СУДЬБА...
СУДЬБА...
Мне, участнику Великой Отечественной войны Игорю Всеволодовичу Сердюкову, хотелось бы рассказать о двух ее эпизодах, в которых я был действующим лицом и которые у меня оставили на всю, я бы уточнил, оставшуюся жизнь самые живые впечатления, а мне как-никак 85 лет!
В 1939 г. (до начала войны оставалось полтора года) я заканчивал 4-й курс физико-математического факультета Московского Городского Педагогического института (МГПИ).
В эти предвоенные годы страна откликалась на такие патриотические призывы, как например, «Девушки, вас ждёт Дальний Восток!» или что-то в этом роде. Вот и у нас в институте желающим поехать на Дальний Восток в конце последнего семестра в качестве стимула (кроме солидных подъёмных) обещали зачесть без сдачи все оставшиеся за 4-й курс экзамены. А в дальнейшем, для получения диплома об окончании МГПИ надо было в удобное для нас время сдать три Госэкзамена в пединституте г. Благовещенска.
Не поддаваясь ажиотажу с поездкой на «цветущий Дальний Восток» (как тогда часто писали в газетах, а это, между прочим, было действительно так), я все же решил посоветоваться со своим двоюродным дедом, у которого жил в то время в Москве (а десятилетку я кончал в 1936 г. в г. Симферополе, где жил со своей матушкой).
Дед сказал: «Ты молод, тебе надо посмотреть мир, а такая дальняя поездка для этого будет очень полезна». И я послушался его искреннего совета. Из института поехало, как сейчас помню, 53 человека.
В Хабаровске нас, студентов с разных факультетов МГПИ, распределяли по разным городам и посёлкам Дальнего Востока. Я думаю, что многие из нас рассуждали так: «Уж если заехали в такую даль, то надо проситься на самый край страны - к Тихому океану - на Камчатку или Сахалин»!
«Счастливчиков» туда и послали, но меня как физика решили оставить в Хабаровске, мотивируя тем, что город крайне нуждается в моей специальности: учителя-физики в школах крайне перегружены.
В моей школе, куда я был направлен, был ОДИН физик на 11 классов! Ему приходилось преподавать: в 4-х шестых, 2-х седьмых, 2-х восьмых, 2-х девятых и одном десятом классах. Некоторое время, помогая, учитель химии преподавал физику в шестых классах. (Как мне потом говорили ученики 6«Б» класса, где впоследствии я стал классным руководителем, учитель химии садился с учебником Фалеева и Пёрышкина к открытому окну (естественно, летом) и, не глядя на класс, читал одну главу за другой, а «мы в это время могли делать, что хотели, некоторые просто уходили из класса…».)
Почему я так подробно всё это описываю? Это нужно будет для одного из ярких сюжетов, о котором вскоре начну повествовать.
Мне дали все шестые, седьмые, один восьмой и один девятый классы. В школе я проработал около двух лет (1939 и 1940 гг.). Первое время дисциплина была ужасная, особенно в шестых классах. Я был в отчаянии. Один раз даже пришлось пригласить на урок директора школы, но и это не помогло. Особенно отличались братья Фроловы (кстати, меня назначили в этот класс руководителем)… Не буду описывать их «художества». Как потом оказалось, они росли без отца… Особенно заводилой был Ваня…
Как я стал военным
На Дальнем Востоке в те годы было мало сказать неспокойно (бои на Халхин-Голе и т.д.) - в «воздухе пахло грозой!» - и меня вскоре призвали на действительную военную службу… Как-то однажды вызвал меня к себе батальонный комиссар (в то время я служил в учебном автополку) и спросил: «Не хотели бы Вы «повысить» своё высшее образование на военно-политических курсах?..» Меня в то время приняли в кандидаты в члены ВКП(б), и мне надо было достойно пройти свой кандидатский стаж, следовательно, мне ничего не оставалось, как согласиться с предложением комиссара.
