"Загадка женственности".
«Бетти Фридан. Загадка женственности»
Классическая феминистская книга 60-х годов.
Какова же она, идеальная женщина?
Она
давно не давала покоя американкам, но была с прятана настолько глубоко,
что о ней даже не говорили. Она давала о себе знать каким-то странным
ощущением беспокойства и неудовлетворенности, чувством тоски, от
которого в середине двадцатого века страдали женщины в Соединенных
Штатах. И каждая боролась с ним в одиночку. Чем бы она ни была занята -
стелила ли постели, делала покупки, подбирала материал на покрывало,
ставила перед детьми сандвичи с кокосовым маслом, отвозила на машине
сына или дочку в клуб скаутов, лежала по ночам рядом с мужем,- она
страшилась спросить даже себя: «И это все?»
Более пятнадцати лет
об этой тоске не было сказано ни слова, ни слова среди миллионов слов,
написанных о женщинах и для женщин в многочисленных заметках, книгах и
статьях, в которых специалисты объясняли женщинам, что их роль - в
стремлении выполнить свое предназначение быть женой и матерью. Пользуясь
традиционными формулировками или замысловатыми понятиями фрейдизма,
женщинам без устали повторяли, что они не могут желать себе лучшей
судьбы, чем прославления собственной женственности. (Специалисты
объясняли, как завлечь мужчину и удержать его, как кормить детей грудью и
приучить их проситься на горшок, как справиться с детской ревностью и
желанием подростков делать все наперекор; как купить посудомоечную
машину, печь хлеб, изысканно приготовить улиток и самим построить
бассейн; как одеваться, как выглядеть и вести себя женственно, как
сделать брак более интересным; как продлить молодость своих мужей и
уберечь сыновей-подростков от совершения преступлений. Их приучали
жалеть невротичных, неженственных, несчастных женщин, которые хотят
стать поэтами, физиками или президентами. Их научили, что женщинам,
обладающим истинной женственностью, не нужна карьера, им не нужно высшее
образование и политические права - одним словом, им не нужны
независимость и возможности, за которые когда-то боролись старомодные
феминистки. Правда, некоторые женщины сорока-пятидесяти лет все еще
помнили, как больно им было отказываться от того, о чем они мечтали, но
большинство более молодых женщин уже даже и не задумывались о таких
понятиях. Тысячи специалистов с воодушевлением приветствовали их
женственность до мозга костей, их приспособляемость к этому понятию, их
«новую» зрелость. Все, что от них требуется,-это с раннего девичества
посвятить себя поискам мужа и рождению детей.
В Америке к концу
пятидесятых годов средний возраст женщин, выходящих замуж, снизился до
20 лет и неуклонно продолжал снижаться. Четырнадцать миллионов девушек
были обручены уже в 17 лет. Соотношение женщин, учащихся в колледже, по
сравнению с мужчинами сократилось с 47 процентов в 1920 году до 35-в
1958 году. Еще сто лет назад женщины боролись за возможность получить
высшее образование, теперь же девушки поступали в колледж лишь для того,
чтобы выйти замуж. В середине пятидесятых 60 процентов учащихся девушек
ушли из колледжа потому, что вышли замуж, или из-за боязни, что слишком
хорошее образование может стать препятствием к замужеству. В колледжах
стали строить общежития для «семейных студентов», но почти всегда
студентами были мужья.
Американские девушки стали выходить замуж,
еще учась в школе. И тогда женские журналы, выражая сожаление по поводу
столь безрадостной статистики молодых браков, стали настаивать, чтобы в
средних школах был введен специальный курс по подготовке к браку или
присутствовал бы такой консультант. Двенадцати-тринадцатилетние девочки
неполной средней школы уже регулярно ходили на свидания. Промышленность
начала выпускать бюстгальтеры с поролоновыми прокладками для
десятилетних девочек, а реклама платьев на девочек от 3 до 6 лет в
«Нью-Йорк тайме» осенью 1960 года гласила: «Она тоже может завлекать
мужчин».
