(no subject)
Однако, насколько спорное до сих пор отношение к Хартману. Некоторые считают его настоящим богом воздушного боя, а некоторые поливают грязью.
В конце февраля 1943 на раскисшее от первых оттепелей поле Николаевского аэродрома, в междуречье Буга и Ингула, совсем недалеко от Темводского концлагеря, плюхнулся 7 отряд, III группы 52-й истребительной эскадры Люфтваффе. На аэродроме, еще хранившем следы диверсии, устроенной группой николаевских подпольщиков под руководством Сидорчука, уже находились остальные группы, а по-нашему - полки, самой эффективной эскадры германских Военно-воздушных Сил. Сама же эскадра находилась в плачевном состоянии, едва унеся ноги с Северного Кавказа. В Николаеве бравые асы Геринга переводили дух перед отправкой на Кубань, где вермахт готовил воздушное наступление против Красной Армии. В составе 7-го отряда (эскадрильи) приземлился и лейтенант Эрих Хартман. Этот щуплый, белобрысый, с усыпляюще медленной речью молодой человек, которому никто не давал даже его 21 год, ничем не напоминал персонаж из пропагандистского журнала "Der Adler", но судьбе будет угодно распорядиться так, что именно он станет самым результативным летчиком всех времен и народов. Он будет воевать практически непрерывно и последний самолет противника собьет за несколько часов до окончания войны, шестнадцать раз сам будет падать в подбитой машине, один раз прыгать с парашютом, дважды побывает в плену, один раз убежит, и ни разу не будет даже оцарапан. Ему предстоит получать высшие награды, и, испытывать на себе зависть коллег, и во время, и даже после войны, ему предстоят десять лет советских лагерей. Но все это будет потом. А в феврале 1943 года на раскисшей николаевской земле стоял едва оперившийся лейтенантик, ведомый оберфельдфебеля Эдмунда Россмана. То, что лейтенант оказался ведомым у фельдфебеля, было обычным делом во фронтовых частях Люфтваффе. Конечно же, немцы не были бы немцами без почтения к дисциплине, но прагматизм и жестокая реальность заставили их ввести правило, совершенно невозможное в Красной Армии, - в воздухе командует самый опытный и удачливый летчик. Независимо от звания команды, которые он отдает, должны выполняться всеми и беспрекословно, форма этих команд не имеет значения. В том, как это правило действует, Эрих Хартман смог убедиться уже через месяц после своего прибытия на фронт, когда громкоговоритель, установленный у КП, на весь аэродром разнес отборную брань, которую лейтенант Гриславски изрыгал по адресу своего ведомого майора фон Бонина, не выполнившего его распоряжения. И майор фон Бонин, будучи командиром группы, в которой служили и Хартман, и Гриславски, после приземления лишь улыбнулся и заметил, что слышал "ценные указания" Гриславски, но не мог ответить, так как у него была повреждена рация. Нет, Хартман не был в обиде за то, что летал за хвостом фельдфебеля, более того, он считал, что ему несказанно повезло. Из первого же боя будущий герой летел, по его же словам, бросив ведущего, "в страхе втянул голову в плечи, весь сжался, прячась за бронеспинкой", а в результате заблудился и разбил самолет в тридцати километрах от аэродрома. За этот "подвиг" Хартман не угодил в штрафбат, как это непременно случилось бы у нас, а был лишь отстранен от полетов на… три дня. В столь мягком исходе этого проступка, Хартман знал, была заслуга его ведущего. После войны он скажет: "Я был мальчишкой, слепым, как только что родившийся котенок. Позже я не мог себе представить, что было бы со мной, если бы меня послали в первый боевой вылет с невнимательным и безразличным к судьбе молодого летчика ведущим. А таких у нас было много".