…4 месяца под Владивостоком нас усиленно готовили и теоретически, и практически: ночные походы «по тревоге», десятикилометровые марш-броски в сопки с полной выкладкой, боевые стрельбы в летних лагерях и т.д. и т.п.
После окончания курсов мне присвоили воинское звание «младший политрук» и направили в отдельный артдивизион поближе к Манчжурской границе в нескольких километрах от реки Бурея.
…Заканчивался 1941 год. Немцы подошли к Москве, и японцы, уже не маскируясь, стали готовиться к переходу границы. Пограничники говорили, что в стереотрубу было отчётливо видно, как японцы выкатили орудия на огневые позиции и протирали тряпками снаряды! Как мне помнится, в нашей части никаких «особых» приготовлений к войне в то время не было. Обычная военная подготовка. А вскоре мою роту передислоцировали подальше (в 8 км от границы), в одну маленькую деревеньку. Я думаю сейчас, это потому, что моя рота была в основном из 18-летних новобранцев.
Опуская волнующие меня воспоминания, о которых хотелось бы написать побольше, скажу лишь, что вскоре дивизион наш расформировали и я был направлен в 42-й запасной полк, который располагался недалеко от станции с интересным названием «Завитая». И хотя эта станция была небольшая, но она есть даже в атласе мира(!), а находится она недалеко от г. Благовещенска.
Ура! Немцев попёрли (простите за нелитературное слово) от Москвы!!! …И пошли дальневосточные полки эшелон за эшелоном на Запад с интервалом в 5-10 минут. (От нас в низине хорошо была видна железная дорога.)
Оказалось, что здесь было очень много военных частей, разбросанных на обширных просторах Приамурья. Между прочим, я в этом убедился (косвенно и раньше, когда однажды для пополнения продовольствия части я с небольшой бригадой охотников (а я, надо Вам сказать, был заядлым охотником) поехал на охоту за дикими козами. Переезжая в небольших санях-розвальнях в поисках «лежек» (козы, особенно в дневное время, устраивают лежки на открытых местах, так что к ним очень трудно подойти на выстрел. Иногда не одну сотню метров приходилось ползти по снегу по-пластунски, т.е. просто на животе), мы не раз натыкались на расположенные прямо в поле отдельные воинские части. Нас, конечно, задерживали, но, проверив наши документы, «направляли в нужном направлении». Пустой бригада охотников почти никогда не возвращалась - в розвальнях всегда находилось несколько тушек диких коз.) Мне посчастливилось съездить на такую охоту всего один раз).
…И вот уже 1943 год. Наш дивизион погрузил свои 152-мм пушки-гаубицы (на конной тяге!) на железнодорожные платформы, и поехали мы на Запад - как мы думали, добивать фашистов!
Почти две недели добирались до Москвы. Расположились в лесу вблизи станции Шурово, что на Оке или Москва-реке, я уже запамятовал. Дня через два пришёл приказ - «институт комиссаров» отменяется, и меня в числе других политруков направили на переподготовку в учебный артиллерийский полк. Нас там собралось ни много ни мало около 2500 офицеров! Учили «артиллерийским премудростям» целый год. При аттестации проводились учебные стрельбы из тяжелых миномётов. Я вызвался стрелять одним из первых, и за моё «нахальство» пришлось стрелять с «большим смещением». Объяснять не буду, но скажу только, что особенно для неопытного «стрелка», каким я тогда был, это задача довольно трудная. И тем не менее мой «авантюризм» не окончился крахом, а совсем наоборот: отдельный куст в поле поразил четырьмя минами всего с двумя пристрелочными выстрелами, оценка - отлично! Я многое опускаю, иначе это будут мемуары, но сказать об этом пришлось, так как «это» повторилось на фронте.
