ПЕСНЕЙ ПО ЖИЗНИ
ПЕСНЕЙ ПО ЖИЗНИ
Орало эпохи
Когда-то, ещё на советском телевидении, существовала передача «С песней по жизни». Название, кстати, удачное, довольно точно передающее важную мысль: песня сопровождает человека на всём его земном пути. К тому же с разными песнями идут по жизни по-разному: с «Муркой» в одну сторону, а с «Монтажниками-высотниками» - в другую. Давно замечено, что у каждого времени - свои песни. «Песня о встречном» («Не спи, вставай, кудрявая…») могла быть сочинена только на заре советской эпохи, а вот «Песня про зайцев» («А нам всё равно…») - только на закате. Перепутать невозможно.
Однако песня - не только голосистый свидетель эпохи, она, и это очень важно, мощнейший инструмент формирования общественного сознания, выстраивания системы нравственных ценностей и жизненных ориентиров. «Перепахать» человека, причём почти незаметно для него самого, может не только книга, но и песня. Скажи мне, что ты поёшь (или напеваешь), и я скажу тебе, кто ты. Вся страна не просто так подхватывала: «Первым делом, первым делом самолёты…» Люди и в самом деле ставили общую задачу, в данном случае победу в войне, выше личного обустройства. И как бы сегодня над этим ни издевались наши телевизионные витии, народ в своей коллективной мудрости оказался прав: без общей победы над фашистами не было бы частного счастья. Как, кстати, не было бы и большинства нынешних телевитий - их родовые ветви просто сгорели бы в огне «окончательного» решения одного из вечных вопросов.
Почему же тогда, спросите, не падала рождаемость, если «девушки потом»? Отвечу полусерьёзно: наверное, потому, что при этом слушали ещё и Козина, и Юрьеву, и Шульженко, и Плевицкую, и Лещенко, и Лялю Чёрную… Как писал Александр Межиров:
Вечеринка молодая -
Времени бесшумный лёт.
С временем не совпадая,
Ляля Чёрная поёт…
Песня была важнейшим оружием в политической борьбе. Во время Гражданской красные не только оперативно перехватили военное имущество царской России, включая легендарные маузеры, кожанки, «богатырки», ставшие «будённовками», броневики, но и позаимствовали мелодии некоторых старорежимных песен, сочинив к ним новые слова. Это можно рассматривать как плагиат и осуждать, а можно расценивать как пассионарную переимчивость новой цивилизации. В самом деле, не осуждаем же мы заокеанцев за то, что они быстренько изготавливают свой, американский «ремейк», переиначивая под себя почти каждый нашумевший европейский фильм вроде «Никиты». Главный признак перспективной цивилизации - плодотворное освоение достижений предшественников или поверженных противников.
Но вернёмся к теме нашего разговора. Что сыграло большую роль в деле Победы над фашизмом - «Т-34» или «Вставай, страна огромная!», - вопрос спорный. Мне кажется, что «ярость благородная», которую поднимала в людских душах эта замечательная песня, вполне сопоставима с мощью военной техники. Странно, но никто пока не написал исследование (мне, во всяком случае, не попадалось), посвящённое сравнительному историко-культурологическому анализу германских и советских фронтовых песен, их значению в страшном военном противостоянии. Думаю, такое исследование показало бы: мы одолели врага не только на передовой, в конструкторских бюро, мёрзлых цехах, в штабах, но и в студиях, где композитор и поэт священнодействовали или же попросту мараковали у рояля, напоминающего огромную чёрную глянцевую птицу…
И в результате Алексей Фатьянов смог написать:
Майскими короткими ночами,
Отгремев, закончились бои…
Да, кстати, здесь и далее я за редким исключением опускаю имена создателей музыки. Нет, я очень уважаю композиторов, но герои этих заметок не они, а авторы песенных текстов. О них и речь.
Чёрный кот - враг народа
Время шло. Страна вырастала из мобилизационных форм существования и жёсткой политической дидактики, возможно, необходимой на занятиях кружка «Долой безграмотность!», но совсем уж излишней для народа, пережившего культурную, в хорошем смысле, революцию. Советская идеология начинала непоправимо запаздывать и проявлять опасную нечуткость к реальным запросам страны, не только материальным, но и духовным. Так плохая жена осознаёт, что муж недоволен, лишь в тот момент, когда супружеский кулак стремительно приближается к её глазнице.
Я хорошо помню трансляции концертов 60-х. Конферансье, похожий на заведующего протоколом Министерства иностранных дел, выходил к микрофону и, словно извиняясь, объявлял: «Шуточная песня «Чёрный кот». Или: «Лирическая песня «На улицах Саратова» из кинофильма «Дело было в Пенькове». Слава богу, что из кинофильма, а то бы никогда не пропустили в эфир слова Николая Доризо: «Парней так много холостых, а я люблю женатого». Женатого? Зайдите в партком!