Надо сказать, послевоенные историки и на востоке, и на западе сильно сомневались в действительности многочисленных побед ведущих немецких летчиков-истребителей. Ведь получалось, что их лучшая сотня в совокупности уничтожила свыше двадцати пяти тысяч самолетов союзников. Немцев подозревали в том, что у них командиры крадут победы подчиненных. Такому мнению способствовали и известный всему миру нацистский "вождизм" (а Геринг гордился нацистским воспитанием Люфтваффе), и то обстоятельство, что многие известные немецкие летчики в начале своей карьеры совершали десятки безрезультатных боевых вылетов, и, наконец, вопрос: что же делали остальные? Дальнейшие исследования установили, что "воровства" не было, а было вот что: ВВС всех воюющих стран сталкивались с проблемой, как учитывать воздушную победу если в уничтожении вражеского самолета принимали участие не один истребитель, а несколько. В Англии и США в этом случае велся скрупулезный подсчет участия в виде, половинок или четвертинок победы и никого не удивляло, скажем, 23,5 победы британского майора Джонса. В ВВС РККА и в ВВС Финляндии победы делились на личные и победы в группе, которые были как бы второго сорта. У немцев ничего этого не было. "Один летчик - одна победа"- таков был непреложный закон. И тут нетрудно предположить, в чью пользу писались общие победы. В пользу безвестного салаги или прославленного аса? Из послевоенных мемуаров германских летчиков известно, что охотно делился общими победами истребитель номер два (301 победа) Герхард Баркхорн. Этим он снискал глубокое уважение, но не нашел подражателей. Среди элиты немецких летчиков шла острая борьба за первенство, и молодые необстрелянные пилоты были пешками в этой борьбе. Эрих Хартман вспоминал: "У нас было большое количество асов, которые говорили просто: "Я должен сбивать противников, и мне безразлично, что происходит с моим ведомым". В ход шли и не совсем честные приемы. Тот же Хартман, во время битвы за Днепр, обнаружил крупный советский аэродром, но не доложил об этом командованию. Он стал ежедневно наведываться в свои "охотничьи угодья", чтобы подстрелить какой-нибудь одинокий советский самолет, а когда его непосредственный начальник Гюнтер Ралль увязался за ним, то Хартман намеренно увел его в сторону и сообщил о том, что обнаружил цель, уже когда пикировал на нее. "Мой командир увидел лишь два несущихся к земле пылающих факела", вспоминал он впоследствии. Да, Хартману повезло с учителями. У Россмана он научился одному важному приему, в конечном итоге и сделавшему его первым. Хартман заметил, что его ведущий не ввязывается в воздушные бои, но тем не менее постоянно увеличивает свой боевой счет. Дело в том, что Россман из-за ранения пилотировал самолет практически одной рукой и не мог резко и быстро маневрировать. Он избрал другую тактику. Смысл ее в нескольких словах можно обрисовать так: "Первым обнаружить противника, выждать, незаметно подкрасться, нанести удар и быстро уйти, чтобы немного погодя вернуться и повторить все сначала". Хартман пришел к выводу, что эта тактика - самая лучшая. Он перенял ее и с успехом применял до конца войны. "Меня никогда не интересовали проблемы воздушного боя, - говорил он, - я просто в них не ввязывался".
В Николаеве Хартман перешел к другому ведущему - оберлейтенанту Вальтеру Крупински. Этот грубиян, бабник, пьяница (однажды летавший в пьяном виде даже на реактивном МЕ-262) и будущий бригадный генерал бундесвера, прославился невероятным количеством происшествий, в которые попадал, и из которых всегда выбирался. Он научил Хартмана еще одной важной вещи: стрелять только тогда, "когда вражеский самолет заслоняет собой весь белый свет", и дал ему прозвище "Бубби" (детка, пацан), которое намертво приклеилось к Хартману, и с которым он и вошел в историю.
Из Николаева отряд, где служил Хартман, вылетел сначала в Керчь, а затем перелетел в Тамань. Здесь в небе Кубани два лучших аса противоборствующих сторон, еще не зная, что они лучшие, возможно, встречались в воздухе. Здесь впервые с начала войны немцам был противопоставлен равноценный воздушный противник. И хотя советские ВВС, в конечном итоге, понесли большие потери, чем Люфтваффе, но общий исход сражения был за нами. Воздушного наступления Геринга не получилось, Таманский полуостров был потерян.