…Отдельными группами едем на 1-й Прибалтийский фронт (лето 1944 г.). Эпопею о том, как мы добирались в свою часть, описывать не буду…
Первый день на фронте
Наконец нашли свой полк. Это был один из четырёх миномётных полков (31-й отдельной миномётной бригады) Резерва Главного Командования (РГК). Направлял по дивизионам сам полковой комиссар. Бывалые офицеры, разговаривая между собой, молили: «Только бы не на взвод управления». Вскоре я узнал, «что это такое»! Подошла моя очередь. Полковой комиссар поинтересовался, где я учился, что кончал, и когда я сказал, что окончил физико-математический факультет Московского пединститута, он, как мне показалось, даже с какой-то радостью в голосе сказал: «Нам очень нужны знающие математики - пойдёте в такой-то полк командиром взвода управления батареи». Тут я вспомнил, что «бывалые мужики», кстати, члены ВКП(б), молили бога: «Только бы не на взвод управления!».
Дальше стало ещё «веселее». Пришёл я на «огневую» знакомиться со своими будущими подчинёнными. «Старички»-телефонисты располагались со своими полевыми телефонами в отдельных окопчиках, а «мои» разведчики поодаль курили (полк уже целый месяц находился в обороне). Поздоровавшись, я сказал, что назначен к ним командиром взвода. И тут один боец, по-видимому не отдавая отчета своим словам, сказал: «Вот хорошо, а то у нас командиры взвода долго не живут - или убьют, или ранят!» Я сначала принял это за шутку острослова, но, как оказалось потом, он был недалёк от истины.
Сразу пообедав и поужинав, я с командиром отделения и одним из разведчиков отправились на НП (наблюдательный пункт - кто не знает). Пробираясь малыми тропками, через полчаса мы были на месте. На опушке небольшого лесочка, где расположился НП, в маленькой землянке сидел ст. лейтенант - командир батареи. Он довольно сухо поздоровался со мной и предложил на ночь располагаться в одной из ячеек - так назывались отрытые в земле индивидуальные окопчики 1х2 метра и глубиной около метра. В ячейке были настланы ветки елового лапника, а поверх толстый слой сена, так что от земли было совсем не холодно, да и лето ещё не совсем кончилось - была последняя неделя августа 1941 г.
Я вскоре понял, чем было вызвано такое почти мрачное приветствие моего будущего соратника. Дело в том, что всего два дня назад тяжело ранило командира взвода, место которого я теперь занял…
На НП, кроме моей ячейки, такие же ячейки были отрыты для командира отделения разведчиков, телефониста и разведчика. С наступлением темноты немцы (как всегда) стали освещать свой передний край осветительными ракетами, а их передний край был всего в 300 метрах от нашего НП, так что у нас тоже было довольно светло. На пригорке, где располагались немцы, стояло полуразбитое одноэтажное здание из красного кирпича. За ним (как я потом сам увидел) было несколько деревянных строений, по-видимому, амбаров, часть из них сильно обгорела. Местечко это (или хутор) называлось Бунга. Мне сказали мои разведчики, что этот пригорок с Бунгой около десяти раз за последнее время переходил «из рук в руки»: то МЫ займём ИХ окопы, то ОНИ, контратакуя, заставляют НАС отступить на свои позиции. А дело, по-видимому, было в том, что хотя этот пригорок и был невысок, но все же являлся господствующей высотой, а впереди лежащая местность - поле - была полностью открыта «всем ветрам»! Поэтому в качестве НП противника Бунга была идеальным местом для обороны своего переднего края. По правилам военной науки это место у немцев было хорошо оборудовано. Впереди Бунги, на склоне, они отрыли так называемые «ложные» окопы, в которых обычно находились только 1-2 пулемётчика. В таких окопах можно было скрываться от пуль только сидя на корточках или полулёжа.