Кстати, «Чёрного кота» перед тем, как реабилитировать и допустить в репертуар, травили всей мощью советской печати. «Как же так, страна перекрывает сибирские реки, летает в космос, осваивает целину! А вам, кроме как про озабоченное животное, и спеть не о чем? Позор!» Однако в моём родном общежитии маргаринового завода из комнат по воскресеньям доносилось:
Даже с кошкой своей за версту
Приходилось встречаться коту…
Любопытно, что тот же конферансье никогда не объявлял, например: «Партийно-пропагандистская песня «Ленин всегда живой!» Зачем? Это был, как полагала власть, тогдашний песенный «мейнстрим», а всё остальное - лишь допустимое или недопустимое отклонение от генеральной линии. Однако смысл истории и заключается в том, что со временем просёлки становятся магистралями, а магистрали - просёлками. Правда, уже в те времена начала складываться новая советская песня, сочетающая очеловеченную веру в коммунистические идеалы с лёгкой футурологической романтикой:
Я верю, друзья,
караваны ракет
Помчат нас вперёд
от звезды до звезды.
На пыльных тропинках
далёких планет
Останутся наши следы…
Это, между прочим, Владимир Войнович, будущий политсатирик и воинствующий нелюбитель всего советского. Именно в этом направлении впоследствии развивалась и молодёжная песня. Точнее, в двух направлениях: открытое, вписывающееся в советскую парадигму жизнелюбия «Весёлых ребят», «Песняров» или «Самоцветов» и карманное фрондёрство «Машины времени», выдаваемое теперь чуть ли не за вооружённую борьбу с прежним режимом. Неслучайно чуткий Виктор Астафьев, ещё не омрачённый недостижимостью Нобелевской премии, назвал свой фельетон о группе Макаревича «Рагу из «Синей птицы». Но про творческих мучеников, спасавшихся от страшного социалистического террора, перебегая с посольского приёма на кремлёвский фуршет, мы поговорим как-нибудь в другой раз.
Любопытно, что эстрада, которая всё ещё дотошно контролировалась властью, тем не менее постепенно деполитизировалась: «Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды?» Или в лучшем случае: «Надежда, мой компас земной…» А вот кухонно-гитарная и походно-бардовская песня, напротив, политизировалась, становясь всё более оппозиционной. Порой спохватывались, хмурили державные брови. «О чём поёт Высоцкий?» - возмущённо вопрошала пресса. А он в конференц-залах бесчисленных НИИ пел про штрафные батальоны, про которые тогда по радио было нельзя, как сегодня нельзя по телевидению про то, что коммунисты и комсомольцы действительно шли в бой первыми.
Впрочем, чаще бардовская песня просто интеллигентно упрекала, нежели обличала, ибо обличители вроде Галича быстро оказывались там, где давно уже поняли, что «движенье направо начинается с левой ноги». Но ведь можно было и не обличать, а так, только намекать понятливым: «И заржал печально пони: «Разве, разве я не лошадь, разве мне нельзя на площадь?..» И все, конечно, догадывались, кто тот несчастный пони, которому никак нельзя на площадь. И очень сочувствовали. А когда его, «непускальца», наконец-то пустили на площадь, мы получили табуны этих самых пони всех мастей - отощавших и утративших смысл жизни. Речь, разумеется, о советской кухонной интеллигенции, которая так любила «намекательные» песни, книги, фильмы… Вот такой парадокс истории!..
Впрочем, наблюдался какой-то период, когда в застолье, допев «Комсомольцев-добровольцев», затягивали: «А ты такой холодный, как айсберг в океане…», а потом - «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…». Наверное, это и был тот самый застой, о котором теперь грезит добрая половина населения суверенной России, не желая туда тем не менее возвращаться. Ещё один парадокс истории.
Однако даже власть, обладающая мощнейшими средствами политического контроля, не способна заставить людей петь и слушать то, чего они не желают, и, наоборот, запретить петь и слушать то, что хочется. Как в воду смотрели: «Эту песню не задушишь, не убьёшь!» Эта песня, хоть «на рёбрах», всё равно дойдёт и «останется с человеком». Были, конечно, ещё попытки взять трудную идеологическую сферу под суровый контроль, даже нашли новые подходы и формы - клубы студенческой песни, где начинали многие нынешние гиганты Грушинского фестиваля. Одно время упорно старались заразить молодёжь модернизированной революционной романтикой:
И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди,
И Ленин такой молодой,
И юный Октябрь впереди!