К концу пятидесятых годов уровень рождаемости в
Соединенных Штатах начал превышать уровень рождаемости в Индии. К
руководителям движения «За контроль над рождаемостью», переименованному в
Ассоциацию по планированию семьи, обратились с просьбой изыскать
способ, при котором женщины, получившие предостережение, что третий или
четвертый ребенок будет мертворожденным или дефективным, все-таки могли
бы иметь его. Статистиков в особенности поражал поистине фантастический
скачок в количестве детей у образованных женщин. В семьях, где раньше
было двое детей, теперь было четверо, пятеро, шестеро. Женщины, ранее
хотевшие получить профессию, теперь делали своей профессией рождение
детей. А журнал «Лайф» настолько радовался этому, что в 1956 году
опубликовал целую хвалебную песнь американским женщинам, которые вновь
возвращаются к домашнему очагу.
У одной женщины в нью-йоркской
больнице произошел нервный срыв, когда она узнала, что не может кормить
новорожденного грудью. В других больницах женщины, умирающие от рака,
отказывались принимать лекарства, которые, как доказали исследования,
могли спасти их жизнь: считалось, что побочный эффект убивает
женственность. «Если у меня только одна жизнь, то я хочу прожить ее
блондинкой»,- гласила надпись под огромной фотографией хорошенькой
женщины с лицом, не обезображенным интеллектом, смотревшей со страниц
газет, журналов и аптечных реклам. Каждые три из десяти женщин Америки
перекрашивали волосы. Они ели мел под названием «метрекаль», чтобы
похудеть до размеров молодых тоненьких манекенщиц. Покупатели
универмагов сообщали, что с 1939 года американки похудели на три-четыре
размера. «Женщины теперь подгоняют фигуру под размер, а не наоборот»,-
сказал один покупатель.
Дизайнеры украшали стены кухонь мозаикой и
росписью, так как они опять стали центром жизни женщин, а производство
всего необходимого для домашнего шитья превратилось в индустрию,
приносящую миллионы долларов. Многие женщины выходили из дому лишь для
того, чтобы сделать покупки, отвезти на машине детей или вместе с мужем
пойти в гости или на прием. В Америке росли девушки, у которых за
пределами дома не было никакого занятия.
В конце пятидесятых
годов социологи неожиданно отметили такой феномен: треть американских
женщин работала, но большинство из них находилось уже не в молодом
возрасте, и лишь немногие стремились сделать карьеру. В основном это
были замужние женщины, работавшие неполный рабочий день или неделю
продавщицами или секретаршами, чтобы помочь мужьям закончить
образование, сыновьям колледж или чтобы выплатить ссуду. Либо это были
вдовы, содержащие семью. Все меньше и меньше женщин работали по
специальности. Нехватка медсестер, работников социальных служб и
преподавателей ощущалась почти в каждом американском городе.
Обеспокоенные лидерством Советского Союза в космической гонке, ученые
отметили, что огромным источником неиспользуемого интеллектуального
потенциала Америки являются женщины. Но девушки не хотели изучать
физику: это «неженственно». Одна девушка отказалась от научной работы в
Университете Джонса Хоп-кинса ради места в конторе по недвижимости. Все,
что она хочет, заявила она,- это то, чего хочет каждая американка,-
выйти замуж, иметь четверых детей и жить в хорошем доме в хорошем
пригороде.
Быть женой и жить в пригородном доме идеал и мечта
молодых американок и, как говорят, предмет зависти женщин всего мира.
Американская жена - это женщина, освобожденная научными достижениями и
бытовой техникой от изнуряющего домашнего труда, от опасностей родов и
болезней, которыми страдала ее бабушка. Она здорова, красива,
образованна, ее интересует только муж, дети и дом. Она обрела истинное
женское предназначение. Жена и мать, она уважаема как полноправный и
равный мужчине партнер. Она сама может выбрать марку автомобиля, одежду,
электробытовую технику, супермаркеты; у нее есть все, о чем может
мечтать женщина.
