Нам знакомо иное рвение
Юность, за недостатком опыта, живет в придуманном мире. И никто не запечатлел его для вечности лучше, чем Марина Цветаева.
Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг,
Я встретила, Тучков-четвертый,
Ваш нежный лик,
И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена…
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна…
Только в юности мы можем вынести тот накал страстей, каким нагружена ее поэзия. Пожалуй, еще ранний Маяковский был способен на подобное - то-то Цветаева относилась к нему с симпатией: угадывала родственную душу.
И если сердце, разрываясь,
Без лекаря снимает швы, -
Знай, что от сердца - голова есть,
И есть топор - от головы...
Этот топор, столь неожиданно возникающий в таком контексте, в конце концов обернулся петлей.
У некоторых пишущих бывает особое пристрастие к той или иной части речи: у Хемингуэя это - глагол, у Набокова - прилагательное, а у Цветаевой - существительное:
Рябину рубили зорькою.
Рябина - судьбина горькая.
Рябина - седыми спусками...
Рябина! Судьбина русская.
Кроме Цветаевой, ни один поэт не написал прозы того же уровня, что и стихи (разве что Бунин, но его мы и не числим по этому ведомству - а зря!). В цветаевской прозе нет ритмического строя, как в экспериментах Андрея Белого, но есть та же концентрация энергии, что и в ее поэзии. Одно время в юности я думала, что это - вообще лучшее, что написано по-русски :)
Тогда я знала наизусть множество ее стихов, но сейчас я почему-то редко их вспоминаю - хотя они и не стали нисколько хуже.
Этой фотографии я никогда прежде не видела, нашла ее вот в этом фильме. Тут придуманный мир еще манит :)