Аааааааааа, какая прелесть!
Нашу с lomenille сказку проиллюстрировала художница Надя Щербачева.
Черрт, я даже не думала, что это может быть так круто - увидеть твоих героев воплощенными. Живыми. Вообще даже не мечтала увидеть иллюстрации к своим стихам! Сижу и восторгаюсь. Спасибо Агни за творческий проект, в котором наша сказка нашла свою читательницу и художницу.
Stalking Christmas
1.
Это шоссе с каждым годом уже, тает под властью корней и мглы. Мало кому старый город нужен - нагроможденье бетонных глыб. Тянутся к рваной дорожной кромке цепкие пальцы полынных пут. Переметает шоссе поземка - белые кошки к ногам ползут.
Белые кошки скребутся в душу - кровь застывает от их когтей.
Если тебе в этот город нужно - это не лучшая из затей.
Тень эстакады, асфальт неровный, звезды над башнями - горсть Плеяд. Ржавой водою полна, как кровью, полузаросшая колея. Старый шлагбаум, корявый остов, погнутый, в землю ушедший бак. Кажется, в город добраться просто. Только немногие знают - как.
Битые стекла шипят змеино - кто ты, пришелец, что ищешь тут? В медной оборванной паутине синие искры порой мелькнут, в лифтовых шахтах вздыхают тросы - стонут надрывно и тяжело. Город глядит на тебя с вопросом - что тебя, черт возьми, принесло? Что тебе здесь? За каким хабаром? Вещи из прошлого спят в тени, Город тебе не уступит даром даже ничтожнейшую из них. В старых вещах обитают тени - смотрят в затылок, в углах шуршат. Город запросит такую цену, что позабудешь о барышах.
Плесени радужные разводы фреской покрыли пустой подъезд. Если ходить сюда год за годом, сам не заметишь - тебя разъест плесень, не плесень, а что-то вроде: липкая память, ползучий страх, словно присохшая кровь, не сходит бурая ржавчина на руках.
Ветер стихает - видать, к морозу. Поберегись. Не входи. Постой.
В небе бессмысленный хаос звездный пляшет меж твердью и пустотой.
В город не ходят уже лет сорок. Но до сих пор не проходит дня, чтобы не слышались разговоры - будто бы кто-то вчера сменял несколько ложек, едва блестящих - на собачатины мерзлый кус, порох, патронов немалый ящик на две пригоршни блестящих бус, за ожерелье в камнях зеленых вроде бы кто-то давал обрез.
Вещи в притоне хромого Джонни вновь обретают свой смысл и вес.
2.
Шаг по промерзлой земле не слышен, сонно поземка асфальт скребет. Мэл проберется туда, где мыши не проскользнут - хоть в подземный ход или на крышу многоэтажки, прямо под лунный щербатый диск. Вот он крадется - чернее сажи, легче, чем тень, и быстрей, чем лис.
Многое нужно: бензин, галеты, порох, и кажется, новый нож. В хижине Мэла - полно секретов, правда, их Джонни не отнесешь. Мэл ходит в город, но не случайно он говорит, что хабара нет: Мэл собирает чужие тайны, многим из них больше сотни лет: вот телевизор - такой и даром Джонни не нужен: помят, побит, только обрывки из фильмов старых тусклый зеленый экран хранит. Кадры мелькают: стрельба, пираты, вождь краснокожих находит след. Кто эти фильмы смотрел когда-то? Мэл не пытался найти ответ. Но в черно-белых закатах прерий, в стуке копыт по земле сухой слышно: живешь - получай по вере: в кольт - или в тех, кто идет с тобой.
Мэл не боится теней, что дремлют, старые вещи свои обняв. Вот - самокат вспоминает землю, теплую, стебли колючих трав, теплую воду на дне оврага, лето, стремящееся в зенит, вот - оловянный солдат присягу, как и пристало ему, хранит. И генерал его семилетним так и остался среди теней: старый солдат не поверил сплетням, будто в один из минувших дней тот, кто не требуя лишней крови, вдруг прерывал беспощадный бой, отдал приказ - да, всего лишь слово! - собственный город сравнять с землей.
Не обменяешь на спирт и порох, не защитишься от сквозняков теми вещами, что дарит город, полный теней и забытых снов.
3.