В течение пятнадцати лет после второй мировой
войны исполнение женщиной своего предназначения составляло тщательно
оберегаемую и самовосполняющуюся основу современной американской
культуры. Миллионы американок подражали в своей жизни образу прелестной
американской жены, целуя мужа перед окном на прощанье, провожая его на
работу, подъезжая с детьми к школе на большой машине и улыбаясь, водя
новеньким электропылесосом по безупречно чистому кухонному полу. Они
сами пекли хлеб, сами шили себе и своим детям и целый день не выключали
стиральную машину и сушку. Они меняли постельное белье не раз в неделю, а
два, ходили на курсы вязания ковров и жалели своих бедных
матерей-неудачниц, когда-то мечтавших о карьере. Единственное, о чем они
мечтали,- это быть идеальной женой и матерью; их высочайшим
устремлением было иметь пятеро детей и красивый дом, они боролись только
за го, чтобы заиметь и удержать мужа. Они не хотели думать о
неженственных проблемах за пределами собственного дома; они хотели,
чтобы мужчина принимал главные решения. Они просто упивались своей чисто
женской ролью и с гордостью заполняли графу на опросном бланке: «Род
занятий: домохозяйка».
Более пятнадцати лет все, что писалось для
женщин, и то, о чем они говорили друг с другом, пока их мужья в другом
конце комнаты разговаривали о работе, политике или нагрязненных
водоемах, было связано лишь с детьми, с тем, как доставить удовольствие
мужу, как повысить успеваемость детей в школе, как готовить цыпленка или
шить покрывала. Никто не спорил о том, стоят ли женщины выше или ниже
мужчин, они просто другие. Такие слова, как «эмансипация» и «карьера»,
звучали странно и вызывали какую-то неловкость; их вообще давно никто не
употреблял. Когда француженка по имени Симона де Бовуар написала книгу
«Второй пол», один американский критик сказал о ней, что она, очевидно,
«не знает, что такое жизнь». И кроме того, она говорит о француженках.
«Женской проблемы» в Америке больше не существовало.
Если в
пятидесятых-шестидесятых годах у женщины возникала проблема, она знала,
что, должно быть, что-то не так либо с ее замужеством, либо с ней самой.
Ведь другие довольны своей жизнью, думала она. Что же она за женщина,
если, натирая пол в кухне, не испытывает это таинственное чувство
исполнения своего предназначения? Ей было настолько стыдно даже
допустить появившуюся неудовлетворенность, что она и представить себе не
могла, сколько других женщин испытывают то же самое. Если она пыталась
рассказать об этом мужу, то он просто не понимал, о чем идет речь. Да и
сама она по-настоящему не понимала. Более пятнадцати лет американкам
говорить об этой проблеме было труднее, чем о сексе. Даже психоаналитики
не знали, как назвать ее. Когда женщина обращалась к психиатру за
помощью- а так поступали многие,- она обычно говорила: «Мне так стыдно»
или «Должно быть, у меня безнадежно расстроены нервы». «Не знаю, что
сегодня происходит с женщинами,- с чувством неловкости сказал один
психиатр,- знаю только, что что-то не так, потому что большинство моих
пациентов-женщины. И дело тут не в сексе». Большинство же женщин,
однако, не обращались с этой проблемой к психоаналитику. «Да в общем-то
все в порядке,- повторяли они себе.- Никакой проблемы нет». Но однажды
апрельским утром 1959 года в одном из пригородов Нью-Йорка я услышала,
как мать четырех детей, сидя за кофе с другими матерями, с тихим
отчаянием в голосе произнесла слово «проблема». И остальные знали, что
то, о чем она говорит, не связано ни с мужем, ни с детьми, ни с домом.
Они вдруг поняли - это общая проблема, которая не имеет названия. И
тогда, пусть неуверенно, они начали говорить о ней. А позже, после того
как отвели детей в садик и затем забрали домой, чтобы те могли поспать
днем, две из них плакали слезами облегчения просто потому, что не
одиноки.
