ВОЙНА И ДЕТИ
ВОЙНА И ДЕТИ
Прошло 60 лет со дня освобождения Петрозаводска от фашистской оккупации. А полная картина жизни в те трагические годы так до сих пор и не создана. Дети и война - вот страницы, которые ещё можно заполнять достоверными воспоминаниями очевидцев. И хотя многое - важное и впечатляющее - уже утрачено, собирать такую информацию можно и нужно... Расскажу о том, что услышал от сестёр и что мне представляется достойным пересказа.
Гимнастка, ставшая швеёй
Меркулова (по мужу - Леваневская) Людмила Алексеевна, 1926 года рождения занималась гимнастикой в Доме пионеров. Так сложилось, что грамоту за 2 место по программе 2 разряда гимнастических упражнений на республиканских соревнованиях детей и юношества ей вручили 22 июня 1941 года, когда на западных границах уже шли бои, попадали в плен и гибли солдаты, а средства массовой информации вести об этом ещё не публиковали.
После эвакуации на станцию Емца Людмила всю войну работала на восстановительном ремонте воинского обмундирования. В мастерской девочки и мальчики разбирали привозимую с фронта одежду, уничтожали вшей, отмывали кровь, зашивали дырки, стирали, гладили, в сапогах укрепляли подошвы. Затем всё это паковалось в мешки и отправлялось на призывные пункты военкоматов.
4 ноября 1942 года 16-летняя Людмила была награждена Почётной грамотой Президиума Верховного Совета Карело-Финской Социалистической Республики «За образцовую работу по изготовлению обмундирования и снаряжения для Красной Армии» за подписью Отто Вильгельмовича Куусинена.
Заведующая мастерской Елена Васильевна Савельева, рассказывая о тех временах, вспоминала, как она однажды в Емце приняла непривычно одетого одиноко ходящего среди улиц мужчину за немецкого шпиона, как доложила о своих подозрениях в милицию, как оказалось, что это был Г.Н. Куприянов - первый секретарь ЦК компартии республики, член Военного совета Карельского фронта.
Когда недоразумение выяснилось, заведующая решила посоветоваться: «В мастерскую по приказу для работников поставляются табак и водка. Среди работников много детей. Если выдавать им табак и водку - это повредит их здоровью. Я не выдаю… Но я нарушаю приказ... Как быть?» Куприянов подумал и сказал: «Выдавайте. Но обязательно объясните им, что всё это можно обменять на еду».
В 1945 году летом в Москве в ознаменование Победы был проведён Парад физкультурников. Людмила ездила на этот парад вместе с другими физкультурниками Карелии, участвовала в шествии по Красной площади, в создании гимнастических пирамид перед Мавзолеем.
После войны Людмила навсегда оставила Петрозаводск, выйдя замуж за пограничника, жила на заставах, ездила за мужем по гарнизонам, растила и воспитывала детей, содержала хозяйство: огород, коз, кур. В дни празднования 50-летия Дворца творчества детей и юношества Людмила была гостьей Петрозаводска.
Кстати, в этой же мастерской работал сапожником 13-летний брат Людмилы Юрий. В 1945 году 17-летним он был призван на Северный флот, прослужил матросом 7 лет, затем работал на Онежском заводе. Он был электриком, играл в заводском духовом оркестре, в заводской команде по хоккею с мячом. Наибольших успехов он добился в мотоциклетном спорте - был чемпионом Петрозаводска в фигурном вождении мотоцикла. Уже в зрелом возрасте он всегда меня удивлял самобытными поделками. К сожалению, систематически выдаваемый на Северном флоте алкоголь очень омрачил его жизнь на пятом десятке жизни. Он умер в 44 года.
Делопроизводитель штаба из «Танца маленьких лебедей»
Сестра моя Лидия Ивановна Самарина (по мужу - Сергиенкова) родилась в 1924 году… В деть её 80-летия мы листали старые альбомы, и она с теплом в душе вспоминала: «Мне было 11 лет, когда в Петрозаводске начал работать Дом пионеров. Сначала я с двоюродной сестрой Валей Фёдоровой несколько лет ходила заниматься в оркестр струнных инструментов. Человек я подвижный. И когда подросла, меня потянуло в балетно-танцевальный кружок. Я уже выступала в «Танце маленьких лебедей» П. Чайковского, когда вдруг началась война.
