием отношусь ко всем теоретикам «грядущей пролетарской революции» - где инструмент этой революции, где пролетариат? И почему я сам собираю АВН, а не лезу в Думу или к президенту с Законом об ответственности власти.
И наконец, у инженера нет времени на весь возможный объем исследований. Любая проблема имеет сотни нюансов, каждый из которых имеет значение и, вполне возможно, определяющее значение. Но пока ты их все рассмотришь, печь будет давать 90 тонн с уже описанными последствиями для меня и моих товарищей. Посему решение приходится принимать всего лишь по некоторым параметрам, по которым судишь обо всем деле, однако, если ты знаешь дело (знаешь жизнь), то этого вполне достаточно, чтобы правильно определиться с «выдвижением определенной версии».
Так было с Катынским делом, в котором я очень долго придерживался версии геббельсовцев о том, что поляков расстрелял НКВД, но как только я узнал, что они расстреляны и похоронены на территории действующего пионерского лагеря, то сколько еще можно было сомневаться, если ты не подонок из «Мемориала» и не кретин от рождения? Стало совершенно ясно для любого мало-мальски умного человека, а не для пельменя, что все факты по Катыни лягут в версию расстрела поляков немцами, а все фальшивки всплывут на поверхность своими недоработками.
Можно ли при таком методе выдвижения версий ошибиться? Естественно. Но любое дело имеет начало и продолжение, в ходе которого ты можешь исправить ошибки и подкорректировать версию - не ошибается тот, кто не работает, и для того мы на работу и ходим, чтобы исправлять ошибки. Выдвинув версию, ты начнешь дело, пусть ты и не получишь сразу 105 тонн, но будет, по крайней мере, 95, а это уже лучше, чем 90. А вот если ты только балаболишь, то, значит, не начинаешь дело, значит, по-прежнему несешь убытки. И кому польза от твоего умного вида «специалиста» - этот вид может произвести впечатление только на таких же умственных и моральных импотентов, как и ты сам.
А как быть, если ввиду ошибки печь даст не 95 тонн, а 80? Но ведь ты же тоже тут, ты это видишь и немедленно вернешь печь в исходное состояние. Потеряешь 5-10 тонн, но это ничто по сравнению с потерями 10 тонн ежедневно.
Пельмень Дюков пишет, что если бы я был таким же, как он, то написал бы книгу, на «которую сочувствующие историки не постесняются ссылаться». А представим, что эти непрерывно «сочувствующие» своей Родине историки на время бросили балаболить и дружно поддержали бы меня в 1995 году, что бы уже тогда лепетали прокуратура и поляки? Ну, а если вдруг оказалось бы, что моя версия неверна? Ну и что? Тогда бы признали свою ошибку и извинились - только и проблем. Но ведь не поддержали, а балаболили и продолжают балаболить, чем, действительно, сильно отличаются от меня. И отличаются тем, что не имеют ни моего опыта в исследовании проблем, ни моих принципов работы.
Я описал теорию вопроса - то, что можно увидеть, если препарировать меня как лягушку. Позволю себе дать и реальный пример работы инженера.
Дело в том, что я практически заканчиваю черновую рукопись книги, которую целево пишу для молодых людей, чтобы убедить их в том, как интересно работать на заводе, особенно по сравнению с работой в конторе или в так называемой коммерции. Главными героями книги будут два моих тогдашних руководителя - Михаил Иосифович Друинский и Семен Аронович Донской - выдающиеся инженеры и организаторы. Но, разумеется, в книге о них я и сам получаюсь действующим лицом, посему расскажу одну реальную историю из практики моей работы. Надеюсь, что это будет достаточно интересно.
Предыстория
После развалившего наш завод Топильского, директором нашего, Ермаковского завода ферросплавов (ЕЗФ) около года был Владимир Иванович Кулинич, бывший до этого главным инженером Серовского завода ферросплавов, а еще до этого - моим коллегой на этом заводе, начальником ЦЗЛ. Друинский пишет, что начальнике ВПО Невский уговорил и чуть ли не заставил Кулинича занять должность директора, и в это можно поверить, поскольку Владимир Иванович формально не подходил для этого и вряд ли был в резерве директоров министерства. Стартовая позиция для должности директора - это успешная работа начальником плавильного цеха, т.е. опыт работы с большим количеством людей в жестких условиях необходимости регулярного выполнения плана. Возможна и даже желательна промежуточная работа в должности главного инженера. А Кулинич хотя и работал недолго главным инженером, но на эту должность попал не из организаторов производства, а из ученых. Кроме того, Серовский завод маленький и хорошо работающий, а наш был мастодонтом, лежащим на боку. Поэтому нужно отдать должное Кулиничу за то, что он решился стать нашим директором.