«Как это? - простодушно поинтересовалась начитанная активистка у старшего комсомольского товарища. - Почему продолжается бой? Это же Троцкий: перманентная революция…» И старший глянул на неё так, как, наверное, библейский царь смотрел на свою семьсот первую жену, на которую у него уже не хватало ни сил, ни денег…
Помню глупейший скандал вокруг отличной песни Юнны Мориц «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли…». Комсомольцы 20-х, вполне заслуженные, добрые, но безнадёжно отставшие от времени люди, возмутились, мол, когда они были молодые, то строили Магнитку, а не чушь пороли… (Хотя забыли - тоже, конечно, пороли, например, про мировую революцию!) Писали письма в ЦК, требовали принять меры… Но всё это уже выглядело как форменное скалозубство, а интеллигентные люди лишь печально переглядывались: «Ну теперь-то вы всё понимаете?..»
Когда же у костра запели «Бьётся в тесной печурке Лазо, на поленьях глаза, как слеза…», стало ясно: жить Советской власти осталось совсем чуть-чуть…
Рыбные олигархи
Сегодня мало кто знает, что при развитом социализме официальными олигархами были… поэты-песенники. В 30-50-е годы труд творческих деятелей, нашедших общий язык с властью, оплачивался очень прилично. Не хуже, чем труд военных, научных и «ответственных» работников. В частности, поэты-песенники получали за исполнение своих сочинений по радио и со сцены, за граммофонные записи. Механизм был, если в общих чертах, такой: артисты филармонии заполняли специальные рапортички. Скажем: «Концерт для участников слёта передовых доярок Ставрополья». Песня «Казачья шуточная» («Черноглазая казачка подковала мне коня….»). Исп. засл. арт. Кабардино-Балкарской АССР Имярек…» И вот вскоре на сберкнижку автору стихов Илье Сельвинскому, в прошлом поэту-конструктивисту, капала скромная сумма. Но ведь таких филармоний в нашей огромной стране насчитывался не один десяток. Жить можно вполне безбедно, даже широко.
Так они и жили, поэты-песенники этого поколения: Г. Регистан, Е. Долматовский, М. Матусовский, В. Лебедев-Кумач, В. Гусев, А. Чуркин, М. Исаковский, Л. Ошанин, Г. Поженян, В. Боков, Р. Рождественский, М. Танич, М. Пляцковский, И. Шаферан и многие другие. Были шедевры, становившиеся народными песнями, были и «проходные» сочинения, однако ниже определённого уровня никто не опускался. Даже если славили то, во что не очень-то верили, или если верили в то, что не очень-то славилось… Впрочем (из песни слова не выкинешь), ходила и такая эпиграмма:
Обратился шах Ирана:
«Дайте песен Шаферана!»
Но ответил Хомейни:
«Обойдёмся без х….!»
Тут пора сказать несколько слов о специфике песенного стихотворчества, как я его понимаю. Спеть, конечно, можно всё, что угодно, даже подзаконный акт. Но есть стихи, словно специально предназначенные для пения. Кстати, частенько именно такие строки встречаются у весьма средних поэтов. В том же XIX веке пели ведь не только Некрасова, Полонского и Григорьева, но и мало кому ведомых ныне Ратгауза, Риттера, Галину… И наоборот, в наши времена были восхитительные поэты, чьи стихи за редким исключением как-то не легли на музыку. Например, Б. Слуцкий и П. Васильев. А вот Рубцов лёг и практически весь теперь поётся, вплоть до шуточных экспромтов. Песенная, извините за выражение, конвертируемость стиха есть тайна, и тайна мистическая…
В моём поколении запомнился в этом смысле Владимир Шлёнский, поэт весьма скромного дарования. Вдруг он сочинил несколько текстов, положенных на музыку А. Журбиным, в частности, знаменитое «Послевоенное танго». Слава и благополучие уже вытирали ноги о коврик возле его двери, когда он внезапно умер, не выдержав перенапряжения очередных хлебосольных дней литературы. По моим наблюдениям, в песенных строчках должна присутствовать некая структурная внятность. Сейчас появилось выражение «шаговая доступность». Так вот, песенные стихи должны обладать «слуховой доступностью». И ещё они должны быть как бы «музыкопроницаемыми», составлять с мелодией единое целое, тогда эмоционально-эстетическое воздействие самого незамысловатого текста необычайно усиливается.
Дело в том, что песня - искусство синтетическое, и если в поэзии стихи самодостаточны, то в песне они - лишь элемент. Важный, но элемент. Как сценарий в кино или либретто в балете. Тот, кто хоть однажды пробегал глазами сборники Высоцкого, Визбора или Окуджавы, понимает, о чём речь. Читаешь их стихи, не положенные на музыку, - одно чувство, а на следующей странице обнаруживаешь строчки, которые в сознании сопровождаются знакомой мелодией, и ощущение совершенно иное - будто из декораций леса попал в настоящую, живую рощу.