Все женщины нашего рода были портнихами. И потому все мы оказались вместе на станции Емца в швейной мастерской по шитью и ремонту воинского обмундирования. Как мне вспоминается, самым трудным было участие в лесозаготовках. Каждый день требовалось сдать приёмщику 2,5 кубометра метровых брёвен. Я была самая низкорослая, слабая. Никак мне поначалу эта норма не давалась. Зато когда я её впервые сделала, прихожу в барак - а там висит стенгазета: «Поздравляем Лиду с выполнением нормы!» Втянулась я, и с того дня уже ниже нормы не опускалась. Но лесозаготовки - это было сезонное, временное, а главной нашей работой был ремонт обмундирования. Мы, подростки, работали наравне со взрослыми женщинами по продолжительности дня... Разве что нам иногда делались послабления на наш возраст в части нарушений распорядка дня и детских шалостей...
9 апреля 1943 года меня наградили грамотой за подписью Председателя Президиума Верховного Совета Карело-Финской ССР О.В. Куусинена «За образцовую работу по изготовлению обмундирования и снаряжения для Красной Армии». Через год - так сложилась ситуация - нас, молодёжь швейной мастерской, решили отправить на лесосплав. Наслушалась я, как прошлогодние сплавщики в воду среди брёвен падали. И нашёл на меня страх, что на этом самом сплаве я обязательно утону. Плавать я не умела. Да ещё маленькая, слабая... И пошла я по начальникам... Говорю: пошлите меня куда-нибудь, только не к воде. Ну, меня один руководитель в гимнастёрке и спрашивает: «Пойдёшь делопроизводителем на фронтовые курсы лейтенантов?» «Пойду!» - говорю. Так вот стала я прифронтовой машинисткой. И как-то не думалось, что линия фронта рядом, что в случае вражеского наступления попаду я на линию огня, а то и в плен... Но, слава богу, всё обошлось. А потом я всю жизнь так у печатной машинки и просидела. После войны до 1959 года была машинисткой при штабе армии, потом секретарём-машинисткой в приёмной Карниилпха, а потом в отделе кадров Службы охраны лесов от пожаров. Платили машинисткам мало. Детей растить надо. Сколько я диссертаций, курсовых работ, рукописей книг перепечатала... А расценка - 10 копеек за лист. И всем надо срочно - к утру… Как-то выдерживала и выдержала. Но зато через фронтовые курсы лейтенантов сегодня я участник войны, получаю хорошую пенсию. И вспоминаю лейтенантиков тех лет. Они молоденькие, влюблялись, старались услужить, сделать приятное... А один так мне запомнился какой-то особой преданностью и грустными большими глазами... Но кончились курсы, уехал он на фронт, и больше я о нём ничего не знаю... Погиб, наверное...
В 1985 году Дворец творчества детей и юношества праздновал своё 50-летие. Немного нас собралось - девочек довоенных лет. Но встреча получилась замечательная, памятная... И вот уже прошло ещё 20 лет...
А в семейной жизни всем нам, потомкам швейниц, не повезло. Хоть и замуж мы повыходили, а жилось беспокойно и трудно... То ли в войну слишком многих хороших мужчин поубивало, то ли оттого, что мало мужчин после войны осталось среди женщин, и женщины их подраспустили... Но только много несчастий сегодняшних заключено в жизни наших детей по этим причинам... И от этого тоже трудно и больно. И остаётся только надеяться, что внукам-то, наконец, счастья достанется больше, чем нам».
Крестьянское детство в тылу
и в оккупации
Рассказ бывших жителей Сенной Губы - моей сестры, Валентины Дмитриевны Амосовой (по мужу Кругляковой) и её супруга, Николая Петровича Круглякова, ныне петрозаводчан.
Валентина Дмитриевна: Мне было 9 лет, когда началась война. В октябре 1941 года мы - мама, папа, я и два старших брата (самый старший ходил в пятый класс) - погрузились на баржу и отбыли в эвакуацию в Пудож. Переполненную баржу дважды бомбили. Народ в панике забивался в трюмы. Вещи все перепутались. Многого своего в Пудоже при высадке мы не нашли.