Кроме этого, для Минчермета Кулинич был «последним шансом», поскольку у нас на заводе уже отметился весь резерв директоров «Союзферросплава». Я лично водил по заводу начальника цеха со Стахановского ферросплавного. Этот начальник цеха был в списках резерва директоров и ему тоже предложили принять наш завод. Мы с ним за день успели осмотреть только плавильные цеха, в которых он переговорил с нашими начальниками цехов и к вечеру сказал, что ему достаточно: он не идиот становиться директором такого завода, тем более и находящегося в таком состоянии. «Лучше уж я в Стаханове до пенсии доработаю начальником цеха», - сказал он, и отбыл к себе на Украину. Мы оказались сиротами, которых ни один здравомыслящий человек не хотел брать под свое управление. А Кулинич не был здравомыслящим - он был романтиком, рискнувшим на безумный для себя поступок. Безумный потому, что Кулинич не соизмерил свой опыт и свой характер с размером стоящей перед ним проблемы и с подлым коварством начальства, эту проблему создавшим.
Кулинич сразу же неправильно сориентировался и решил, что главная проблема завода в технологии, т.е. в том, что мы не умеем плавить ферросплавы, посему с жаром бросился на совершенствование того, что было несовершенно по иным причинам. Между прочим, в тот год он загонял меня, поскольку, как бывший начальник ЦЗЛ, знал, как меня можно использовать, но толку не было. Вскоре и до него стало доходить, куда он попал, особенно после пожара в цехе № 2. Пожар начался в пересменку - около 16-00. Кулинич в это время был в цехе и начал лично давать команды рабочим на тушение пожара, но они равнодушно шли в раздевалку: «тебе надо - ты и туши, а у нас смена окончилась». Как умный человек, Кулинич тоже видел узловые проблемы завода и пытался их решить в Минчермете, но там его с нашими проблемами отшили, неизвестно на что надеясь, а у Кулинича не хватило воли и характера проломить эту стену. И тогда он поступил в общем-то как и Друинский - он бросил «в морду» Минчермету заявление об освобождении его от должности директора нашего завода.
Ситуация стала щекотливая - крупнейший в мире завод Минчермет довел до такого состояния, что ни один специалист не хотел становиться его директором. Вот так Минчермет с Топильским поработали, вот так понаустраивали «блатных» к кормушкам. Как видите, после этих «блатных» и нормальные люди не способны были ничего сделать.
И тут заcуетился ЦК компартии Казахстана - он бросился искать нам директора в республике, и нашел. Помог случай: Назарбаев, в те годы первый секретарь ЦК, начинал свою трудовую деятельность на Карагандинском меткомбинате горновым доменной печи, а потом работал там же секретарем парткома, т.е. хорошо знал людей на этом предприятии. Вот Назарбаев и предложил Минчермету назначить нам директором главного сталеплавильщика (специалиста, обеспечивавшего производство стали в слитках на Карметкомбинате) С.А. Донского.
Донской к нам не выезжал и с заводом не знакомился: он разменял шестой десяток, и было очевидно, что ему больше никогда не предложат стать директором, а он, как стало понятно позже, должность главного сталеплавильщика уже давно перерос. Для Донского это был последний шанс - или досидеть до пенсии в Караганде на этой хорошо им освоенной должности, или броситься в Ермак, в неизвестность, и тогда какая собственно разница, как именно эта неизвестность выглядит, - другой уже не будет. Он бросился. Я никогда с ним на эту тему не говорил, но думаю, что было именно так.
Донской, получив в Москве назначение на должность директора, летел в Ермак, зная на нашем заводе фамилию всего лишь одного человека - мою. И знал он ее потому, что его московский приятель успел ему охарактеризовать меня как злобного антисоветчика. Думаю, что и уже на месте ему добавили информации о том, что мною занималось КГБ, и это тоже полезного имиджа мне не добавляло. К делу, конечно, это отношения не имело, и эту характеристику он мог бы не принимать во внимание, но я, надо сказать, начал с того, что свой имидж еще больше усугубил тем, что дал Донскому основание думать, что я еще и интриган. И, надо сказать, что были веские основания считать меня таковым.
Но сначала немного о проблемах, которые решал Донской. Наш завод работал очень плохо, и, конечно, раз мы работали на этом заводе, то как с нас снять вину за то, что он плохо работает? Но мы были встроены в систему управления народным хозяйством СССР, и над нами было еще много начальников. И пока прежний директор завода Топильский уродствовал на заводе и низкопоклонствовал уже перед первыми своими начальниками - перед начальником главка (ВПО) и секретарем горкома - и никогда не критиковал их, то все выглядело так, как будто плохой работой завод был обязан только своему штату, т.е. нам.