Балто - худой и беловолосый, быстрый и юркий как воробей, в куртке, от многих дождей белесой. Многие думают - не в себе. Тот, чей ночлег - пустыри в бурьяне, кузов машины, подмытый склон, слушает дождь, говорит с туманом, знает повадки лис и ворон. Может, и тронутый - фиг проверишь, только вот в деле - незаменим. К Балто, бывает, подходят звери - кажется, что-то он шепчет им. Остережет от опасных ягод, от ядовитых солей в воде, в чаще лесной не собьется с шага, и говорят, проскользнет везде. Все молчаливее год от года, шепчут порою, что он колдун - Балто умеет узнать погоду, предупредить, отвести беду.
Мимо притона проходят молча тронутый Балто и Балто-пес. Серый, косматый, с повадкой волчьей - люди дивились, покуда рос. В детстве они на задах барака прятались в зарослях лебеды… Тронутый Балто всегда с собакой - пес, мол, для дружбы, не для еды. Кто-то спросил - но теперь не лезут, - можно ли пса превратить в еду: Балто не станет пугать обрезом, тот кто братается с псом - колдун.
Даже голодной зимою прошлой - не было вовсе зверья в лесах - съели немало ворон и кошек, только не тронули Балто-пса.
Балто и пес - две белесых тени - в зимнем тумане легко скользят, что им за дело до всяких мнений, будто бы в город ходить нельзя? Путь по шоссе, он, конечно, проще, но не для Балто - его следы неразличимы ни в чахлой роще, ни в старом русле, где нет воды.
Ночь опускается - это лучше, псы не пугаются темноты. Щерятся башни, хватая тучи, рвут их зубами на лоскуты.
Балто не лезет в высотки эти - он отродясь не бывал внутри, много хорошего есть на свете - старые скверы и пустыри.
К площади выйди, сверни направо, видишь - очертится в льдистой мгле парк городской за оградой ржавой, сетью заросших своих аллей. Вот павильоны - вороньи крыши, остовы статуй, пустой фонтан - в парке удобней смотреть и слышать, если сгущается темнота.
Из полумрака аллей пустынных чьи-то доносятся голоса. Ветер раскачивает кабины старого чертова колеса. Сквозь позабытую танцплощадку тополь, асфальт проломив, пророс.
Бродят по мостикам хлипким, шатким - тронутый Балто и Балто-пес.
Прежде здесь дети кормили уток, с гвалтом толпились вокруг пруда. В черной воде с пятнами мазута утки не плавают никогда.
Балто не любит пустые даты - много над парком сменилось лун. Музыка, запахи сладкой ваты, тихие звуки гитарных струн - даже во сне не бывать такому, проще увидеть во сне пожар.
Балто и пес возвращаясь к дому, редко приносят какой хабар…
4.
Касси за двадцать или за тридцать - можно подумать и так, и так, Касси дерется и матерится, если пристанет какой мудак, Касси не хочет в барак и в койку, нянчить детей, добывать еду, и не смущают ее нисколько те, кто ей скажет - года идут.
В куртке из черной дубленой кожи, гибче, чем кошка, резка в словах, Касси пропасть из поселка может даже на месяц, а то и два. Как-то решили, что не вернется: хижина зиму стоит пуста, в темном окне ее, как в колодце, гулкая, липкая темнота. В хижине Касси гуляет ветер да шебуршит по углам тоска. Если девчонка одна на свете, некому выйти ее искать.
Ну, помянули ядреным спиртом, кто хоть немного девчонку знал, «пухом земля мол, и лучший мир, там». Глядь, а на утро - пришла она. Как уходила - с ножом, обрезом. Для любопытных один ответ, если с расспросами к ней полезут: мол, где была, там меня уж нет.
Да и особо никто не спросит, где нарезает она круги. Вроде хабар иногда приносит, тем и живет, и ничем другим.
Только весной, когда на пороге выросла буйная лебеда, как-то сказала: «Ищу дороги. Правда, не знаю сама, куда».
В зале вокзальном пробита крыша, в кассовых окнах куски стекла, только составы тихонько дышат - мерзнут проржавленные тела.
Можно хабара набрать такого, что запасешься на зиму впрок. Касси проходит к составу снова, гладит ладонью железный бок.
Ржавый вагон, как дракон, вздыхает - что же, садись, раз посмел прийти. Касси не дремлет - и различает синий огонь на ночном пути, взгляд настороженных семафоров, проводы-встречи, буфетный чай. Кто-то едва успевал на скорый, кто-то подолгу в пути скучал.
Только дорогам - не повториться. Ссохлась морщинистой коркой пыль.