Постепенно я поняла, что у бесчисленного количества
женщин в Америке существует одна и та же проблема, у которой нет
названия. Как автору, пишущему в журналы, мне часто приходилось
беседовать с женщинами об их трудностях с детьми или о браке, об их
домах и общинах. Но вскоре я начала распознавать нечто, указывающее на
существование именно этой проблемы. Я видела ее признаки в пригородных
домах и роскошных, в два-три этажа, виллах Лонг-Айленда, Нью-Джерси и
Уэст-Честера; в домах колониального стиля маленького городка в
Массачусетсе; та же проблема ощущалась и во внутренних двориках Мемфиса,
в городских и пригородных квартирах и в гостиных Среднего Запада.
Иногда я чувствовала проблему не как репортер, а как жена: как раз в это
время я тоже растила троих детей.
Я слышала ее отголоски в
общежитиях колледжей и палатах родильного отделения больниц, на
собраниях Ассоциации родителей и учителей и официальных зав-i раках Лиги
женщин-избирательниц, на коктейлях в пригородах, в небольших автобусах и
в обрывках разговоров в машинах. Мне кажется, что те осторожные слова,
которые произносили женщины днем, пока дети в школе, или в тихие вечера,
когда мужья задерживаются на работе, я понимала для начала просто как
женщина, но должно было пройти немало времени, прежде чем я осознала их
куда более серьезное социальное и психологическое значение.
Что же
это была за проблема, у которой нет названия? Какие слова произносили
женщины, пытаясь выразить ее? Иногда женщина могла сказать: «Я чувствую
какую-то пустоту… чего-то не хватает». Или: «У меня такое ощущение,
будто меня нет». Порой, чтобы заглушить это, они прибегали к
транквилизаторам. Иногда им казалось, что что-то \ них не так с мужем
или с детьми, что надо сменить интерьер в доме или переехать в другое
место, завести роман или еще одного ребенка. Иногда женщина обращалась к
врачу, причем толком не могла описать симптомы: «Чувство усталости… Я
так злюсь на детей, что это пугает меня… Хочется плакать без всякой
причины» (один врач из Кливленда на-тал это «синдромом домохозяйки»).
Некоторые женщины рассказывали мне, что у них на руках появляются
большие кровоточащие волдыри, которые затем прорываются. «Я называю это
болезнью домохозяек,- сказал семейный врач из Пенсильвании. -В последнее
время я часто вижу подобное явление у молодых матерей, имеющих четверо,
пятеро, шестеро детей, они просто хоронят себя в кастрюлях. Но причина
здесь не в моющих средствах, и кортизоном это не лечится».
Иногда
женщина говорила мне, что ощущение бывает настолько сильным, что она
выбегает из дому и просто ходит по улицам. Или сидит дома и плачет. А
бывает, что дети рассказывают ей что-то смешное, а она не смеется,
потому что не слышит. Я говорила с женщинами, которые годами посещали
психоаналитика, пытаясь «приспособиться к роли женщины», убрав преграду
на пути к «исполнению своего предназначения жены и матери». Но отчаяние в
их голосе
и взгляд были такими же, как и у других, уверенных, что у
них нет проблем, хотя они тоже ощущали какое-то странное чувство
отчаяния.
Мать четырех детей, бросившая колледж в девятнадцать
лет, чтобы выйти замуж, рассказывала мне: «Я старалась делать все, что
положено женщине,-у меня были различные хобби, я занималась садом,
маринованием, консервированием, общалась с соседями, участвовала в
различных комитетах, организовывала встречи за чаем в Ассоциации
родителей и учителей. Я все это умею, и мне это нравится, но это не дает
возможности подумать и почувствовать, кто ты. Я никогда не стремилась к
карьере. Все чего я хотела. выйти замуж и иметь четверых детей. Я люблю
детей, Боба и свой дом. У меня нет проблем, но я в отчаянии. Я начинаю
чувствовать собственную безликость. Я-подавальщица еды, одевальщица
штанов, убирательница постелей одним словом, та, кого зовут, когда
что-нибудь нужно. Но кто я на самом деле?»
