"День рождения" - 14.
* * *
Не сразу приходит зима.
Не сразу уходит любовь.
То в сером дожде дома,
То город весь голубой.
То, кажется, все забыл.
На крышах не тает снег.
Но свет облака пробил,
И снова слышу твой смех.
Надвинется белая тьма,
И ты не вспомнишься мне.
Не сразу приходит зима.
Сначала осень в окне.
* * *
Свет в армянском селенье
Лишь забрезжил слегка -
Петушиное пенье,
Трубный глас ишака.
И гортанные звуки
(Так, что стекла звенят)
Словно после разлуки:
- Анаид! Ареад!
А когда над селеньем
Диск горящий повис
И прощается с тенью
Голубой кипарис,
Лай не слышен собачий,
Псы бродячие спят.
Только воздух горячий
Сверлит сотня цикад.
Театрально-картинны
Сквозь колеблемый зной
Крепостные руины
На вершине крутой.
ОПЫТ В ЭПИЧЕСКОМ РОДЕ
Я вам расскажу, допуская вполне,
Что много в рассказе изъянов,
Как в град Ширван-шахов на белом коне
Въезжал генерал Цицианов.
Светило в короне своей золотой
Повисло в небесной лазури
Над бледно-зеленою гладью литой
Залива, забывшего бури.
Уступчатых улочек хитрый узор,
И главы мечетей, и своды -
Всё это ласкало спокойствием взор
На фоне расцветшей природы.
Глашатай на площадь народ собирал,
Гортанно крича, деловито.
Сюда и направил коня генерал,
С ним численно скромная свита.
О чем генерал размышлял в этот час,
Доподлинно мне неизвестно.
Возможно, о том, что отныне Кавказ
С Россией подружится тесно,
Что верой и правдой царю он служил
Не ради монаршей награды,
И вот неприятель оружье сложил
И просит смиренно пощады.
"Не будут набегом теперь угрожать
Персидские шахи Кавказу" -
Такую он должен при встрече сказать
Короткую твердую фразу.
Дыханье Востока, одежд пестрота
Не очень его занимали.
Была в нем отчетлива эта черта,
Как, впрочем, в любом генерале.
На склонах листвы глянцевитая дрожь,
Столетняя пыль декораций,
Но видел он в этом пейзаже чертеж
Возможных для войск дислокаций.
Ведь тот, кто любуется в конном строю
Миндальною веткой, платаном,
Обычно кончает карьеру свою
Не выше, чем штабс-капитаном.
Он въехал на площадь. Вдруг конь задрожал
И дальше пошел неохотно,
Косил темным глазом и уши прижал,
Покрывшись испариной потной.
Толпой окружен, в белоснежной чалме
Правитель встречал генерала.
Но что он держал у себя на уме,
Лицо его не выражало.
Один из аскеров с поклоном поднес
Красивую чашу шербета.
Парчой золотою покрыт был поднос,
И старцы отметили это.
Но только отведал сластей генерал,
Отброшено вмиг покрывало.
Клинок из Дамаска дугу описал
И голову снес генералу.
Как медленно падала с плеч голова
С неловкостью грузной предмета.
Она позабыла людей и слова,
Лишь вкус ощущала шербета...
Светило в короне своей золотой
Висело в небесной лазури
Над бледно-зеленою гладью литой
Залива, забывшего бури.
Не сразу приходит зима.
Не сразу уходит любовь.
То в сером дожде дома,
То город весь голубой.
То, кажется, все забыл.
На крышах не тает снег.
Но свет облака пробил,
И снова слышу твой смех.
Надвинется белая тьма,
И ты не вспомнишься мне.
Не сразу приходит зима.
Сначала осень в окне.
* * *
Свет в армянском селенье
Лишь забрезжил слегка -
Петушиное пенье,
Трубный глас ишака.
И гортанные звуки
(Так, что стекла звенят)
Словно после разлуки:
- Анаид! Ареад!
А когда над селеньем
Диск горящий повис
И прощается с тенью
Голубой кипарис,
Лай не слышен собачий,
Псы бродячие спят.
Только воздух горячий
Сверлит сотня цикад.
Театрально-картинны
Сквозь колеблемый зной
Крепостные руины
На вершине крутой.
ОПЫТ В ЭПИЧЕСКОМ РОДЕ
Я вам расскажу, допуская вполне,
Что много в рассказе изъянов,
Как в град Ширван-шахов на белом коне
Въезжал генерал Цицианов.
Светило в короне своей золотой
Повисло в небесной лазури
Над бледно-зеленою гладью литой
Залива, забывшего бури.
Уступчатых улочек хитрый узор,
И главы мечетей, и своды -
Всё это ласкало спокойствием взор
На фоне расцветшей природы.
Глашатай на площадь народ собирал,
Гортанно крича, деловито.
Сюда и направил коня генерал,
С ним численно скромная свита.
О чем генерал размышлял в этот час,
Доподлинно мне неизвестно.
Возможно, о том, что отныне Кавказ
С Россией подружится тесно,
Что верой и правдой царю он служил
Не ради монаршей награды,
И вот неприятель оружье сложил
И просит смиренно пощады.
"Не будут набегом теперь угрожать
Персидские шахи Кавказу" -
Такую он должен при встрече сказать
Короткую твердую фразу.
Дыханье Востока, одежд пестрота
Не очень его занимали.
Была в нем отчетлива эта черта,
Как, впрочем, в любом генерале.
На склонах листвы глянцевитая дрожь,
Столетняя пыль декораций,
Но видел он в этом пейзаже чертеж
Возможных для войск дислокаций.
Ведь тот, кто любуется в конном строю
Миндальною веткой, платаном,
Обычно кончает карьеру свою
Не выше, чем штабс-капитаном.
Он въехал на площадь. Вдруг конь задрожал
И дальше пошел неохотно,
Косил темным глазом и уши прижал,
Покрывшись испариной потной.
Толпой окружен, в белоснежной чалме
Правитель встречал генерала.
Но что он держал у себя на уме,
Лицо его не выражало.
Один из аскеров с поклоном поднес
Красивую чашу шербета.
Парчой золотою покрыт был поднос,
И старцы отметили это.
Но только отведал сластей генерал,
Отброшено вмиг покрывало.
Клинок из Дамаска дугу описал
И голову снес генералу.
Как медленно падала с плеч голова
С неловкостью грузной предмета.
Она позабыла людей и слова,
Лишь вкус ощущала шербета...
Светило в короне своей золотой
Висело в небесной лазури
Над бледно-зеленою гладью литой
Залива, забывшего бури.