Ржавая кровь городов струится вдоль путеводных, гудящих жил. Рельсы, темнея, уходят в землю - стрелки успели перевести.
Касси стоит на перроне, внемля, как неумолчно зовут пути.
Утро течет по перронам старым розовым светом, живой водой…
Кассии вернется в свою хибару, так, как с вокзала идут домой.
5.
Долгие зимние ночи вьюжны, хлипкую дверь затвори плотней. Если тебе в старый город нужно - это не лучшая из затей: мрачен, пропитан свинцовым ядом, снежными тучами окружен, высится - черной своей громадой перекрывающий горизонт.
Многое нужно: ножи и порох, водка и прочая ерунда…
Трое выходят однажды в город. Над горизонтом дрожит звезда.
Мэлу бояться ли долгой ночи - каждый подъезд предоставит кров. Города Мэл покидать не хочет, ходит, петляя, среди дворов. Ржавые горки, пустые будки, снегом колючим метет в глаза. Где-то к исходу четвертых суток Мэл забредает в пустой вокзал.
Смотрит звезда из-за тучи рваной, рыжие лужи сковал мороз, бродят тенями среди тумана тронутый Балто и Балто-пес. Рыщут бесшумно по закоулкам скверов, пустых городских садов, издалека набегает гулко зимнего ветра протяжный зов. Иней на выщебленном асфальте - россыпь колючих холодных звезд. К тучам лицо поднимает Балто. Морду к звезде поднимает пес. Оба, как клочья тумана, серы, тени их стелются по земле. Звери ли, призраки ли, химеры - взяли неведомый прочим след.
Ветер сдувает в проломы крыши мелкую крошку сухого льда. Тучи проносятся, а чуть выше тускло подмигивает звезда.
Руки в карманах, обрез - за пояс. Слушает Касси, как спит во тьме обледеневший и ржавый поезд, длинный, безмолвный, как древний змей.
Трое встречаются - кто их знает, как получилось, но вот сошлись. Мечется в небе воронья стая, черную пасть раскрывает высь. Балто и Балто пришли по следу, словно и правда их кто позвал; Мэл лишь кивает - и вся беседа. В старом вагоне - дверной провал. Касси прищурится: что же, вместе вовсе не плохо, чего мы ждем?
Лязгает ветер листами жести.
Трое ныряют в дверной проем.
6.
Вот он, почтовый: вагон к вагону, время отправки - семь сорок пять. В брюхе проржавленного дракона старые письма доныне спят. И подготовленные к отправке, в серой бумаге и с сургучом, груды посылок лежат на лавке, кипы открыток - кому, о чем?
Что-то истлело, в бумажных клочьях - россыпь посланий, нелепый хлам.
Что-то осталось - в обрывках строчек, в ящиках, сгруженных по углам.
«Здравствуй, родной!» «Как живешь?», «С приветом!» - письма истлевшие шелестят. Время отправки удар ракетный перечеркнул много лет назад.
Трое, не помня ни год, ни дату, знают звериным своим чутьем, - поезд был должен уйти к закату, в даль, за неведомый окоем, но, не отправившись от вокзала, спрятал в стальное свое нутро, скрыл, прижимаясь плотнее к шпалам - россыпь посланий, вестей, даров.
Касси, подпрыгнув, достала с полки сверток с открыткой, желтей, чем воск. Изображения оленей, елки, свечек, крылатых людей и звезд. «Мэл, ты же знаешь про эти штуки? Что за картинка, не скажешь, нет?» Мэл не спеша подставляет руки и разворачивает пакет. И под надежной шуршащей пленкой - плюшевый мех, потерявший цвет. Маленький, выцветший медвежонок, странный подарок далеких лет.
Серые буквы - серей, чем тени, выцвели, стерлись за много лет. Балто становится на колени, ловит сквозь щели неверный свет, щурится - и наконец бормочет еле прочитанные слова: «Скоро приеду. Расти, сыночек! Папа. Счастливого Рождества!»
В свете звезды разбирая строки, Касси прикинет в уме пути: да, миновали давно все сроки, но адресата легко найти - город отсюда лежит к закату, помнится имя его с трудом. Все остальное искать не надо: вот оно - улица, даже дом…
Балто кивает: не тронут звери, выйдет дорога под звездный свод.
Мэл почему-то упорно верит - кто-то доныне подарка ждет.
Звезды склонились к вокзалу низко, еле касаясь лучами лиц. Город - больной, одряхлевший призрак пялится сотней своих глазниц. Остовы ветхих многоэтажек скоро останутся за спиной: путь по прямой от вокзала ляжет - это, конечно же, решено.