Классическая феминистская книга 60-х годов.
Какова же она, идеальная женщина?
Она
давно не давала покоя американкам, но была с прятана настолько глубоко,
что о ней даже не говорили. Она давала о себе знать каким-то странным
ощущением беспокойства и неудовлетворенности, чувством тоски, от
которого в середине двадцатого века страдали женщины в Соединенных
Штатах. И каждая боролась с ним в одиночку. Чем бы она ни была занята -
стелила ли постели, делала покупки, подбирала материал на покрывало,
ставила перед детьми сандвичи с кокосовым маслом, отвозила на машине
сына или дочку в клуб скаутов, лежала по ночам рядом с мужем,- она
страшилась спросить даже себя: «И это все?»
Более пятнадцати лет
об этой тоске не было сказано ни слова, ни слова среди миллионов слов,
написанных о женщинах и для женщин в многочисленных заметках, книгах и
статьях, в которых специалисты объясняли женщинам, что их роль - в
стремлении выполнить свое предназначение быть женой и матерью. Пользуясь
традиционными формулировками или замысловатыми понятиями фрейдизма,
женщинам без устали повторяли, что они не могут желать себе лучшей
судьбы, чем прославления собственной женственности. (Специалисты
объясняли, как завлечь мужчину и удержать его, как кормить детей грудью и
приучить их проситься на горшок, как справиться с детской ревностью и
желанием подростков делать все наперекор; как купить посудомоечную
машину, печь хлеб, изысканно приготовить улиток и самим построить
бассейн; как одеваться, как выглядеть и вести себя женственно, как
сделать брак более интересным; как продлить молодость своих мужей и
уберечь сыновей-подростков от совершения преступлений. Их приучали
жалеть невротичных, неженственных, несчастных женщин, которые хотят
стать поэтами, физиками или президентами. Их научили, что женщинам,
обладающим истинной женственностью, не нужна карьера, им не нужно высшее
образование и политические права - одним словом, им не нужны
независимость и возможности, за которые когда-то боролись старомодные
феминистки. Правда, некоторые женщины сорока-пятидесяти лет все еще
помнили, как больно им было отказываться от того, о чем они мечтали, но
большинство более молодых женщин уже даже и не задумывались о таких
понятиях. Тысячи специалистов с воодушевлением приветствовали их
женственность до мозга костей, их приспособляемость к этому понятию, их
«новую» зрелость. Все, что от них требуется,-это с раннего девичества
посвятить себя поискам мужа и рождению детей.
В Америке к концу
пятидесятых годов средний возраст женщин, выходящих замуж, снизился до
20 лет и неуклонно продолжал снижаться. Четырнадцать миллионов девушек
были обручены уже в 17 лет. Соотношение женщин, учащихся в колледже, по
сравнению с мужчинами сократилось с 47 процентов в 1920 году до 35-в
1958 году. Еще сто лет назад женщины боролись за возможность получить
высшее образование, теперь же девушки поступали в колледж лишь для того,
чтобы выйти замуж. В середине пятидесятых 60 процентов учащихся девушек
ушли из колледжа потому, что вышли замуж, или из-за боязни, что слишком
хорошее образование может стать препятствием к замужеству. В колледжах
стали строить общежития для «семейных студентов», но почти всегда
студентами были мужья.
Американские девушки стали выходить замуж,
еще учась в школе. И тогда женские журналы, выражая сожаление по поводу
столь безрадостной статистики молодых браков, стали настаивать, чтобы в
средних школах был введен специальный курс по подготовке к браку или
присутствовал бы такой консультант. Двенадцати-тринадцатилетние девочки
неполной средней школы уже регулярно ходили на свидания. Промышленность
начала выпускать бюстгальтеры с поролоновыми прокладками для
десятилетних девочек, а реклама платьев на девочек от 3 до 6 лет в
«Нью-Йорк тайме» осенью 1960 года гласила: «Она тоже может завлекать
мужчин».