Нас встретили на лошадях, развезли по местам предполагаемого жительства. Папу сразу забрали в рыболовецкую бригаду, работавшую на снабжение фронта. Тринадцать семей расположили в клубе. Мы среди них. Кто-то всех нас организовал на заготовку дров для зимовки на новом месте. Взрослые радовались, когда обеспечились. И вдруг команда: перебраться на новое место жительства - подальше от берега и пристани. Опять мы заготовили дрова. И снова переезд - теперь надолго - в посёлок Транспортное.
В Транспортном нас поселили в комнате, занятой переселёнными раскулаченными белорусами - отцом и дочерью. У белорусов были сколочены нары, под нарами был сделан складик для пожиток. Они имели возделанный огород, который давал запас продуктов. Изредка они делились с нами едой... Однако в комнате размещалось четыре семьи - каждая занимала угол. И потому все понимали, что каждый случай щедрости белорусов - это от большой доброты, проявляемой ими в то трудное время.
Время было голодное. Слова «Всё для фронта, всё для победы!» - были не только словами, но и правилом жизни. В день на душу выдавался стакан зерна. У кого были кофемолки, те мололи зерно на муку. Другие разбивали его в ступках.
Мама работала в столовой посудомойкой. Ей разрешали на обед приводить одного из ребятишек. Я была младшей, и потому мама меня брала чаще, чем мальчишек. Для подкорма детей в ход шли отходы столовских продуктов - внешние битые листы капусты, обрезки картошки, овощей, рыбы, иногда - несвежее мясо. Не всегда было вкусно, но мы - дети работников столовой - всё съедали. Когда братьям на добавку рассчитывать не приходилось, они старались сами что-нибудь добыть: уверяли, что то ворону подобьют, то кошку поймают. За зиму в Транспортном исчезли все кошки и собаки. А иногда, как я теперь понимаю, они ничем не могли поживяться, а всё равно мне рассказывали, как вкусно у них прошёл день, и я завидовала им, уравнивая их рассказы со своей невкуснятиной...
Мама в крайней нужде продала свои золотые серёжки и принесла нам буханку хлеба и кочан капусты. Вот как тогда высоко ценились обычные продукты. Весной, когда стало совсем невмоготу, люди начали следить за коровами: что те ели, то собирали они и пробовали есть... Многие заболевали и умирали. Одна учительница умерла от недоедания прямо на уроке.
Как-то разболелась у меня нога. Белорус дал мне сырую картофелину, научил прилагать её к воспалённому месту. Пока картофелина холодная - чувствуешь облегчение. А когда картофелина нагревается - её действие перестаёшь ощущать и её надо остудить. И вот, когда я отложила картофелину студить, соседская девочка не удержалась и съела мою сырую картофелину. Добрый белорус дал мне другую.
Летом и осенью нас, малолетних детей, привлекали на сельхозработы вплоть до сбора на полях оброненных колосков. Мама тогда работала сторожем на полях. При уборке картошки, бывало, поднимет просыпавшиеся картофелины и закопает у дороги в землю, но так, чтобы потом нас научить, как их найти. И мы потом шли туда и в карманах приносили домой её находки.
Зимой мама стала работать на скотном дворе. Однажды брат попросил её принести соли. Мама спрятала кулёк с солью в волосы. Потом рассказала, что кулёк этот увидел какой-то начальник, велел дать его ему, развернул и больно толкнул маму, напугал её и долго ругался. Сегодняшним умом я понимаю, что он рисковал быть наказанным за сокрытие кражи... Ведь если бы он бумагу написал - маму бы арестовали и мы бы погибли от голода. Но он не написал. И на него никто не написал.
Когда пришла Победа, осталось на пудожском берегу много могил сенногубцев, погибших в эвакуации от голода только потому, что не хватало разработанной земли. При первой же возможности мы выехали на освобождённую родину. Хотелось быстрее наладить хозяйство и наконец-то своими продуктами утолить голод. Когда приехали, выяснилось, что рыбы за время войны развелось много и удачливая рыбалка отца порадовала хорошими уловами.