В дальнейшем траектории судеб Александра Покрышкина и Эриха Хартмана разошлись, и следующая возможность столкнуться в воздухе у них появилась лишь в 1944 году, когда в ходе наступления Красная Армия вышла на границу с Румынией, чьи нефтяные поля имели стратегическое значение для Гитлера и его союзников. Стремясь предотвратить крах в мае 1944, вермахт нанес контрудар под Яссами. Для непосредственной поддержки войск были привлечены лучшие силы авиации. Советская сторона ответила тем же. Летчики, вспоминая потом воздушные бои над Яссами, сравнивали их с боями над Кубанью и Курской дугой. Как всегда, и в этом, последнем на Восточном фронте воздушном сражении, разменной монетой стала необстрелянная молодежь. Из известных асов лишь Баргхон, до тех пор лидировавший в боевом счете, прозевав атаку "аэрокобры", 31 мая 1944 на четыре месяца отправился в госпиталь и пропустил Эриха Хартмана вперед.
Осенью 1944 года, достигнув рубежа в 300 воздушных побед, Хартман был представлен к высшей награде рейха - Брильянтам к Рыцарскому кресту. В ставку Гитлера в Восточной Пруссии Хартман явился изрядно пьяным и, по свидетельству очевидцев, пытался в приемной примерить фуражку фюрера. Сохранились кадры кинохроники, на которых Гитлер в сердито нахлобученной фуражке надевает награду на шею пьяно улыбающемуся Хартману.
Примечательно, что если судить по воспоминаниям советских ветеранов, то получается, будто германская авиация чуть ли не до последних месяцев войны обладала явным численным превосходством над советской. В сорок первом и сорок втором годах, якобы, немцы настолько превосходили нас численностью, что совершенно безнаказанно хозяйничали в небе, гонялись за одиночными подводами, обстреливали беженцев и колхозные стада. К сожалению, документы говорят об обратном. Даже в начале войны, после чудовищных потерь первых дней, советская авиация располагала большим количеством самолетов, чем немецкая. Реального численного превосходства немцы достигли только в начале сорок второго года, но в ходе Сталин-градской битвы утратили его и теперь уже навсегда. Почему же практически все советские участники войны говорят о немецком превосходстве как о факте? К сожалению для нас, ответ может быть только один - самолет хорош лишь тогда, когда он в воздухе, а не на земле. И хорош тем, что правильно, а, следовательно, эффективно, применяется. В этом, собственно, и выражается превосходство в воздушной войне. И в этом смысле немцам удалось долго удерживать превосходство, даже будучи в численном меньшинстве. Характерный пример: на Курской дуге им удалось собрать около 1700 самолетов, а Красной Армии 2400, но количество самолето-пролетов (т. е. полетов, связанных с пересечением линии фронта) с обеих сторон было зафиксировано практически равное. И лишь когда Красная Армия перешла в наступление и немцам пришлось спешно менять аэродромы, этот показатель у них заметно упал. О большей интенсивности использования авиации немцами говорит и такой факт: если Иван Никитович Кожедуб совершил в годы войны 330 боевых вылетов и, в 120 воздушных боях официально уничтожил 62 неприятельских самолета (два американских истребителя, сбитые им в небе Берлина, в это число, естественно, не входят), то Эрих Хартман, начав воевать в 1942 году почти одновременно с Кожедубом, свой последний 352 самолет противника сбил в 1404 боевом вылете, проведя 825 воздушных боев. Почему так произошло? Причин много, их анализ не входит в задачу этого повествования, замечу только, что из приведенных фактов явствует: организация и условия для боевой работы у немцев были гораздо лучшими, чем у нас. Гитлеровским асам не было нужды бороться с собственным командованием. Подготовка пилотов была поставлена очень хорошо, а затем происходил жестокий "естественный" отбор. Лучшие (меньшинство) достигали высот, остальные (большинство) становились пушечным мясом.
Несмотря на отчаянные усилия, Эрих Хартман и его товарищи встретили конец войны в длинной колонне военнопленных. И должны были бы благодарить Бога за то, что остались живы, в отличие от многих и многих германских летчиков, усеявших своими костями Европу от Сталинграда до Ла-Манша. Только 52-я истребительная эскадра, в которой воевали трое лучших асов Люфтваффе и множество рангом пониже, за войну потеряла около 7 полных составов, и львиная доля их легла в украинскую землю, или превратилась в дым в украинском небе. У летчиков редко бывают могилы.