За Бунгой была небольшая речка, скорее ручей, по берегам поросшая густым кустарником. Здесь за ручьём у немцев была вторая линия окопов, уже более обустроенная и вырытая в полный рост. А дальше виднелись несколько деревянных строений - хутор, в котором жили немцы, окружённый линией окопов «в полный профиль» с пулемётными ячейками, артиллерией и миномётами, которые с нашей стороны были совершенно не видны из-за тщательной маскировки, и они оттуда совсем не вели огонь - особенно днём. Так что малыми силами этот рубеж преодолеть было трудно.
По нашему лесочку, где находился НП, немцы методически вели так называемый «беспокоящий огонь», не дававший ни малейшего расслабления.
Скучая без «работы», я обратился к старшему лейтенанту (прошло уже 58 лет, поэтому немудрено, что я не помню ни его имени, ни его фамилии, но хорошо помню, что почти все 4 года он был на передовой и уже имел к тому времени 10 правительственных наград - орденов и медалей): нельзя ли мне, пока тихо, «для практики» стрельнуть по немцам. Помню только, что он снисходительно улыбнулся и сказал: «Валяй! Только даю не больше трёх мин. Кстати, - добавил он, - данные по Бунге на огневой уже есть». Корректировать огонь с земли было несподручно, и я решил залезть на ближайшее дерево. Теперь в бинокль «как на ладони» был виден не только весь деревянный дом хутора, но и двор, по которому слонялись немецкие солдаты. Солдаты чувствовали себя в полной безопасности, потому что наступательных действий давно не велось - бдительность притупилась. Наше большое наступление тщательно готовилось (это я узнал позже, находясь в медсанбате), но об этом несколько позже…
…Сидя на развилке дерева, я скомандовал на огневую через телефониста «данные», которые у них были, а затем «первому одна мина огонь!» Через несколько секунд во дворе хутора разорвалась наша 120-мм мина. Затем я быстро сделал поправку «левее 005» и немного добавил угол дальности прицела и скомандовал: «Две мины беглый огонь» - в моём распоряжении были всего 3 мины, которые разрешил использовать комбат. Вторая мина разнесла в щепки угол крыши дома, а третья… - этого я уже не видел, так как застрочил крупнокалиберный пулемёт, пули защелкали по веткам моего дерева, и я кубарем свалился на землю. Отделался небольшим ушибом, благо, взобрался на дерево невысоко. Ну что ж, как-никак «боевое крещение!»
Скоро стрельба прекратилась, и я пошёл доложить комбату о своём «успехе». На что он серьёзно сказал, что прицельный огонь по мне открыли немцы потому, что я, вероятно, блеснул стеклами бинокля. А ведь нас когда-то на учёбе об этом предупреждали!
Днём пришёл приказ участвовать в «разведке боем». Две соседние роты пехоты (около 80 человек) должны были с боем при нашей поддержке занять Бунгу, а мне было приказано взять с собой одного телефониста и одного разведчика и скрытно добраться до командира батальона (майора), который должен будет находиться с правой стороны кирпичного здания Бунги и, находясь рядом с ним, корректировать огонь наших миномётных батарей и по возможности засечь огневые точки противника, расположенные в третьей, основной линии окопов, что за ручьём. Но этого мне выполнить не пришлось…
…С телефонистом мы потянули телефонный провод сначала по нашему окопу, а потом пришлось ползти по открытому полю. Пехотный батальон уже был в Бунге, заняв их «ложные окопы». Мы наметили первый рубеж - отдельный куст посреди поля и поползли к нему. Пока всё было тихо, конечно, относительно, так как немцы вели редкий огонь. Снаряды, перелетая поле, рвались за нашим передним краем. И тут, как назло, не дотянув провод каких-нибудь 50-70 метров, он у нас кончился, а другой катушки не было, надеялись, что хватит. Пришлось послать телефониста обратно на НП за новой катушкой. Мы с разведчиком Лёшей (так звали молодого 18-летнего паренька, тоже недавно попавшего на фронт) лежали у куста, поджидая телефониста. Ждём-пождём, время идёт, а телефониста всё нет, хотя по времени он должен был уже вернуться. Тогда я привязал конец провода к кусту, и мы с Лёшей поползли обратно на НП, чтобы узнать, что случилось. Комбат, как мне показалось, спокойно сказал, что провода у него на НП больше нет и он послал телефониста на огневую (а туда 2 км), так что ждать придётся около часа. Небольшая вынужденная передышка…