Однако голодное военное время подточило здоровье моих братьев. Они умерли молодыми - один в 22 года, второй в 24-летнем возрасте. После войны заработки в колхозе на трудодень были копеечные. Сенокосные угодья для личного хозяйства давались далеко от дома. Трудно было. Когда пришёл срок, пенсию маме дали маленькую.
После войны я выучилась на продавца, отработала положенное время по направлению государства, потом работала в родной деревне, вышла замуж. Мы всегда держали скот, косили сено себе и колхозу, сдавали мясо. Своими силами построили дом. Из-за невозможности дочери получить в деревне среднее образование купили дом в городе и переехали в Петрозаводск. Когда-то обсуждалось, что было бы справедливо дать льготы детям, которые наряду со взрослыми на селе занимались трудом для нужд фронта и восстановления хозяйства... Но до благодарности по отношению к нам у государства дело так и не дошло...
Николай Петрович: А наша семья должна была выехать в эвакуацию вторым рейсом баржи, но мы транспорта так и не дождались. В нашей семье было 8 детей. Мы держали 2 коровы. После эвакуации колхоза по острову бродило много бесхозного скота. Ведь одних только лошадей в колхозе было более сотни. Осознав, что мы остаёмся в оккупации, отец подобрал себе лошадку и поставил её в хлев. Когда пришли финны, они первым делом переписали у хозяев весь скот и запретили без их разрешения его забивать. Дали понять, что пользоваться молоком коров и силой лошади не возбраняется, но всё это в любой момент может потребоваться финской армии. Необустроенный на острове скот был куда-то вывезен.
После зимнего нападения партизанской бригады с пудожского берега через озеро на оккупированные заонежские деревни финны решили всех жителей острова свезти в Петрозаводск - в концлагерь, для того чтобы партизаны не могли иметь разведчиков и диверсантов среди местного населения.
Мы взяли с собой заготовленное на зиму солёное мясо, другие продукты, одежду и на лошадке двинулись по льду шхер на южную оконечность острова в Клименицы. Там мы погрузились на открытые автомобили и были доставлены в Петрозаводск к лагерю №6. На Перевалке у ограждённой колючей проволокой территории нам приказали оставить вещи и идти выбирать жильё. Мы пошли, а одна старушка, имевшая из ценностей только ведро масла, пошла с ним в руках, опасаясь, что его украдут... Выбрав жильё, мы пришли за пожитками. У входа их не было. Старушка оказалась самой предусмотрительной. Так мы остались без имущества. А через несколько дней всех взрослых мужчин собрали и вывезли в другой лагерь - под Кутижму - для проведения лесозаготовок. За всю войну лишь однажды отец по случаю заехал к нам в петрозаводский лагерь. И больше я его не видел.
У нас появился староста, который стал ежедневно выдавать подушно по стакану муки. Такая была установлена норма. Мы свою муку сдавали маме. И она готовила еду на всю семью. Вскоре стало ясно, что для жизни этого мало. Годовалый и трёхгодовалый мои братья распухли и умерли. Мы зло говорили о старосте, который, когда оделяет мукой, держит в стакане палец, и потому каждый получал муки объёмом на этот самый палец меньше, чем положено.
Мы, подростки, стали осваивать свои способы добычи питания. В момент приёма пищи охраной лагеря мы собирались у кухни и, изучив несколько слов по-фински, просили солдат оставить нам в котелке немного пищи, и за эту еду мы обещали вымыть и начистить песком котелок. Еду из солдатских котелков мы собирали в баночку, чтобы добычу принести в семью. Иногда еда на финской кухне оставалась избыточной. И тогда мы выстраивались в очередь и каждый получал то, что ему доставалось. Разные были финны. Запомнился один, который услышав, что за остатки его пищи я помою ему котелок, загоготал и на мою обеденную добычу вылил из своего котелка остатки кофе. Несмотря на издевательскую насмешку - пришлось вымыть ему котелок. Ведь на следующий день опять придётся придти сюда и просить... А он всё смеялся, что я не получил выгоды за свою услугу. Такое не забывается. Как-то вознесенские парни ночью проломали в стене кухни дыру и украли какие-то продукты. После этого к кухне нас уже не подпускал часовой.