Однако, строго говоря, уже для министра вина штата завода не должна была быть очевидной - да, может, виноват и штат, а может, и начальник главка. А для Совета Министров СССР вина штата завода была еще менее очевидна - да, может, виноват штат, а может, и министр черной металлургии. Точно также и для высших партийных органов не все было очевидно - может, виновата заводская парторганизация, а может, и обком с ЦК Казахстана.
Пока директор ЕЗФ помалкивал о роли нашего московского и казахстанского начальства, а доклады в высшие инстанции делали главк и обком, мы, заводские работники, в глазах всех были дураками и бездельниками. Но как только директором стал Донской и как только он, не решив вопросы в главке и обкоме, пошел выше и там стал объяснять ситуацию на заводе, вышестоящие инстанции начали смотреть на это дело его глазами: теперь вина заводских работников стала отодвигаться в сторону, а на первое место в качестве виновных начали выходить министерство и республиканские парторганы.
Поясню эту мысль на таком примере. У нас на заводе был казахский коэффициент, т.е. приплата к зарплате - 15%, а рядом на ГРЭС - 30%. А почему? А по кочану! Мелочь, казалось бы, а из-за этой мелочи слесари, сварщики, токари, шоферы и т.д. и т.п. переходили с завода на ГРЭС. И когда упрямый Донской доходил до ЦК КПСС и там добивался, чтобы и нам ввели коэффициент 30%, то помимо этого у ЦК возникал вопрос: а что же там все это время делал Павлодарский обком? Он что, сидя на месте, не видел, что из-за такой чепухи завод не комплектуется штатом? А если видел, то почему молчал?
И вот так, с каждой поездкой Донского в Москву, с каждым посещением им ЦК и Совмина у начальства возникал вопрос: а тех ли людей мы держим в должностях секретаря обкома, начальника главка, министра? В результате под многими чиновниками зашатались кресла и у них - у окружающего завод начальства - возникло сначала раздражение против Донского, а потом и ненависть к нему, основанная на собственном страхе потерять из-за Донского должность или репутацию. И, как я понял это уже много-много лет спустя, эти начальники делали все, чтобы Донской стал покорным, чтобы отучить его обращаться в высшие инстанции. Но этот еврей с упорством хохла ломал все препятствия и не останавливался ни перед кем, пока не решал тот вопрос, который наметил.
Оцените нужный нам в данном случае аспект ситуации, в которую Донской попал. На заводе катастрофически не хватало людей, из общего штата в 6 тысяч человек не было тысячи, и, сами понимаете, их не хватало не в конторах, а в цехах.
Попытки Донского решить этот вопрос в министерстве наталкивались на руководящие упреки, что его послали в Ермак вскрыть резервы, а не ходить по Москве с протянутой рукой. Посему для работы по этому вопросу с Москвой Донскому требовалось предметно показать, что завод уже задействовал все резервы. Если сделать образное сравнение нашего завода с воюющей дивизией, то ему надо было показать, что у нас уже и обозники, и офицеры штаба, и повара дивизии ходят в атаки как пехотинцы, а людей, чтобы сделать план, все равно не хватает. Вот Донской берет и закрывает экспериментальный участок ЦЗЛ, а всех его плавильщиков и ремонтников переводит в плавильные цеха. То есть, после такой меры и после других подобных мер, он мог в Москве говорить, что уже собрал в плавильные цеха всех, кого мог. Однако я этого не понимал и не хотел понимать.
Поймите и меня. Мой цех - ЦЗЛ, цех заводских лабораторий - состоял из металлургической лаборатории, в которой я работал и из которой за несколько месяцев до прихода на завод Донского поднялся в должность начальника ЦЗЛ, химико-аналитической и санитарно-технической лабораторий и экспериментального участка, на котором работала полупромышленная плавильная печь мощностью 1200 кВА. А эта печь, кстати, во всей нашей отрасли была единственной постоянно работающей. На экспериментальном участке ЦЗЛ работало всего человек 20, - что они могли решить при нехватке 1000 человек? Даже Топильский этот участок не закрывал! Я не мог это решение Донского воспринять иначе, чем оскорбление, и заверения Донского, что, как только он решит проблему с кадрами всего завода, люди будут мне возвращены и экспериментальный снова начнет работать, меня не устраивали. Я считал это его решение глупым и вредным, и Донской где-то даже стал моим личным врагом. Но это одна сторона вопроса.
С другой стороны, и я был не ангел уже в том, что мог бы войти в положение Донского, да и на экспериментальный взглянуть более трезво.