Да, я не сказал, что пока лежал на поле у куста и ждал телефониста, надо мной свистели, скорее, визжали проносившиеся снаряды. С каждым свистом я плотнее прижимался к земле, «ожидая» «своего снаряда». Когда я пришёл на НП и поделился своими переживаниями с комбатом, он поучительно сказал: «Если слышишь свист снаряда, то этот мимо тебя, «твой снаряд» ты не услышишь». Я стал ждать телефониста с «огневой»…
В это время в районе Бунги началась ожесточённая пулемётная стрельба и разрывы отдельных снарядов. Лёжа на земле, я раздвинул ветки куста, чтобы лучше видеть, что происходит. Открылась страшная картина: из-за Бунги (так я буду называть разбитое кирпичное здание) выкатили два небольших танка. Один из них в упор расстреливал из пулемёта нашу пехоту, сидевшую в ложных окопах, а другой поливал их огнём из огнемёта. Вращаясь на месте, один из танков закапывал раненых наших бойцов в песчаных ложных окопах. Всё это произошло на наших глазах в течение нескольких минут. Танки, сделав своё «грязное дело», быстро удалились восвояси за речку. Сначала показалось странным, что наша артиллерия, находившаяся на прямой наводке недалеко от нашего НП, молчала, но потом мы поняли, что артиллеристы не имели права участвовать в «разведке боем» - они не должны были себя обнаруживать…
По открытому полю в нашу сторону бежало несколько человек и ещё четверо несли кого-то на носилках. Я продвинулся по окопу поближе к бегущим и стал их поджидать. Вдруг, да, именно вдруг бежавший впереди солдат прыгнул ко мне в окоп и свалился буквально на руки. Сначала молчаливая пауза… Затем солдат, буквально вытаращив на меня глаза, закричал: «Игорь Всеволодович, Вы откуда?»
Хотя прошло уже более 5 лет с нашей последней встречи в Хабаровске, но я сразу узнал солдата - это был Ваня Фролов - мой ученик 6 класса «Б» из Хабаровской средней школы № 19!!! Когда я пишу эти строки (спустя 58 лет), слёзы памяти застилают мои глаза. На Ване отпечатались выцветшая гимнастёрка, на которой были следы боевых наград - ордена «Красная Звезда» и нескольких медалей. Дело в том, что на фронте обычно повседневно не носили ордена, так как немцы срывали их с убитых и раненых и, наверно, неплохо на этом «зарабатывали»…
Отдышавшись, Ваня заторопился: «Мне надо своих догонять». Он успел только сказать, что из 80 человек батальона спаслись он, командир отделения, его пять солдат, бежавших по полю, а также те солдаты, что несли на носилках умирающего командира батальона. Всего 12-13 человек из 80. Я подбежал к носилкам, залитым кровью комбата, его трясло, судороги пробегали по телу умирающего… Прямым попаданием снаряда из орудия танка ему оторвало руку и ногу… Я должен был быть рядом с ним… Не хватило 50 метров телефонного провода, и это спасло мне жизнь в мой первый день на фронте. СУДЬБА!
Сразу скажу, что «судьба» берегла меня ещё много раз. Приходилось быть под шквальным огнём артиллерии противника; подбитый немцами наш бомбардировщик упал и взорвался прямо в доме, из которого мы выбрались всего несколько минут назад; по наводке латышей-фашистов нас бомбили ночью. И ещё было немало случаев, когда можно было погибнуть, но меня даже ни разу не ранило. И хотя я провоевал на передовой всего около года, но мне лиха военного досталось сполна. Особенно когда загнанный фашистский зверь не знает страха - ему уже нечего терять, кроме жизни, и поэтому он отчаянно сопротивляется. Были на фронте и курьёзные случаи, но об этом как-нибудь потом.