Если англичане плененных немцев продержали у себя около двух лет, но зато как воду из губки выжимали из них боевой опыт, то Советские Вооруженные Силы эти проблемы не интересовали совершенно. Почти 11 лет Эрих Хартман провел в советском плену, и относились к нему, как к простому преступнику. Только визит канцлера ФРГ Конрада Аденауэра в Москву с целью подписания мирного договора положил конец заключению. Хартман смог вернуться домой к семье и начать новую жизнь. После многих месяцев, когда он фактически жил на содержании у жены, ему пришлось сказать себе: "Летать - это все, что ты умеешь". И записаться в бундесвер. К удивлению и возмущению его бывших сослуживцев, приняли его лишь гауптманом, то есть в звании ниже того, что он имел в вермахте. Под руководством капитана ВВС США Джимми Мангима Хартман учился летать на американских учебных самолетах Т-6 и Т-33, а в 1957 году он был направлен в США на авиабазу в Аризоне, там Хартман освоил уже реактивный истребитель F-86 "Сейбр". В США на авиабазе Неллис у него появилась возможность ознакомиться с новейшим в то время и весьма рекламируемым самолетом F-104 "Старфайтер". После возвращения в ФРГ Хартмана назначили заместителем командира школы подготовки летчиков-истребителей в Ольденбурге. Когда же было принято решение о создании первой истребительной эскадры бунде-свера "Рихтгофен", командиром эскадры было предложено назначить именно его. Потекли месяцы службы. Правительство Федеративной Республики, в конце концов, явно под давлением американцев приняло решение закупить в США истребители "Старфайтер". Хартман, знающий эту машину, выступил против. И хотя сделал это в достаточно дипломатичной форме, и политическое, и военное руководство ФРГ не простили ему конфронтации. От командования эскадрой он был вскоре отстранен и лишь в 1968 году, да и то по личному ходатайству своего бывшего командира генерала Гюнтера Ралля получил чин оберста (полковника). В этом чине Хартман и ушел со службы в 1970 году, и доживал свой век на пенсии. Старый вояка оказался прав: "Старфайтер" быстро завоевал прозвище "Летающий гроб" и неизменно оправдывал его все годы службы, но это уже не имело значения.
P.S. Подскажите, если кто знает, ЖЖ-сообщество любителей авиации времен второй мировой.
В конце февраля 1943 на раскисшее от первых оттепелей поле Николаевского аэродрома, в междуречье Буга и Ингула, совсем недалеко от Темводского концлагеря, плюхнулся 7 отряд, III группы 52-й истребительной эскадры Люфтваффе. На аэродроме, еще хранившем следы диверсии, устроенной группой николаевских подпольщиков под руководством Сидорчука, уже находились остальные группы, а по-нашему - полки, самой эффективной эскадры германских Военно-воздушных Сил. Сама же эскадра находилась в плачевном состоянии, едва унеся ноги с Северного Кавказа. В Николаеве бравые асы Геринга переводили дух перед отправкой на Кубань, где вермахт готовил воздушное наступление против Красной Армии. В составе 7-го отряда (эскадрильи) приземлился и лейтенант Эрих Хартман. Этот щуплый, белобрысый, с усыпляюще медленной речью молодой человек, которому никто не давал даже его 21 год, ничем не напоминал персонаж из пропагандистского журнала "Der Adler", но судьбе будет угодно распорядиться так, что именно он станет самым результативным летчиком всех времен и народов. Он будет воевать практически непрерывно и последний самолет противника собьет за несколько часов до окончания войны, шестнадцать раз сам будет падать в подбитой машине, один раз прыгать с парашютом, дважды побывает в плену, один раз убежит, и ни разу не будет даже оцарапан. Ему предстоит получать высшие награды, и, испытывать на себе зависть коллег, и во время, и даже после войны, ему предстоят десять лет советских лагерей. Но все это будет потом. А в феврале 1943 года на раскисшей николаевской земле стоял едва оперившийся лейтенантик, ведомый оберфельдфебеля Эдмунда Россмана. То, что лейтенант оказался ведомым у фельдфебеля, было обычным делом во фронтовых частях Люфтваффе. Конечно же, немцы не были бы немцами без почтения к дисциплине, но прагматизм и жестокая реальность заставили их ввести правило, совершенно невозможное в Красной Армии, - в воздухе командует самый опытный и удачливый летчик. Независимо от звания команды, которые он отдает, должны выполняться всеми и беспрекословно, форма этих команд не имеет значения. В том, как это правило действует, Эрих Хартман смог убедиться уже через месяц после своего прибытия на фронт, когда