Часть 5, в которой Марина видит море, а сказки продолжаются сами собой.
Когда бабушка умерла, наши соседи из левого крыла, Жинев и Роди, взяли карут и две лопаты, и закопали ее комнату туманом. Они зачерпывали туман лопатами, словно ложками, и бросали его в окно, пока комната бабушки доверху ни наполнилась белым. С тех пор третья дверь по коридору в нашей квартире никуда не вела.
Через неделю после этого, когда все ходили притихшие, а мама часто плакала, закрывшись в гостиной, я спустился на крыльцо и тихо сказал туману:
- Море. Чайки.
Я сказал это просто так, не ожидая результата; ведь о море я знал только что в нем очень-очень много воды, пахнущей солью, водорослями и йодом, а о чайках - что они протяжно кричат. В общем, то, что рассказывала мне бабушка. Но туман внезапно пришел в движение, раздался, раздвинулся; в нем стало видно далеко-далеко, и часть его, что была внизу, заходила, вздыбилась тысячей волн, и все это зашумело густо и живо. Потом моих ноздрей достиг запах йода и соли, и, наверное, водорослей; а сверху стали носиться птицы, большие, как вороны, но белые, и с желтыми клювами; протяжно и резко кричали они, падали вниз, взмывали, и туман наливался цветом - лазоревым, изумрудным, жгуче-синим.
Я стоял неподвижно. По правде говоря, ни о чем не думал, как бывает во сне. Потом повернулся к морю спиной и вернулся в дом, закрыл за собой дверь, поднялся по лестнице. Радость и удивление, и еще что-то, что я не мог определить, боролись во мне не на жизнь, а на смерть.
По вечерам бабушкины сказки теперь сами приходили ко мне, полусном-полуявью. Я привык к ним, я настолько к ним привык, что они пришли и поселились во мне, как птица внутри царевны.
Одну из таких сказок, сказку про волшебный город Ильке, я почему-то помню отчетливее остальных.
Город Ильке был полон вещей, которые были одна другой чудеснее.
- Мне кажется, тут проход, - говорил Карл, провожатый Мийе. - А ну, перестань дышать!
Мийе задерживал дыхание, и тогда Карл хватал его за руку и волок прямо сквозь стену дома, и они оказывались во дворе. Дворы были самые разные - в одних во всю цвела вишня до того пьяная, что трех глотков ее запаха хватало, чтобы стать веселым-веселым, как воздушный шар. Другие вели на улицы, которых и на карте-то нет; а в одном жил настоящий дракон, Карл и сам не ожидал его увидеть, и они с Мийе еле унесли ноги.
- Пойдем в бар на Длинную улицу?
В баре на Длинной улице разливали особый напиток, после третьего глотка которого посетитель превращался в какого-нибудь зверя, при этом не теряя способности сидеть и говорить. Так что бар был полон жирафов, собак, обезьян, медведей и цапель, которые наперебой беседовали о литературе, политике и баклажанах. Карл и Мийе едва нашли себе столик, и Карл превратился в какаду, а Мийе в лемминга, так что четвертый глоток ему пришлось делать, сидя на краю кружки.
Действие напитка заканчивалось, когда за посетителем захлопывалась дверь…
Мы с Мариной стояли на крыльце.
- Хочешь, я покажу тебе фокус? - говорил я, как бы между прочим; а на деле просто лопался от нетерпения. Сейчас она ахнет! Да по сравнению с тем, что я теперь умею, светопреставления Ефрона - просто ерунда.
- Валяй, - кивнула Марина. Я как можно небрежнее повернулся лицом к туману и нарочно негромко, но достаточно драматично произнес:
- Море. Чайки.
И все пришло в движение.
Марина стала такой же неподвижной, как я в первый раз. Я ждал восторга, но она спросила только:
- Почему ты не сказал мне раньше, что можешь делать его цветным?
- Я раньше не мог.
- А когда ты был на море?
- Я не был.
- Как это?
- Просто представил. Мне бабушка рассказывала.
Мы помолчали. Потом Марина продолжила:
- Позови мою маму.
- Марина, это не получится.
- Позови.
Я повернулся к туману - он снова стал бесформенным и белым. Я сказал:
- Инга. Инга Бринну.
Но из тумана никто не вышел.