Памяти Элеоноры Петровны Гомберг: 1-я часть
В данном посте мне хотелось бы представить моим Читателям довольно большой текст, написанный не мной. Это рассказ о жизни необыкновенного человека, которого мне посчастливилось близко знать в Вене с 1995 по 2002 год. Элеонора Петровна Гомберг, преподаватель истории искусствa на историческом факультете Ленинградского университета и автор книг по истории искусства, стала первой моей знакомой после моего приезда на учёбу в Австрию в августе 1995 г., а постепенно и старшим другом и собеседником, человеком, с которым я вроде как "случайно" встретился, передавая привет из Петербурга от общих знакомых. Наше знакомство продолжалось 7 лет, до самой смерти Элеоноры Петровны в 2002 году. Элеонора Петровна -- именно та, самая пожилая и самая верная венская "студентка" Сергея Сергеевича Аверинцева, которая ходила по возможности на все его семинары и спецкурсы, и ради которой Сергей Сергеевич иногда превозмогал свои недуги, через силу приходя в университет на занятия. О моём личном знакомстве с Элеонорой Петровной я, может быть, расскажу как-нибудь в другой раз. А теперь я предоставляю слово дочери Элеоноры Петровны, моему другу Нине Вержбинской-Рабинович, венской художнице:
............................................................................................
Моя мама Элеонора Петровна Гомберг-Вержбинская родилась 5 ноября 1912 года в г. Елисаветграде (Кировограде) на Украине . Она была единственным ребёнком в семье.
Мать Э.П., Мириам Бэлла Елизаветинская (впоследствии Мария Семёновна), из бедной еврейской семьи, рано осиротевшая и выращенная матерью, кончила русскую гимназию (на средства еврейской общины, помогавшей вдове с двумя детьми ). Младший брат Марии Семёновны погиб в возрасте девяти лет, когда его в игре нечаянно столкнул в яму с негашеной известью его сосед и кузен - тот самый Григорий Зиновьев (Родомысельский), будущий революционер, любимец Ленина, глава "Антисоветского террористического центра", с которым Сталин расправился в 30-е годы, не пощадив его ближайших родственников. Об этом позже.
Отец Пейсах Хаим Гомберг( по паспорту мама была Пейсаховна, но в традиции 20-х и 30-х годов сделалась Петровной и такой числилась в дипломе, кандидатском и доцентском удостоверениях) - сын богатого купца, владельца универсального магазина (брак был, видимо, по рассчёту). Пейсах был послан учиться в Цюрих инженерному делу - в России из-за процентной нормы он в университет поступить не смог. Мириам Бэлла выехала (на средства свёкра) к нему после тревожных сигналов, поступивших от его квартирной хозяйки, что её молодой муж бездельничает и совсем забросил учёбу. Молодой Гомберг, судя по рассказам мамы, был "нестандартным евреем" - любил цирк и циркачей, впоследствии водил туда и за кулисы свою маленькую дочь. Прилежанием и деловым рвением не отличался к великому огорчению его родителей и супруги. После года или немногим более безуспешного учения заграницей Пейсах вернулся в Елисаветград, где поступил на службу к отцу. Элеонора родилась после многих лет брака её родителей, когда уже казалось, что детей у них не будет. Перед этим Мириам Бэлла ездила второй и последний раз за границу в Швейцарию (проездом через Вену, кстати), где ей сделали какую-то гинекологическую операцию, после чего она успешно забеременела. До революции жизнь в городе и в семье протекала достаточно монотонно, однако после 1918 года всё изменилось: Началась гражданская война, власть в городе еженедельно переходила из рук в руки то белых, то красных, то "зелёных" - махновцев, петлюровцев, григорьевцев и прочих банд. Во время еврейского погрома в 1918 году отец Элеоноры был убит восемнадцатилетними григорьевцами, вооруженными и пьяными. Детей и женщин они в последнюю минуту пощадили. Элеонора сохранила в памяти и этот момент, и последующие погромы, когда они с матерью уходили из дома в поле и мимо них неслись всадники, а она с детским любопытством глядела, спрятавшись в кукурузе, на лошадиные ноги в нескольких метрах от себя.
В 1923 Мириам Белла с одиннадцатилетней Элеонорой перебирается из разрушенного городка и разорённого дома в Петроград, где её родственник (и невольный убийца брата) Григорий Зиновьев занимает высокий пост. Пред его очи она так и не предстала, но маленькая Элеонора помнит, как на приёме у жены Зиновьева они с матерью получили ордер на комнату в коммунальной квартире.
Началась новая жизнь, где всё было по-другому: большой город, посещение школы (до этого Нора получала частные уроки на дому, ни о какой школе в условиях гражданской войны на Украине не было речи) сразу с пятого класса.