В середине шестидесятых размеренно-плановое процветание советской песни взорвал бум ВИА. Сотни вокально-инструментальных ансамблей, которые по недосмотру какого-то финансового органа были в гонорарном смысле приравнены к филармониям, обосновались на эстрадных и ресторанных подмостках. И теперь если ВИА запевали какую-нибудь песню, полюбившуюся народу, то автор, оставаясь часто безвестным, просыпался богатым человеком. Так случилось, например, с мясником московского рынка И. Юшиным, который между обвесами сложил строки:
Травы, травы, травы не успели
От росы серебряной согнуться…
Понятно, что, вдохновлённые подобными примерами, в профессию тут же ринулись люди, плохо чувствующие слово, но зато очень хорошо улавливающие, где можно много заработать. Вскоре поэтов, сочиняющих песенные стихи, решительно потеснили текстовики. Именно тогда появилось выражение «рыба», восходящее к сатирической эстрадной миниатюре о таком вот деловитом изготовителе текстов. Тот, чтобы не забыть музыку, в которую ему надобно засунуть слова, запоминал ритм с помощью названия разных пород рыб. К примеру, первые две строчки «Подмосковных вечеров» в рыбном варианте выглядели бы так:
Караси, сомы, нототения,
Судаки, ерши, густера-а…
Попробуйте спеть! Получилось? То-то. Этот наплыв в профессию людей случайных или полуслучайных сразу же сказался на качестве новых песен, прежде всего на их содержании, или, как говорили в те годы, на идейно-художественном уровне. Помню, мы, молодые поэты, хохотали над простодушно-нелепыми строчками песни, которую пел блистательный Валерий Ободзинский:
Позвонить ты мне не можешь,
Чтобы тихо извиниться:
Нету телефона у меня…
Но то были пока ещё эпизодические, всеми дружно осуждаемые профессиональные срывы. А тем временем продолжали сочинять свои песни замечательные мастера жанра: Е. Шевелёва, В. Харитонов, А. Вознесенский, И. Кашежева, Н. Добронравов, С. Гребенников, М. Агашина, И. Гофф, К. Ваншенкин, Е. Евтушенко, А. Дементьев, Л. Дербенёв…
Кстати, с именем выдающегося поэта-песенника Леонида Дербенёва связаны по иронии судьбы обстоятельства падения «рыбного олигархата», в результате чего материально пострадали не только текстовики, но и настоящие профессионалы своего дела. Случилось же вот что. На трибуну грандиозного писательского пленума, а было это, кажется, в самом конце семидесятых, выскочил незапланированный повесткой дня Владимир Лазарев. Сведения о том, что в те времена простому человеку невозможно было прорваться на высокую трибуну, сильно преувеличены. Лазарев был талантливым поэтом, критиком, литературоведом, но ещё он сочинял песни, однако из-за своего неуживчивого характера не вписался ни в одну из сложившихся тогда групп влияния песенного сообщества. Более того, он опубликовал статью о кризисе песни и кое-кого даже конкретно покритиковал. Это сегодня журналисты в глаза называют министра жуликом, а он в ответ только государственно улыбается. В прежние времена критику воспринимали очень болезненно, и товарищи по песенному производству не простили этого Лазареву, даже, как говорится, кое-где перекрыли кислород. Надо признаться, отомстил он им по-ленински.
Выйдя на трибуну, Лазарев, обращаясь к залу, сказал примерно следующее: «Вы помните, коллеги, как трудно жил Лёша Фатьянов?» «Ещё бы!» - отозвались вполне благополучные обитатели пленума. «А как нищенствовал Коля Рубцов, помните?» «Разумеется!» - подтвердили из зала даже те, кто прорабатывал Рубцова за антиобщественный образ жизни. «А знаете, сколько заработал за один только прошлый год поэт-песенник Дербенёв?!» «Ну и сколько?» - иронически полюбопытствовал из президиума Сергей Владимирович Михалков, вполне сохранивший при Советской власти качество жизни своих дворянских предков. «Сто сорок шесть тысяч рублей!» - страшным голосом доложил Лазарев. Зал обледенел. А Михалков покачал головой.
Напомню, «Жигули» стоили тогда пять тысяч рублей, и средний гражданин копил эти деньги полжизни. Случился жуткий скандал, финансовые органы резко сократили гонорары за исполняемые вокальные сочинения, а Лазарев уже никогда не писал песен, во всяком случае, я их больше не слышал. Однако, несмотря на тяжелейший материальный ущерб, никто из пострадавших «не заказал» разоблачителя, и во время перестройки он благополучно эмигрировал. Времена были гуманнее, а олигархи порядочнее и человеколюбивее…
Юрий ПОЛЯКОВ, www.lgz.ru
(Окончание следует)
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200739/?39_7_1