К концу пятидесятых годов уровень рождаемости в
Соединенных Штатах начал превышать уровень рождаемости в Индии. К
руководителям движения «За контроль над рождаемостью», переименованному в
Ассоциацию по планированию семьи, обратились с просьбой изыскать
способ, при котором женщины, получившие предостережение, что третий или
четвертый ребенок будет мертворожденным или дефективным, все-таки могли
бы иметь его. Статистиков в особенности поражал поистине фантастический
скачок в количестве детей у образованных женщин. В семьях, где раньше
было двое детей, теперь было четверо, пятеро, шестеро. Женщины, ранее
хотевшие получить профессию, теперь делали своей профессией рождение
детей. А журнал «Лайф» настолько радовался этому, что в 1956 году
опубликовал целую хвалебную песнь американским женщинам, которые вновь
возвращаются к домашнему очагу.
У одной женщины в нью-йоркской
больнице произошел нервный срыв, когда она узнала, что не может кормить
новорожденного грудью. В других больницах женщины, умирающие от рака,
отказывались принимать лекарства, которые, как доказали исследования,
могли спасти их жизнь: считалось, что побочный эффект убивает
женственность. «Если у меня только одна жизнь, то я хочу прожить ее
блондинкой»,- гласила надпись под огромной фотографией хорошенькой
женщины с лицом, не обезображенным интеллектом, смотревшей со страниц
газет, журналов и аптечных реклам. Каждые три из десяти женщин Америки
перекрашивали волосы. Они ели мел под названием «метрекаль», чтобы
похудеть до размеров молодых тоненьких манекенщиц. Покупатели
универмагов сообщали, что с 1939 года американки похудели на три-четыре
размера. «Женщины теперь подгоняют фигуру под размер, а не наоборот»,-
сказал один покупатель.
Дизайнеры украшали стены кухонь мозаикой и
росписью, так как они опять стали центром жизни женщин, а производство
всего необходимого для домашнего шитья превратилось в индустрию,
приносящую миллионы долларов. Многие женщины выходили из дому лишь для
того, чтобы сделать покупки, отвезти на машине детей или вместе с мужем
пойти в гости или на прием. В Америке росли девушки, у которых за
пределами дома не было никакого занятия.
В конце пятидесятых
годов социологи неожиданно отметили такой феномен: треть американских
женщин работала, но большинство из них находилось уже не в молодом
возрасте, и лишь немногие стремились сделать карьеру. В основном это
были замужние женщины, работавшие неполный рабочий день или неделю
продавщицами или секретаршами, чтобы помочь мужьям закончить
образование, сыновьям колледж или чтобы выплатить ссуду. Либо это были
вдовы, содержащие семью. Все меньше и меньше женщин работали по
специальности. Нехватка медсестер, работников социальных служб и
преподавателей ощущалась почти в каждом американском городе.
Обеспокоенные лидерством Советского Союза в космической гонке, ученые
отметили, что огромным источником неиспользуемого интеллектуального
потенциала Америки являются женщины. Но девушки не хотели изучать
физику: это «неженственно». Одна девушка отказалась от научной работы в
Университете Джонса Хоп-кинса ради места в конторе по недвижимости. Все,
что она хочет, заявила она,- это то, чего хочет каждая американка,-
выйти замуж, иметь четверых детей и жить в хорошем доме в хорошем
пригороде.
Быть женой и жить в пригородном доме идеал и мечта
молодых американок и, как говорят, предмет зависти женщин всего мира.
Американская жена - это женщина, освобожденная научными достижениями и
бытовой техникой от изнуряющего домашнего труда, от опасностей родов и
болезней, которыми страдала ее бабушка. Она здорова, красива,
образованна, ее интересует только муж, дети и дом. Она обрела истинное
женское предназначение. Жена и мать, она уважаема как полноправный и
равный мужчине партнер. Она сама может выбрать марку автомобиля, одежду,
электробытовую технику, супермаркеты; у нее есть все, о чем может
мечтать женщина.