Отступление: в 1977 году по приезде в Вену при заполнении анкет в американском эмиграционном агентстве Элеонору "уличили": как это она могла после 5 лет школьного образования поступить в университет. Американская сотрудница Хиаса сравнила дату поступления в школу - 1923 и дату окончания - 1928- и отказалась верить таким несуразным данным и утверждениям, а представление об особенностях российской истории начала 20 века или хотя бы воображение у неё отсутствовало. Кроме школы Элеонора продолжала ещё в Елисаветграде начатое музыкальное образование - игру на рояле, к чему у неё были большие способности. В родном городке по счастливому совпадению она сразу попала в руки прекрасного педагога - матери знаменитого музыканта и основателя всемирно ценимой школы русского пианизма Генриха Нейгауза. В Питере ей опять везёт: она учится в музыкальном техникуме у первоклассной преподавательницы Нины Георгиевны (фамилию я не помню), которая прочит Элеоноре музыкальную карьеру, продолжение обучения в консерватории. Элеонора, с юности хотевшая заниматься искусством и пришедшая туда через литературоведение, никогда не пожалела о том, что не послушалась своей учительницы и не стала музыкантом-профессионалом, хотя музыка сопутствовала ей до последних дней.
Первое время в школе Элеонора чувствовала себя очень неуютно: "новенькая", она дичилась детей, которые, ко всему прочему, дразнили её за южнорусский акцент. Постепенно это прошло и у неё появились товарищи, а в старших классах сложилась компания, члены которой остались друзьями на всю жизнь. Кончив школу в 15 с половиной лет (классов было почему-то всего 9), Элеонора в первую осень не была принята в университет как дочь служащей - её мать была сначала кассиршей, а потом заведующей булочной. Однако через год она поступает на русское отделение филологического факультета Ленинградского университета, где учится, полная энтузиазма, хотя её мечтой было искусствоведение, в те времена в университете как самостоятельное направление отсутствовавшее. Одним из решающих событий того периода, о чём Э.Гомберг часто вспоминала, было её временное исключение за проявление "мелкобуржуазного духа", выразившееся в том, что она пригласила сокурсников к себе домой на день рождения и двое из приглашённых написали на неё донос о том, как этот "классово чуждый элемент" пытается снискать симпатию молодого пролетариата. Трудно представить, но делу дали ход и Элеонора была отчислена со второго курса. Но тут откуда ни возьмись взялись у этой застенчивой девочки упорство и самостоятельность: она подавала заявления с просьбой о восстановлении за отсутствием "состава преступления", ходила на приём к университетскому начальству. И её сопротивление увенчалось успехом , она была восстановлена на своём курсе. Оба её обвинителя продолжали быть её сокурсниками, один из них в последующие годы бодро продолжал писать доносы, которые заканчивались для адресатов не просто отчислением из университета, а арестами ( к сожалению, я не помню их имён).
Вторым типичным для того времени эпизодом, ещё более зловещим, был звонок на кафедру литературы из ГПУ с требованием студентке Элеоноре Гомберг немедленно явиться на Литейный проспект в Управление КГБ, т.н. Большой дом. Это было то самое время, когда Сталин начал расправляться не только с уже отстранёнными от власти своими противниками, лидерами т.н. "правой оппозицией" Зиновьевым и Каменевым, но и с их родственниками. Отец, жена, сын, братья и сёстры (а также их жёны и мужья) Зиновьева уже были посажены или казнены, руки стали доходить до кузенов, кузин и их детей...18- летняя Элеонора по дороге забежала на работу к матери сказать, куда её вызвали, на случай, если им не дано будет увидеться, и явилась на Литейный. В окошке регистратуры она назвала свою фамилию и ей сообщили, что на неё нет пропуска. На наивный вопрос, что же ей делать, дежурный взглянул на неё и выразительно сказал: "Иди домой, девушка" Этому совету она и последовала. Можно только благодарить российскую безалаберность и докомпьютерную эпоху, которые допускали такие "промахи".
Обучение в университете в те годы было довольно необычным: одним из способов получить зачёт был т.н. "групповой метод", когда ответ одного студента засчитывался всей группе. Однако при желании можно было получить хорошее образование- многие блестящие преподаватели ещё не были посажены или отстранены .Довольно удивительно было и то, что тему своей диссертации Э.П.Гомберг выбрала по своему желанию и смогла её защитить - "Блок и поэты-символисты". Параллельно с аспирантурой и работой над диссертацией она начала работать в университете как лаборантка, а потом и как преподавательница. Таким образом, в 1977 г., к моменту её эмиграции, у неё за плечами были сорок с лишком лет рабочего стажа в ленинградском университете , а вот пенсию ей выплатили за 12 месяцев вперёд и на этом всё и кончилось. За 25 лет, что были прожиты в Вене, ни о каких переводах пенсии не было и речи. Спасибо Австрии, которая поддерживает всех своих жителей старше 65 лет независимо от того, успели они в своё активное время работать в этой стране или нет.