Неудачная разведка боем принесла много жертв. На другой день мы практически без боя вошли в Бунгу, правда, сначала весь пригорок, на котором стояла Бунга, был «обработан» снарядами «Катюши». Это было незабываемое зрелище! По-видимому, ракеты были с термическими зарядами, так как после грандиозного фейерверка на фронте в 300-400 метров все горело: и деревья, и камни, и сама земля. Перед атакой я стоял в окопе и наблюдал за «фейерверком», в это время сзади (по-военному - у меня в тылу) раздался сильный взрыв. Обернувшись, я увидел, как в небо взмыл тот же «фейерверк», что и в Бунге. Оказалось - одна из ракет, выпущенных «Катюшей» по Бунге, по какой-то причине сделала недолёт! Хорошо, что недолёт был в 500 метров, а не в 300, иначе я изжарился бы в огне в 2500 градусов заживо. Судьба!.. (Почти как в одноименном юмористическом рассказе Михаила Евдокимова.)
Когда мы вошли в Бунгу, было около полудня - у немцев предполагался обед. Мы с Лёшей (я уже говорил, так звали моего 18-летнего розовощёкого разведчика, очень похожего на девушку) зашли в немецкий блиндаж. На земляном полу кружком стояли 5 мисок с ещё дымящимся супом. В углу блиндажа мерно тикали напольные часы, видимо, взятые из кирпичного дома. У входа в блиндаж, склонившись на бруствер окопа, лежал убитый немец, одежда его ещё дымилась. Рядом лежал «на боку», по-видимому, его крупнокалиберный пулемёт. Возможно, из него накануне он пальнул по мне, когда я сидел на дереве. Мне в этот день опять было суждено остаться живым, а ему судьба выпала быть мёртвым…
Долго мы здесь не задерживались и по окопам прошли за Бунгу на бугор, откуда хорошо просматривалось поле вплоть до поросшего кустарником ручья. Мы с Лёшей каждый заняли по немецкой ячейке, выкопанных на самом пригорке. С военной точки зрения наши НП были что надо. Единственным неудобством было то, что хотя ячейки были выкопаны в полный рост, но такими узкими, что, находясь в них, мы чувствовали себя затиснутыми в бочку.
Такая ячейка надёжно защищала от пуль и осколков разорвавшихся снарядов, но только, конечно, не от прямого попадания. На дне моей ячейки (я рассказываю ещё об одном случае, когда смерть пролетела над моей головой всего в 2-3 сантиметрах) в небольшой лужице копошилось несколько небольших лягушек, попавших в эту ловушку, не рассчитав свой прыжок. Я крикнул Лёше, чтобы он бросил мне свою лопатку. Вооружившись маленькой лопаткой, стал очищать «болото с лягушками», бросая их высоко и подальше. Вещмешок и автомат лежали сверху на земле. За моей спиной было небольшое строение вроде амбара, в котором находился начальник разведки полка со своими разведчиками. Ещё дальше, метрах в 200-300 была опушка небольшого лесочка. Вдруг, в который уже раз «вдруг», надо мной просвистел небольшой снарядик, скользнув по брустверу ячейки, разорвался в нескольких метрах за ним. Меня обсыпало землёй, просвистели осколки, и всё стихло. 3-5 сантиметрами ниже снаряд разорвался бы в бруствере, и я не смог бы теперь писать эти строки. Стреляли в мою голову, маячившую на светлом фоне догоравшей зари. Выбрасывая высоко землю с лягушками, я привлёк внимание немцев, находившихся в лесу за моей спиной, вот они и решили наказать «неопытного вояку». Мне потом рассказывали, что у немцев на вооружении была небольшая 37-мм пушечка, из которой они «любили» стрелять не только по неподвижным целям, как, например, моя голова, но и по движущимся. Один очевидец (если ему верить) такой стрельбы видел, как перебегавший по полю солдат через секунду после выстрела этой самой пушечки упал на землю… без головы! И снова моя счастливая СУДЬБА!