В течение пятнадцати лет после второй мировой
войны исполнение женщиной своего предназначения составляло тщательно
оберегаемую и самовосполняющуюся основу современной американской
культуры. Миллионы американок подражали в своей жизни образу прелестной
американской жены, целуя мужа перед окном на прощанье, провожая его на
работу, подъезжая с детьми к школе на большой машине и улыбаясь, водя
новеньким электропылесосом по безупречно чистому кухонному полу. Они
сами пекли хлеб, сами шили себе и своим детям и целый день не выключали
стиральную машину и сушку. Они меняли постельное белье не раз в неделю, а
два, ходили на курсы вязания ковров и жалели своих бедных
матерей-неудачниц, когда-то мечтавших о карьере. Единственное, о чем они
мечтали,- это быть идеальной женой и матерью; их высочайшим
устремлением было иметь пятеро детей и красивый дом, они боролись только
за го, чтобы заиметь и удержать мужа. Они не хотели думать о
неженственных проблемах за пределами собственного дома; они хотели,
чтобы мужчина принимал главные решения. Они просто упивались своей чисто
женской ролью и с гордостью заполняли графу на опросном бланке: «Род
занятий: домохозяйка».
Более пятнадцати лет все, что писалось для
женщин, и то, о чем они говорили друг с другом, пока их мужья в другом
конце комнаты разговаривали о работе, политике или нагрязненных
водоемах, было связано лишь с детьми, с тем, как доставить удовольствие
мужу, как повысить успеваемость детей в школе, как готовить цыпленка или
шить покрывала. Никто не спорил о том, стоят ли женщины выше или ниже
мужчин, они просто другие. Такие слова, как «эмансипация» и «карьера»,
звучали странно и вызывали какую-то неловкость; их вообще давно никто не
употреблял. Когда француженка по имени Симона де Бовуар написала книгу
«Второй пол», один американский критик сказал о ней, что она, очевидно,
«не знает, что такое жизнь». И кроме того, она говорит о француженках.
«Женской проблемы» в Америке больше не существовало.
Если в
пятидесятых-шестидесятых годах у женщины возникала проблема, она знала,
что, должно быть, что-то не так либо с ее замужеством, либо с ней самой.
Ведь другие довольны своей жизнью, думала она. Что же она за женщина,
если, натирая пол в кухне, не испытывает это таинственное чувство
исполнения своего предназначения? Ей было настолько стыдно даже
допустить появившуюся неудовлетворенность, что она и представить себе не
могла, сколько других женщин испытывают то же самое. Если она пыталась
рассказать об этом мужу, то он просто не понимал, о чем идет речь. Да и
сама она по-настоящему не понимала. Более пятнадцати лет американкам
говорить об этой проблеме было труднее, чем о сексе. Даже психоаналитики
не знали, как назвать ее. Когда женщина обращалась к психиатру за
помощью- а так поступали многие,- она обычно говорила: «Мне так стыдно»
или «Должно быть, у меня безнадежно расстроены нервы». «Не знаю, что
сегодня происходит с женщинами,- с чувством неловкости сказал один
психиатр,- знаю только, что что-то не так, потому что большинство моих
пациентов-женщины. И дело тут не в сексе». Большинство же женщин,
однако, не обращались с этой проблемой к психоаналитику. «Да в общем-то
все в порядке,- повторяли они себе.- Никакой проблемы нет». Но однажды
апрельским утром 1959 года в одном из пригородов Нью-Йорка я услышала,
как мать четырех детей, сидя за кофе с другими матерями, с тихим
отчаянием в голосе произнесла слово «проблема». И остальные знали, что
то, о чем она говорит, не связано ни с мужем, ни с детьми, ни с домом.
Они вдруг поняли - это общая проблема, которая не имеет названия. И
тогда, пусть неуверенно, они начали говорить о ней. А позже, после того
как отвели детей в садик и затем забрали домой, чтобы те могли поспать
днем, две из них плакали слезами облегчения просто потому, что не
одиноки.