громкоговоритель, установленный у КП, на весь аэродром разнес отборную брань, которую лейтенант Гриславски изрыгал по адресу своего ведомого майора фон Бонина, не выполнившего его распоряжения. И майор фон Бонин, будучи командиром группы, в которой служили и Хартман, и Гриславски, после приземления лишь улыбнулся и заметил, что слышал "ценные указания" Гриславски, но не мог ответить, так как у него была повреждена рация. Нет, Хартман не был в обиде за то, что летал за хвостом фельдфебеля, более того, он считал, что ему несказанно повезло. Из первого же боя будущий герой летел, по его же словам, бросив ведущего, "в страхе втянул голову в плечи, весь сжался, прячась за бронеспинкой", а в результате заблудился и разбил самолет в тридцати километрах от аэродрома. За этот "подвиг" Хартман не угодил в штрафбат, как это непременно случилось бы у нас, а был лишь отстранен от полетов на… три дня. В столь мягком исходе этого проступка, Хартман знал, была заслуга его ведущего. После войны он скажет: "Я был мальчишкой, слепым, как только что родившийся котенок. Позже я не мог себе представить, что было бы со мной, если бы меня послали в первый боевой вылет с невнимательным и безразличным к судьбе молодого летчика ведущим. А таких у нас было много".
Надо сказать, послевоенные историки и на востоке, и на западе сильно сомневались в действительности многочисленных побед ведущих немецких летчиков-истребителей. Ведь получалось, что их лучшая сотня в совокупности уничтожила свыше двадцати пяти тысяч самолетов союзников. Немцев подозревали в том, что у них командиры крадут победы подчиненных. Такому мнению способствовали и известный всему миру нацистский "вождизм" (а Геринг гордился нацистским воспитанием Люфтваффе), и то обстоятельство, что многие известные немецкие летчики в начале своей карьеры совершали десятки безрезультатных боевых вылетов, и, наконец, вопрос: что же делали остальные? Дальнейшие исследования установили, что "воровства" не было, а было вот что: ВВС всех воюющих стран сталкивались с проблемой, как учитывать воздушную победу если в уничтожении вражеского самолета принимали участие не один истребитель, а несколько. В Англии и США в этом случае велся скрупулезный подсчет участия в виде, половинок или четвертинок победы и никого не удивляло, скажем, 23,5 победы британского майора Джонса. В ВВС РККА и в ВВС Финляндии победы делились на личные и победы в группе, которые были как бы второго сорта. У немцев ничего этого не было. "Один летчик - одна победа"- таков был непреложный закон. И тут нетрудно предположить, в чью пользу писались общие победы. В пользу безвестного салаги или прославленного аса? Из послевоенных мемуаров германских летчиков известно, что охотно делился общими победами истребитель номер два (301 победа) Герхард Баркхорн. Этим он снискал глубокое уважение, но не нашел подражателей. Среди элиты немецких летчиков шла острая борьба за первенство, и молодые необстрелянные пилоты были пешками в этой борьбе. Эрих Хартман вспоминал: "У нас было большое количество асов, которые говорили просто: "Я должен сбивать противников, и мне безразлично, что происходит с моим ведомым". В ход шли и не совсем честные приемы. Тот же Хартман, во время битвы за Днепр, обнаружил крупный советский аэродром, но не доложил об этом командованию. Он стал ежедневно наведываться в свои "охотничьи угодья", чтобы подстрелить какой-нибудь одинокий советский самолет, а когда его непосредственный начальник Гюнтер Ралль увязался за ним, то Хартман намеренно увел его в сторону и сообщил о том, что обнаружил цель, уже когда пикировал на нее. "Мой командир увидел лишь два несущихся к земле пылающих факела", вспоминал он впоследствии. Да, Хартману повезло с учителями. У Россмана он научился одному важному приему, в конечном итоге и сделавшему его первым. Хартман заметил, что его ведущий не ввязывается в воздушные бои, но тем не менее постоянно увеличивает свой боевой счет. Дело в том, что Россман из-за ранения пилотировал самолет практически одной рукой и не мог резко и быстро маневрировать. Он избрал другую тактику. Смысл ее в нескольких словах можно обрисовать так: "Первым обнаружить противника, выждать, незаметно подкрасться, нанести удар и быстро уйти, чтобы немного погодя вернуться и повторить все сначала". Хартман пришел к выводу, что эта тактика - самая лучшая. Он перенял ее и с успехом применял до конца войны. "Меня никогда не интересовали проблемы воздушного боя, - говорил он, - я просто в них не ввязывался".