Солнце клонилось к горизонту, и его последние лучи ярко-желтым светом освещали вершины деревьев на опушке леса, где находился НП нашего комбата. Было тихо и совсем мирно. И хотя я ещё не полностью успокоился - совсем недавно по мне был произведён одиночный прицельный выстрел из пушечки - в природе чувствовалось какое-то умиротворение. Ещё всего несколько часов назад два танка расстреляли в упор целый батальон пехоты и Бунга горела от «катюшиных» снарядов, но сейчас было так мирно, так тихо, что казалось, что и войны никакой нет. На небе появились первые звёзды…
Внезапно мирную тишину разорвали взрывы десятков, а может быть, и сотен разнокалиберных снарядов, визг мелких осколков и фурыкание крупных, словно где-то заработал вентилятор, ударяясь обо что-то своими лопастями. Буквально через минуту всё сразу стихло, и опять воцарилась тишина… Поскольку я был всего второй день на фронте, а рядом никого не было, чтобы объяснить мне, что означал такой неожиданный массированный налёт, я ничего не понял. Но когда через полторы-две минуты кромешный ад повторился, а потом через равные интервалы ещё и ещё несколько раз, я, наконец, уразумел, что сейчас немцы пойдут в атаку, чтобы в очередной раз занять Бунгу. Засечь какие-нибудь цели было невозможно: снаряды летели, казалось, со всех сторон. Это были «огневые налёты по площади» из всех орудий. Когда я немного освоился, если это слово здесь уместно, и определил ритмичность интервалов между налётами, я окликнул Лёшу. Живой Лёша сразу подал голос, хотя в нем и чувствовалась дрожь, но это меня никак не удивило, потому что я сам был почти в шоке. Немецкие ячейки-бочки, как я их окрестил, надёжно уберегли нас от осколков снарядов. Я сказал Лёше или, по-военному, приказал, чтобы сразу после очередного налёта он выскакивал «пулей» из ячейки и бежал по небольшому мелкому овражку в сторону наших окопов. Я последовал за ним. Мы ещё не пробежали и 100 метров, как начался очередной огневой налёт… Распластавшись в этом даже не овражке, а просто на небольшом склоне на поле и буквально уткнувшись носами в землю, с замиранием сердца ожидали конца налёта. Я на всю жизнь запомнил эту минуту! В глубокой ячейке было хотя и неудобно, но зато более или менее безопасно, а здесь в небольшом углублении на земле осколки летели так низко, что почти задевали спину. Крупные осколки с «недовольным» фырчанием, что не достали нас, проносились над головой. В этот момент перед моими глазами муравей залез в трещинку в земле, и я пожалел, что не мог по волшебству превратиться в муравья…
Двигаясь короткими перебежками, мы поравнялись с развалинами кирпичного здания Бунги, и я услышал приказ: «Всем отходить в свои окопы», так как в этот момент кругом застрекотали разрывные и трассирующие пули, и мне, ещё совсем необстреленному воину, казалось, что немцы уже входят в Бунгу, а на самом деле они просто наугад стреляли по Бунге из-за речки. Однако надо было побыстрее убираться из этого ада. Уже совсем было темно, и немцы стали «вешать фонари» - осветительные ракеты.