Постепенно я поняла, что у бесчисленного количества
женщин в Америке существует одна и та же проблема, у которой нет
названия. Как автору, пишущему в журналы, мне часто приходилось
беседовать с женщинами об их трудностях с детьми или о браке, об их
домах и общинах. Но вскоре я начала распознавать нечто, указывающее на
существование именно этой проблемы. Я видела ее признаки в пригородных
домах и роскошных, в два-три этажа, виллах Лонг-Айленда, Нью-Джерси и
Уэст-Честера; в домах колониального стиля маленького городка в
Массачусетсе; та же проблема ощущалась и во внутренних двориках Мемфиса,
в городских и пригородных квартирах и в гостиных Среднего Запада.
Иногда я чувствовала проблему не как репортер, а как жена: как раз в это
время я тоже растила троих детей.
Я слышала ее отголоски в
общежитиях колледжей и палатах родильного отделения больниц, на
собраниях Ассоциации родителей и учителей и официальных зав-i раках Лиги
женщин-избирательниц, на коктейлях в пригородах, в небольших автобусах и
в обрывках разговоров в машинах. Мне кажется, что те осторожные слова,
которые произносили женщины днем, пока дети в школе, или в тихие вечера,
когда мужья задерживаются на работе, я понимала для начала просто как
женщина, но должно было пройти немало времени, прежде чем я осознала их
куда более серьезное социальное и психологическое значение.
Что же
это была за проблема, у которой нет названия? Какие слова произносили
женщины, пытаясь выразить ее? Иногда женщина могла сказать: «Я чувствую
какую-то пустоту… чего-то не хватает». Или: «У меня такое ощущение,
будто меня нет». Порой, чтобы заглушить это, они прибегали к
транквилизаторам. Иногда им казалось, что что-то \ них не так с мужем
или с детьми, что надо сменить интерьер в доме или переехать в другое
место, завести роман или еще одного ребенка. Иногда женщина обращалась к
врачу, причем толком не могла описать симптомы: «Чувство усталости… Я
так злюсь на детей, что это пугает меня… Хочется плакать без всякой
причины» (один врач из Кливленда на-тал это «синдромом домохозяйки»).
Некоторые женщины рассказывали мне, что у них на руках появляются
большие кровоточащие волдыри, которые затем прорываются. «Я называю это
болезнью домохозяек,- сказал семейный врач из Пенсильвании. -В последнее
время я часто вижу подобное явление у молодых матерей, имеющих четверо,
пятеро, шестеро детей, они просто хоронят себя в кастрюлях. Но причина
здесь не в моющих средствах, и кортизоном это не лечится».
Иногда
женщина говорила мне, что ощущение бывает настолько сильным, что она
выбегает из дому и просто ходит по улицам. Или сидит дома и плачет. А
бывает, что дети рассказывают ей что-то смешное, а она не смеется,
потому что не слышит. Я говорила с женщинами, которые годами посещали
психоаналитика, пытаясь «приспособиться к роли женщины», убрав преграду
на пути к «исполнению своего предназначения жены и матери». Но отчаяние в
их голосе
и взгляд были такими же, как и у других, уверенных, что у
них нет проблем, хотя они тоже ощущали какое-то странное чувство
отчаяния.
Мать четырех детей, бросившая колледж в девятнадцать
лет, чтобы выйти замуж, рассказывала мне: «Я старалась делать все, что
положено женщине,-у меня были различные хобби, я занималась садом,
маринованием, консервированием, общалась с соседями, участвовала в
различных комитетах, организовывала встречи за чаем в Ассоциации
родителей и учителей. Я все это умею, и мне это нравится, но это не дает
возможности подумать и почувствовать, кто ты. Я никогда не стремилась к
карьере. Все чего я хотела. выйти замуж и иметь четверых детей. Я люблю
детей, Боба и свой дом. У меня нет проблем, но я в отчаянии. Я начинаю
чувствовать собственную безликость. Я-подавальщица еды, одевальщица
штанов, убирательница постелей одним словом, та, кого зовут, когда
что-нибудь нужно. Но кто я на самом деле?»