Вскоре мы наловчились лазать под колючей проволокой, осмелели и начали делать вылазки в город, чтобы просить еду и охотиться на птиц, собак и кошек. Если в городе задерживали взрослого, жившего в нашем лагере, - его тут же переводили в лагерь более строгого режима. Подростков же пороли розгами. Однажды после выхода в город я увидел у лагеря патруль, вылавливавший нарушителей лагерного режима. Спрятался в подъезд дома. Хозяйка одной из квартир меня не выгнала, но тут же, выйдя на улицу, привела за собой тот самый патруль. Вечером я - 12-летний - получил 25 ударов по мягкому месту и две недели не мог сидеть.
В начале 1944 года лагерь посетила комиссия Международного Красного Креста. После этого нам муку стали давать на вес. И тогда выяснилось, что норма в 200 граммов муки - это не один её стакан, а три. Но многих уже к тому времени подобрала голодная смерть.
Весной 1944 года финский промышленник набрал в концлагере желающих за деньги драть лыко с ивовых деревьев. Я работал в Спасской Губе, получал финские марки, отоваривал их на продукты и уже не голодал. Однажды, выйдя с лыком из леса, увидел наших солдат...
Я приехал в Петрозаводск к маме. Здесь узнал, что отца в лагере при неизвестных обстоятельствах застрелил охранник. Маме предлагали остаться жить в городе - городу очень нужны были рабочие руки. Но мы всей семьёй устремились в родные края. В Великой Губе объявился бывший заключённый из мужского лагеря, где жил отец. Я туда съездил, пытался узнать подробности жизни и смерти отца. Он рассказал, что за отказы выйти на работу заключённых избивали, что кормили лесорубов убитыми в лесу лосями. А вот о моём отце ничего нового узнать не удалось. Было мне 15 лет. Мы - я и брат, ещё совсем мальчишки - переставили свой дом из удалённой на полтора десятка километров от причала судов деревни Конды ближе к административному центру Клименецкого острова, в деревню Петры. Разработали огород, разжились коровой. Мама и сестры включились в привычные сельские заботы. Жизнь налаживалась.
Когда начали вновь формировать колхоз, начальство ходило по хозяйствам селян, интересовалось нуждами людей. На собрании неожиданно на должность бригадира предложили меня. Народ заговорил, что я совсем ещё мальчишка, но начальство приводило в пример строительство дома, образцовое ведение домашнего хозяйства... Так, с пожеланием, чтобы в бригаде было всё так же, как и у меня дома, стал я бригадиром. Трудно было взрослых организовывать на работы: спланируешь труд, людей, а начнёшь проводить разнарядку ‑ и в ответ столько слышишь отказов работать там-то, с тем-то да ещё и место работы не нравится... Убеждаешь, что иначе будет хуже. Бывало, одобрения планам так и не получишь, а вечером смотришь: женщины послушались и спланированное удалось. И выросла у нас рожь с человеческий рост. Меня отправили со снопом в Москву на Выставку достижений народного хозяйства, показали Москву, научили выступить. Конечно, на севере у нас и поля небольшие, и урожайность не то, что на юге... Но было отмечено, что и на севере молодёжь может добиваться успеха в выращивании собственного хлеба. А потом я работал кладовщиком. Тоже ответственная работа... Все хотят на склад сдать поменьше, а в записях сделать отметку побольше. А кладовщик знает, что с картофеля и овощей земля обсыплется, клубни поусохнут. Но ревизии всегда нужно, чтобы факт совпадал с отчётом. Успешно справлялся и с этой работой. Выезжал в Сегежу за мешками, отправляли в город на продажу колхозных поросят, сдавал скот на мясокомбинат... И всюду нужно было уметь соблюдать интересы всех, и тогда сотрудничество получалось. Потом работал на бранд-вахте, ежедневно проверял правильность расстановки вех и других сигнальных средств на фарватере движения плотов, судов и пассажирских «Комет». Потом плотничал - строил дома для работников Беломоро-Онежского пароходства. Много лет уже на пенсии... Прожита жизнь. Много было трудностей. Но во всей жизни самые горькие годы - это годы войны. И мне непонятно: почему немцы платят русским за ущерб, нанесённый войной, а финны, разорившие наш колхоз, убившие моего отца, заморившие голодом двух моих братьев, - нет?
Записал В.А. САВЕЛЬЕВ
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200621/?21_6_1