Григорий Стариковский: Homeroom. Записки американского учителя
http://magazines.russ.ru/inostran/2009/12/st16.html
"Я уже писал, что любая школа - это срез общества. У нас много замечательных ребят, работать с которыми - одно удовольствие. Но попадаются и редкие негодяи. В прошлом году был у меня класс, наверное, худший за всю мою преподавательскую деятельность. После общения с ними хотелось бросить все, выйти из комнаты и не возвращаться. Ребята постоянно срывали уроки, методично доводили меня. Кроме того, что половина учеников были ленивы, они еще и нагло предъявляли претензии - критиковали то мой нечистый выговор, то методику преподавания, а если не предъявляли претензий, то игнорировали мое присутствие, как будто меня вообще не было в классной комнате. Очень мне не нравилось и то, что в этих подростках было слишком развито чувство стаи. Казалось, что передо мной волки, а не люди.
Особенно усердствовали пять-шесть человек, оказавшихся замешанными вот в какую историю. На День святого Патрика вместо школы они отправились в город посмотреть парад и поразвлечься. И вот едут они на электричке, выпивают понемногу, курят. На конечной станции их соученица, Коринна, теряет сознание. Остальные, все, кто были с ней, убегают, садятся в метро, едут на парад и очень даже неплохо проводят там время. Коринну находит в вагоне обслуживающий персонал. Вызывают “скорую”. Она отравилась, дыхательные пути оказались частично заблокированными. Несколько дней Коринна была при смерти. Врачи боролись за ее жизнь и не знали, против чего борются, не могли определить причину отравления. Директор школы звонил домой ученикам, бывшим тогда с Коринной, чтобы узнать, что она такое пила (курила, нюхала). Никто из них ничего не сказал. Коринна чудом выжила. И вот я веду у них урок, а сам думаю: Сидят передо мной эти подонки - прости, Господи - и плевать они хотели на Коринну, которая тут же рядом с ними сидит. До сих пор не знаю ответа на вопрос: чему можно их выучить, если они с легкостью совершают подлость? Я старался перебороть сильнейшее чувство гадливого бессилия, ужаса перед этим самодовольным планктоном, но ничего не мог с собой поделать. ***
Я верю в то, что школа, при всех безусловных трудностях, при затяжной - на несколько месяцев - усталости, все же является опытом благостным, дарящим нечто бесценное - знание о человеке, получаемое в каждодневном общении с учениками. Да, в таком не самом благообразном, но все же, повторяю, благостном откровении нам дается знание о человеке во всей его, этого знания, полноте и, что не менее важно, открывается путь к самопознанию...
Приснился сон. Везу своих учеников на экскурсию. Встречаюсь в метро с приятелем по аспирантуре. Он видит выкрутасы моих питомцев, внимательно слушает их шуточки, потом отводит меня в сторону и говорит: На кой тебе это все? Уходи из этого бедлама. This is a dead-end job. Я в ответ почему-то рассказываю про зимний фестиваль в Квебеке, про конкурс на лучшую статую из льда. Понимаешь, Джозеф, - говорю я ему, - вот приезжает в конце зимы в Квебек какой-нибудь скульптор, например, из Норвегии или из Аргентины и, не разгибаясь (в буквальном смысле), в течение нескольких недель высекает из куска льда великолепную статую и по прошествии фестиваля уезжает в свою Норвегию или Аргентину, а статуя остается в квебекском парке до ближайшей оттепели, а потом, как Снегурочка, тает, пока не превращается в водяной поток. Я работаю, как тот скульптор, работаю ради самой работы, ради величия замысла, наконец ради сладостной латыни, а что там с моими “статуями” произойдет в будущем, это уже зависит от самих “статуй” - одни растают, другие, быть может, выстоят. Не знаю, понял ли меня Джозеф".
"Я уже писал, что любая школа - это срез общества. У нас много замечательных ребят, работать с которыми - одно удовольствие. Но попадаются и редкие негодяи. В прошлом году был у меня класс, наверное, худший за всю мою преподавательскую деятельность. После общения с ними хотелось бросить все, выйти из комнаты и не возвращаться. Ребята постоянно срывали уроки, методично доводили меня. Кроме того, что половина учеников были ленивы, они еще и нагло предъявляли претензии - критиковали то мой нечистый выговор, то методику преподавания, а если не предъявляли претензий, то игнорировали мое присутствие, как будто меня вообще не было в классной комнате. Очень мне не нравилось и то, что в этих подростках было слишком развито чувство стаи. Казалось, что передо мной волки, а не люди.
Особенно усердствовали пять-шесть человек, оказавшихся замешанными вот в какую историю. На День святого Патрика вместо школы они отправились в город посмотреть парад и поразвлечься. И вот едут они на электричке, выпивают понемногу, курят. На конечной станции их соученица, Коринна, теряет сознание. Остальные, все, кто были с ней, убегают, садятся в метро, едут на парад и очень даже неплохо проводят там время. Коринну находит в вагоне обслуживающий персонал. Вызывают “скорую”. Она отравилась, дыхательные пути оказались частично заблокированными. Несколько дней Коринна была при смерти. Врачи боролись за ее жизнь и не знали, против чего борются, не могли определить причину отравления. Директор школы звонил домой ученикам, бывшим тогда с Коринной, чтобы узнать, что она такое пила (курила, нюхала). Никто из них ничего не сказал. Коринна чудом выжила. И вот я веду у них урок, а сам думаю: Сидят передо мной эти подонки - прости, Господи - и плевать они хотели на Коринну, которая тут же рядом с ними сидит. До сих пор не знаю ответа на вопрос: чему можно их выучить, если они с легкостью совершают подлость? Я старался перебороть сильнейшее чувство гадливого бессилия, ужаса перед этим самодовольным планктоном, но ничего не мог с собой поделать. ***
Я верю в то, что школа, при всех безусловных трудностях, при затяжной - на несколько месяцев - усталости, все же является опытом благостным, дарящим нечто бесценное - знание о человеке, получаемое в каждодневном общении с учениками. Да, в таком не самом благообразном, но все же, повторяю, благостном откровении нам дается знание о человеке во всей его, этого знания, полноте и, что не менее важно, открывается путь к самопознанию...
Приснился сон. Везу своих учеников на экскурсию. Встречаюсь в метро с приятелем по аспирантуре. Он видит выкрутасы моих питомцев, внимательно слушает их шуточки, потом отводит меня в сторону и говорит: На кой тебе это все? Уходи из этого бедлама. This is a dead-end job. Я в ответ почему-то рассказываю про зимний фестиваль в Квебеке, про конкурс на лучшую статую из льда. Понимаешь, Джозеф, - говорю я ему, - вот приезжает в конце зимы в Квебек какой-нибудь скульптор, например, из Норвегии или из Аргентины и, не разгибаясь (в буквальном смысле), в течение нескольких недель высекает из куска льда великолепную статую и по прошествии фестиваля уезжает в свою Норвегию или Аргентину, а статуя остается в квебекском парке до ближайшей оттепели, а потом, как Снегурочка, тает, пока не превращается в водяной поток. Я работаю, как тот скульптор, работаю ради самой работы, ради величия замысла, наконец ради сладостной латыни, а что там с моими “статуями” произойдет в будущем, это уже зависит от самих “статуй” - одни растают, другие, быть может, выстоят. Не знаю, понял ли меня Джозеф".