В Николаеве Хартман перешел к другому ведущему - оберлейтенанту Вальтеру Крупински. Этот грубиян, бабник, пьяница (однажды летавший в пьяном виде даже на реактивном МЕ-262) и будущий бригадный генерал бундесвера, прославился невероятным количеством происшествий, в которые попадал, и из которых всегда выбирался. Он научил Хартмана еще одной важной вещи: стрелять только тогда, "когда вражеский самолет заслоняет собой весь белый свет", и дал ему прозвище "Бубби" (детка, пацан), которое намертво приклеилось к Хартману, и с которым он и вошел в историю.
Из Николаева отряд, где служил Хартман, вылетел сначала в Керчь, а затем перелетел в Тамань. Здесь в небе Кубани два лучших аса противоборствующих сторон, еще не зная, что они лучшие, возможно, встречались в воздухе. Здесь впервые с начала войны немцам был противопоставлен равноценный воздушный противник. И хотя советские ВВС, в конечном итоге, понесли большие потери, чем Люфтваффе, но общий исход сражения был за нами. Воздушного наступления Геринга не получилось, Таманский полуостров был потерян.
В дальнейшем траектории судеб Александра Покрышкина и Эриха Хартмана разошлись, и следующая возможность столкнуться в воздухе у них появилась лишь в 1944 году, когда в ходе наступления Красная Армия вышла на границу с Румынией, чьи нефтяные поля имели стратегическое значение для Гитлера и его союзников. Стремясь предотвратить крах в мае 1944, вермахт нанес контрудар под Яссами. Для непосредственной поддержки войск были привлечены лучшие силы авиации. Советская сторона ответила тем же. Летчики, вспоминая потом воздушные бои над Яссами, сравнивали их с боями над Кубанью и Курской дугой. Как всегда, и в этом, последнем на Восточном фронте воздушном сражении, разменной монетой стала необстрелянная молодежь. Из известных асов лишь Баргхон, до тех пор лидировавший в боевом счете, прозевав атаку "аэрокобры", 31 мая 1944 на четыре месяца отправился в госпиталь и пропустил Эриха Хартмана вперед.
Осенью 1944 года, достигнув рубежа в 300 воздушных побед, Хартман был представлен к высшей награде рейха - Брильянтам к Рыцарскому кресту. В ставку Гитлера в Восточной Пруссии Хартман явился изрядно пьяным и, по свидетельству очевидцев, пытался в приемной примерить фуражку фюрера. Сохранились кадры кинохроники, на которых Гитлер в сердито нахлобученной фуражке надевает награду на шею пьяно улыбающемуся Хартману.