Во-первых. По большому счету его работа меня интересовала ровно настолько, насколько проводимые там работы были интересны любому металлургу, и не более того. Я лично сосредоточивался на проблемах плавильных цехов завода, а новые сплавы, выплавляемые в экспериментальном, мне были неинтересны. Ими занималась «наука» - ученые из отраслевых институтов. Я, конечно, все о каждом новом сплаве знал - положение начальника ЦЗЛ обязывало, но душа за них у меня не болела - получится, так получится, а не получится, значит, не получилось. Я не собирался тратить свое время на то, чтобы выяснить, почему тот или иной сплав не получается уже в полупромышленных условиях. Это было не мое - мне хватало забот с технологией производства ферросплавов в основных цехах - с тем, что давало работникам завода премию.
Единственно, чем мне был ценен экспериментальный, так это тем, что я мог проверить в нем свои идеи, предназначенные для плавильных цехов, - так иногда было дешевле. Но, в конечном итоге, таких идей, требующих предварительной проверки в полупромышленных условиях, было не так уж и много.
Сложно сказать, но то ли потому, что у меня, начальника ЦЗЛ, не было личного интереса к новым сплавам, то ли наука уже исчерпалась в выдумывании новых сплавов, но к моменту своего временного закрытия экспериментальный цех уже несколько лет почти постоянно плавил только ферросиликобарий. Шел этот сплав в полупромышленных условиях печи 1200 кВА прекрасно, получаемый металл наука развозила на сталеплавильные и литейные заводы, там опробовала, получала прекрасные результаты, писала диссертации, оформляла внедрение и была очень довольна и мною, и экспериментальным. Потребитель тоже был доволен силикобарием, спрос на него печь 1200 кВА не могла и близко удовлетворить, посему весь год была загружена, и экспериментальный участок сам по себе окупался, что, впрочем, даже для ЦЗЛ не имело особого значения, тем более не имело значения для завода с его многомиллионными убытками.
Поэтому, по большому счету, для меня остановка печи 1200 кВА не была такой уж проблемой или горем, но это было трагедией для тех институтов, которые проводили на ней работы, вернее, для тех их исследовательских хоздоговорных работ, для которых наша печь и плавила силикобарий. Эти институты заключали хоздоговорные работы с литейщиками и сталеплавильщиками, обещая поставить под эти работы силикобарий с нашего завода, а теперь, когда печь была остановлена, наука лишалась и денег, и диссертаций. Институтские ученые, которые постоянно находились в командировках у нас в ЦЗЛ, зароптали. И у меня хватило ума зароптать на Донского вместе с ними! Правда, я полагал, что ученые как-то деликатно донесут наш ропот до министерского начальства, а начальство убедит Донского вновь ввести в работу экспериментальный - я не хотел делать Донскому никакой пакости. Но наука моих надежд не оправдала - она начала действовать нагло.
И в какой-то центральной газете, по-моему, в «Социалистической индустрии», появилась статья, чуть ли не фельетон, в которой Донской представлен ретроградом, не понимающим значение науки и губящим такой прекрасный сплав, как силикобарий, без которого коммунизм никак нельзя построить. Ни об одной настоящей проблеме завода, не дающей ему работать, и близко не было помянуто: дело было представлено так, что наш завод ни в чем не нуждается, работает прекрасно, да вот какой-то дурак назначил на него негодного директора. Много лет спустя я понял, что это само министерство и определенные партийные круги «топили» Донского, но даже тогда статья поразила меня своею несправедливостью.
Как бы я ни был зол на Донского, но я не мог не видеть, что он - наш директор завода. Столько лет мучились с Топильским и в кои то времена получили настоящего директора, а теперь с моей помощью его снимут?! Я тут же написал в газету пространный ответ, подробно показав, где в статье полуправда, а где и откровенная ложь, впечатал фамилию Донского в подпись и пошел к нему согласовать текст, чтобы отправить его в газету. Он прочел письмо и явно удивился: «А я думал, что ты действуешь вместе с ними». (По сути, оно так и было, но как в этом признаться?) Я отговорился тем, что могу быть недовольным его решением, но никогда ничего не сделаю, чтобы силой заставить его это решение отменить. Не думаю, что при своем опыте он мне так уж и поверил, однако он предложил мне снять с письма его подпись, вписать свою, отправить письмо в газету, а ему сделать копии, чтобы он мог отослать их в министерство тем людям, которые понимают проблемы завода и могут понять причины, по которым эта статья появилась.
Я так и сделал, потом позвонил в газету, убедился, что она письмо получила, и стал ждать, когда его напечатают. Однако вместо этого «Социндустрия» дает новую статью и еще более злобную и клеветническую - явно настаивающую на том, что Донского нужно снимать с должности. Я не знал, что делать: если его действительно снимут, то как я буду товарищам в глаза смотреть?
(Окончание)
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200718/?18_05_1