Во вторую половину 30-х годов, кроме защиты диссертации в 1939 г. и работы в университете, происходят и другие важные события в жизни Элеоноры - она встречает молодого филолога, аспиранта кафедры русского языка, человека, во многом отличного от её остальных друзей и коллег. Семён ( а по паспорту Хайрулла Хабебулович) Махмудов, родившийся в татарской деревне под Казанью в семье, где не говорили по-русски, а мать была неграмотной, был воистину одним из тех, кто "всем обязан революции". Действительно,без революции человек его происхождения да ещё "иноверец" даже с самыми блестящими способностями вряд ли попал бы в университет, защитил сначала кандидатскую, а потом спустя много лет докторскую диссертацию и стал бы заведующим кафедры русского языка в Алма-Ате. Надо сказать, что членом партии он никогда не был ( для его высокого служебного положения редкость) и Сталина всегда терпеть не мог. Человек он был очень талантливый, но грубый и необузданный, с одной стороны, он разделял Элеонорины интересы и увлечения, связанные с литературой, но с другой стороны, очень многое в её внутреннем мире для него просто не существовало. Он самым крайним образом отличался от окружавших Нору людей, и её лучшая подруга выразила общее отношение к новому члену круга друзей такими словами: "Мы все его боялись". Был он и ревнив, и не всегда трезв... и тем не менее, наверное, именно его экзотичность в сочетании с дарованием в их общем и любимом деле превратили интеллектуалку Э.П. и infant terrible в пару. В августе 1937 года у них родился сын (о чём Махмудов, находившийся в деревне у себя на родине в момент появления сына на свет, не счёл нужным поделиться со своей матерью). Хотя по традиции того времени брак не был зарегистрирован, сына своего Алексея Махмудов не только признавал и дал ему фамилию, но и впоследствии всегда гордился им.
К моменту начала войны жизнь Э.П. выглядела так: её гражданский муж после защиты кандидатской диссертации в 1940 г. уже год как был направлен преподавать в Алмаатинский университет, этот факт рассматривался как временный, года на 3, с последующим возвращением в Ленинград. Сама Э., тоже уже защитившая диссертацию, была доцентом кафедры русской литературы ,читала историю литературы 18-19 вв., но главным предметом её исследований оставались поэты и писатели-символисты рубежа 19-20 вв. Летом 1941года во время студенческих каникул она, свободная от преподавания, начала работать экскурсоводом в заново открытом доме-музее И.Е. Репина - Пенатах, переехав туда с трёхлетним сыном.
Там 22 июня её застало известие о начале войны с Германией. В первые же недели созрело решение не отдавать ребёнка в эвакуируемые детские дома, а, уволившись из университета, с сыном и подругой (у которой на руках была тоже трёхлетняя дочь), пробиваться в тыл на восток от молниеносно наступающих немецких войск. До Куйбышева ехали они вчетвером - с детьми, чемоданами, детскими ночными горшками, пересаживаясь с поезда на баржу, доставая билеты на вокзалах и на пристанях. От Куйбышева, где подруга с дочерью сошли, Э.П. добиралась уже сама с сыном до вожделенного Алма-Аты, где ждал её муж и отец её ребёнка.
Ей повезло, т.к. работников Лен. университета брали на работу в Алма-Атинский университет, она получила место преподавателя на кафедре русской литературы и встретила там некоторых прежних коллег, тех, что не пошли на фронт .Интереснейшие люди со всех концов страны собрались в этом крупном, но, конечно, провинциальном городе. Университет был, несомненно, местом встречи для студентов из Москвы, Ленинграда, с Урала ,Украины, Прибалтики и Средней Азии. Им преподавали профессора крупнейших университетов России, действительно первоклассные учёные - Наум Яковлевич Берковский, Виктор Максимович Жирмунский и многие другие. Жизнь была, конечно, голодная и тяжелая, но не сравнимая с условиями в тех районах страны, где бушевала война или фронт был рядом. Преподаватели жили целыми семьями в университетском общежитии, Э.П. делила комнату с сыном, мужем, матерью и демобилизованным после тяжёлого ранения родственником. Кто мог, продавал на барахолке вещи, украшения, и Э.П. рассказывала, как одна из её более обеспеченных студенток не постеснялась купить у неё какую-то вещь, которую она продавала, чтобы обеспечить болевшему сыну дополнительные продукты, кроме тех, что покупались по карточкам.