Примечательно, что если судить по воспоминаниям советских ветеранов, то получается, будто германская авиация чуть ли не до последних месяцев войны обладала явным численным превосходством над советской. В сорок первом и сорок втором годах, якобы, немцы настолько превосходили нас численностью, что совершенно безнаказанно хозяйничали в небе, гонялись за одиночными подводами, обстреливали беженцев и колхозные стада. К сожалению, документы говорят об обратном. Даже в начале войны, после чудовищных потерь первых дней, советская авиация располагала большим количеством самолетов, чем немецкая. Реального численного превосходства немцы достигли только в начале сорок второго года, но в ходе Сталин-градской битвы утратили его и теперь уже навсегда. Почему же практически все советские участники войны говорят о немецком превосходстве как о факте? К сожалению для нас, ответ может быть только один - самолет хорош лишь тогда, когда он в воздухе, а не на земле. И хорош тем, что правильно, а, следовательно, эффективно, применяется. В этом, собственно, и выражается превосходство в воздушной войне. И в этом смысле немцам удалось долго удерживать превосходство, даже будучи в численном меньшинстве. Характерный пример: на Курской дуге им удалось собрать около 1700 самолетов, а Красной Армии 2400, но количество самолето-пролетов (т. е. полетов, связанных с пересечением линии фронта) с обеих сторон было зафиксировано практически равное. И лишь когда Красная Армия перешла в наступление и немцам пришлось спешно менять аэродромы, этот показатель у них заметно упал. О большей интенсивности использования авиации немцами говорит и такой факт: если Иван Никитович Кожедуб совершил в годы войны 330 боевых вылетов и, в 120 воздушных боях официально уничтожил 62 неприятельских самолета (два американских истребителя, сбитые им в небе Берлина, в это число, естественно, не входят), то Эрих Хартман, начав воевать в 1942 году почти одновременно с Кожедубом, свой последний 352 самолет противника сбил в 1404 боевом вылете, проведя 825 воздушных боев. Почему так произошло? Причин много, их анализ не входит в задачу этого повествования, замечу только, что из приведенных фактов явствует: организация и условия для боевой работы у немцев были гораздо лучшими, чем у нас. Гитлеровским асам не было нужды бороться с собственным командованием. Подготовка пилотов была поставлена очень хорошо, а затем происходил жестокий "естественный" отбор. Лучшие (меньшинство) достигали высот, остальные (большинство) становились пушечным мясом.
Несмотря на отчаянные усилия, Эрих Хартман и его товарищи встретили конец войны в длинной колонне военнопленных. И должны были бы благодарить Бога за то, что остались живы, в отличие от многих и многих германских летчиков, усеявших своими костями Европу от Сталинграда до Ла-Манша. Только 52-я истребительная эскадра, в которой воевали трое лучших асов Люфтваффе и множество рангом пониже, за войну потеряла около 7 полных составов, и львиная доля их легла в украинскую землю, или превратилась в дым в украинском небе. У летчиков редко бывают могилы.
Если англичане плененных немцев продержали у себя около двух лет, но зато как воду из губки выжимали из них боевой опыт, то Советские Вооруженные Силы эти проблемы не интересовали совершенно. Почти 11 лет Эрих Хартман провел в советском плену, и относились к нему, как к простому преступнику. Только визит канцлера ФРГ Конрада Аденауэра в Москву с целью подписания мирного договора положил конец заключению. Хартман смог вернуться домой к семье и начать новую жизнь. После многих месяцев, когда он фактически жил на содержании у жены, ему пришлось сказать себе: "Летать - это все, что ты умеешь". И записаться в бундесвер. К удивлению и возмущению его бывших сослуживцев, приняли его лишь гауптманом, то есть в звании ниже того, что он имел в вермахте. Под руководством капитана ВВС США Джимми Мангима Хартман учился летать на американских учебных самолетах Т-6 и Т-33, а в 1957 году он был направлен в США на авиабазу в Аризоне, там Хартман освоил уже реактивный истребитель F-86 "Сейбр". В США на авиабазе Неллис у него появилась возможность ознакомиться с новейшим в то время и весьма рекламируемым самолетом F-104 "Старфайтер". После возвращения в ФРГ Хартмана назначили заместителем командира школы подготовки летчиков-истребителей в Ольденбурге. Когда же было принято решение о создании первой истребительной эскадры бунде-свера "Рихтгофен", командиром эскадры было предложено назначить именно его. Потекли месяцы службы. Правительство Федеративной Республики, в конце концов, явно под давлением американцев приняло решение закупить в США истребители "Старфайтер". Хартман, знающий эту машину, выступил против. И хотя сделал это в достаточно дипломатичной форме, и политическое, и военное руководство ФРГ не простили ему конфронтации. От командования эскадрой он был вскоре отстранен и лишь в 1968 году, да и то по личному ходатайству своего бывшего командира генерала Гюнтера Ралля получил чин оберста (полковника). В этом чине Хартман и ушел со службы в 1970 году, и доживал свой век на пенсии. Старый вояка оказался прав: "Старфайтер" быстро завоевал прозвище "Летающий гроб" и неизменно оправдывал его все годы службы, но это уже не имело значения.
P.S. Подскажите, если кто знает, ЖЖ-сообщество любителей авиации времен второй мировой.