Я хорошо ориентировался в отношении нашего НП (комбата) и только хотел напрямик побежать по полю, где ещё накануне мы с телефонистом тянули и не дотянули телефонный провод, как очередная осветительная ракета высветила участок поля, на котором виднелись столбики противопехотных мин. Я резко свернул влево и побежал по дороге в сторону от НП. Успел пробежать не более 50 метров, как услышал окрик: «Стой, стрелять будем!» Подчинившись не команде, а, скорее, какому-то инстинктивному чувству, я отскочил в сторону, споткнулся и упал в кювет, и в тот же миг раздался резкий выстрел из небольшого орудия. Как я потом увидел, когда подошёл к артиллеристам, это была противотанковая 45-мм пушка, которую они выкатили на дорогу. Как бы извиняясь, один из солдат сказал: «Кругом свистят трассирующие пули, мы думали, это немцы бегут по дороге».
И на этот раз голова моя уцелела. СУДЬБА!
С Лёшей я встретился уже в своём окопе. Он тоже был цел и невредим.
В конце августа уже заметно похолодало, но я был весь мокрый от пота и меня начало знобить. Добравшись до нашего блиндажа (бывший немецкий), я повалился на сено. Принесённый ординарцем ужин уже давно остыл, да и есть совсем не хотелось. Немцы наступать не стали - они ужинали… От усталости я быстро заснул. На рассвете проснулся в сильном жару. После холодного утренника было приятно ощущать тепло во всём теле - у меня начался очередной приступ малярии. Надо сказать, что заболел малярией я ещё в начале лета, будучи на переподготовке в Учебном полку. Надо заметить, что здания полка располагались вблизи Оки недалеко от мелководного затона, кишевшего несметным полчищем комаров, в том числе и малярийных. Живя очень скученно (спали на двухэтажных койках по 3 человека на две кровати), естественно, мы подвергались заражению. От малярии страдало, наверное, не менее пятой части личного состава. Нас нещадно кололи, но болезнь не отступала. Врач как-то сказал: «Только перемена места жительства может помочь преодолеть малярию». И это, действительно, оказалось именно так. Моё новое место жительства - фронт… Повоевав всего два дня, меня с высокой температурой отправили в медсанчасть. Там тоже 10 дней кололи меня акрихином, и… с тех пор приступы малярии у меня действительно исчезли.
Когда меня отправляли в медсанчасть с «огневой», в ожидании машины я стоял, ослабевший, прислонившись к берёзе. Изредка в наше расположение залетали вражеские мины, но это было уже совсем не страшно.
Вскоре какие-то «чужие» солдаты разгрузили со своей машины длинные ящики, поставили их под каким-то, только им одним ведомым углом, положили на них предварительно извлечённые из этих ящиков, впервые виденные мной снаряды, которые представляли собой круглую головку, пожалуй, покрупнее, чем самый большой астраханский арбуз. От головки шла 40- или 50-мм труба длиной, наверное, более полутора метров. И всё. Старший скомандовал, и солдаты стали поджигать запалы. Раздался страшный рёв, снаряды-ракеты, как мне тогда показалось, без каких-либо направляющих стали срываться с ящиков, и болтая из стороны в сторону своими горящими трубами, устремились ввысь, перелетая через деревья березовой рощи, в которой располагались наши связисты. Снаряды-ракеты скрылись за лесом, и через несколько секунд, может быть 10-15, стали раздаваться страшной силы взрывы, от которых содрогалась вся земля. Ракетчики обрабатывали передний край немцев…
Началось долгожданное наступление, а я больным уезжал в тыл в медсанчасть… Наступление было настолько успешным, что после выздоровления я, наверное, не менее 150 км догонял на попутках свой полк.
Потом было много всего. Наша бригада РГК маневрировала на участке в несколько сот километров. Мы воевали то на 1-м Прибалтийском фронте, то на 2-м Прибалтийском, то на Ленинградском, то опять на Прибалтийском. Закончили войну в Либаве (Лиепая). Не знаю, насколько это точно, но говорили, что немцы хотели сделать последний прорыв на Москву именно здесь, в Латвии. Во всяком случае бои были здесь ожесточённые. И тем не менее я остался жив и даже, извините, не ранен. Судьба! Я верил в неё…
И.В. СЕРДЮКОВ
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200539/?39_6_1