Э.П. рассказывала часто о самодеятельном кружке, организованном талантливой и самостоятельно думающей студенткой Дорой Шток. Эта группа студентов собиралась регулярно в общежитии, они обсуждали вопросы философии, политики и литературы, высказывая личную точку зрения и никак не скрываясь, т.к. никто из них антисоветчиком себя не считал. Однако кто-то на группу донёс и все они, кроме одного (которого окружающие сочли провокатором, хотя факт, кажется, остался недоказанным ) оказались в лагере. Э.П. ничего не знала многие годы о судьбе своей любимой студентки, но помнила её всегда. И вот, в первые же недели эмиграции зимой 1977-78 годов, ещё в венском отеле она читает в журнале "Время и мы" статью некой Доры Штурман и там же биографию автора. Всё как бы сходится с историей её студентки. Э.П. пишет на адрес редакции письмо и получает ответ :"Дорогая Норочка! Ну конечно это я..." Разница в возрасте у них была 9 - 10 лет и преподавательница со студенткой были на ты. Штурман - девичья фамилия убитой фашистами матери - стала самиздатским псевдонимом к тому времени уже ставшей широко известной публицистки, эмигрировавшей в Израиль в начале 70-х годов, когда сделалось опасным оставаться в Харькове, печатаясь на Западе хоть и под псевдонимом. Э.П. через год после отъезда из России гостила у Доры Штурман в Израиле, таким образом это трагическое воспоминание времён эвакуации получило счастливую концовку. Связь пусть уже только по переписке сохранилась между ними до самого конца.
Три с половиной года провела Э.П. в Алма-Ате, туда же после первой блокадной зимы приехала её исхудавшая, но выжившая мать. Когда кольцо блокады было прорвано и стало возможным возвращение в Ленинград, она тут же ринулась в город, который хотя и не был её родиной, стал в полном смысле этого слова родным. Оставив семью - мать, сына и мужа в Алма-Ате до того момента, когда кров и преподавательская ставка будут восстановлены, она приехала ещё до конца войны в разрушенный Ленинград, с трудом вернула комнату, куда за это время въехали посторонние, опять была принята в университет в качестве преподавателя кафедры русской литературы. Впоследствии, когда в университете при историческом факультете открывается кафедра истории искусства, она, доучивая необходимый материал (как это точно происходило, я не знаю) переходит туда и мечта её юности - стать искусствоведом - осуществляется.
Через несколько месяцев к Э.П. приезжают оставшиеся в Алма-Ате члены семьи за исключением мужа, который остаётся на своей кафедре до первой возможности получить работу в Ленинграде. Этому не будет дано осуществиться - менее чем через год Э.П. узнаёт - не впрямую от Махмудова, а через общих друзей, - что он никуда уезжать не собирается и что в скором времени у него родится ребёнок от женщины, которая станет впоследствии его второй женой.
Жизнь Э.П. входит в новый этап: всё в ней меняется - город и даже часть света (из Азии возврат в Европу), профессия и, не в последнюю очередь, личная жизнь. Человек, с которым она была знакома с довоенных времен, номинально из "других наук" т.е. математик, а не филолог, однако полностью человек искусства, талантливый художник -любитель, знаток музыки и литературы, входит после возвращения с фронта в её жизнь на новых правах. До войны он казался Э.П. "барчуком", утончённым до потери мужественности интеллигентом, и не нравился ей как мужчина. Несмотря на бронь, даваемую кандидатским званием, он пошёл на ленинградский фронт, где и провёл в артиллерийском расчёте всю войну на передовой. Адрес Э.П. в Алма-Ате он каким-то образом получил и несколько раз писал туда, а также послал свою фотографию с фронта. Похудевший, бритоголовый мужчина (таким и остался на всю жизнь после войны) настолько отличался от прежнего Михаила Львовича Вержбинского, что Э.П. с трудом его узнала. В их судьбе было много общего - сыновья не только однолетки, но даже родившиеся в одном месяце, распавшиеся первые браки, желание начать новую счастливую жизнь, общее желание людей после многих лет страшной войны.
Примерно через год после рождения дочери Махмудова в Алма-Ате в Ленинграде родилась дочь Э.П. - автор этих строк. Летом на даче семья делалась совсем большой: трое детей. Это называлось :"Мои дети, твои дети, наши дети". Имеются в виду сыновья из первых браков Э.П. и М.Л.Вержбинского - Алексей и Глеб - и их общая дочь Нина, на 10 лет младше.
Тут семейное отступление заканчивается, оно было, однако, необходимо для того, чтобы не сложилась превратный образ Э.П. Гомберг как некоего книжного червя или синего чулка - она была женщиной во всех смыслах этого слова.
............................................................................................
На этой комбинированной фотографии изображён Ваш покорнейший, читающий Элеоноре Петровне Библию. В связи с плохим зрением Элеонора Петровна не могла читать мелкий текст Библии, поэтому мы регулярно встречались для чтения и обсуждения Библии. Интерес её был живым и неподдельным. Я, тогдашний студент богословского факультета Венского университета, с удовольствие ожидал этих встреч.