Рельсы гудят, как стальные вены, с силой впиваются в чернозем.
Башни, обрушившиеся стены, арки - уходят за окоем.
Детям подарки приходят к сроку, и не теряются никогда.
Трое вдоль рельсов идут с востока.
Над горизонтом горит звезда.
Черрт, я даже не думала, что это может быть так круто - увидеть твоих героев воплощенными. Живыми. Вообще даже не мечтала увидеть иллюстрации к своим стихам! Сижу и восторгаюсь. Спасибо Агни за творческий проект, в котором наша сказка нашла свою читательницу и художницу.
Stalking Christmas
1.
Это шоссе с каждым годом уже, тает под властью корней и мглы. Мало кому старый город нужен - нагроможденье бетонных глыб. Тянутся к рваной дорожной кромке цепкие пальцы полынных пут. Переметает шоссе поземка - белые кошки к ногам ползут.
Белые кошки скребутся в душу - кровь застывает от их когтей.
Если тебе в этот город нужно - это не лучшая из затей.
Тень эстакады, асфальт неровный, звезды над башнями - горсть Плеяд. Ржавой водою полна, как кровью, полузаросшая колея. Старый шлагбаум, корявый остов, погнутый, в землю ушедший бак. Кажется, в город добраться просто. Только немногие знают - как.
Битые стекла шипят змеино - кто ты, пришелец, что ищешь тут? В медной оборванной паутине синие искры порой мелькнут, в лифтовых шахтах вздыхают тросы - стонут надрывно и тяжело. Город глядит на тебя с вопросом - что тебя, черт возьми, принесло? Что тебе здесь? За каким хабаром? Вещи из прошлого спят в тени, Город тебе не уступит даром даже ничтожнейшую из них. В старых вещах обитают тени - смотрят в затылок, в углах шуршат. Город запросит такую цену, что позабудешь о барышах.
Плесени радужные разводы фреской покрыли пустой подъезд. Если ходить сюда год за годом, сам не заметишь - тебя разъест плесень, не плесень, а что-то вроде: липкая память, ползучий страх, словно присохшая кровь, не сходит бурая ржавчина на руках.
Ветер стихает - видать, к морозу. Поберегись. Не входи. Постой.
В небе бессмысленный хаос звездный пляшет меж твердью и пустотой.
В город не ходят уже лет сорок. Но до сих пор не проходит дня, чтобы не слышались разговоры - будто бы кто-то вчера сменял несколько ложек, едва блестящих - на собачатины мерзлый кус, порох, патронов немалый ящик на две пригоршни блестящих бус, за ожерелье в камнях зеленых вроде бы кто-то давал обрез.
Вещи в притоне хромого Джонни вновь обретают свой смысл и вес.
2.
Шаг по промерзлой земле не слышен, сонно поземка асфальт скребет. Мэл проберется туда, где мыши не проскользнут - хоть в подземный ход или на крышу многоэтажки, прямо под лунный щербатый диск. Вот он крадется - чернее сажи, легче, чем тень, и быстрей, чем лис.
Многое нужно: бензин, галеты, порох, и кажется, новый нож. В хижине Мэла - полно секретов, правда, их Джонни не отнесешь. Мэл ходит в город, но не случайно он говорит, что хабара нет: Мэл собирает чужие тайны, многим из них больше сотни лет: вот телевизор - такой и даром Джонни не нужен: помят, побит, только обрывки из фильмов старых тусклый зеленый экран хранит. Кадры мелькают: стрельба, пираты, вождь краснокожих находит след. Кто эти фильмы смотрел когда-то? Мэл не пытался найти ответ. Но в черно-белых закатах прерий, в стуке копыт по земле сухой слышно: живешь - получай по вере: в кольт - или в тех, кто идет с тобой.
Мэл не боится теней, что дремлют, старые вещи свои обняв. Вот - самокат вспоминает землю, теплую, стебли колючих трав, теплую воду на дне оврага, лето, стремящееся в зенит, вот - оловянный солдат присягу, как и пристало ему, хранит. И генерал его семилетним так и остался среди теней: старый солдат не поверил сплетням, будто в один из минувших дней тот, кто не требуя лишней крови, вдруг прерывал беспощадный бой, отдал приказ - да, всего лишь слово! - собственный город сравнять с землей.
Не обменяешь на спирт и порох, не защитишься от сквозняков теми вещами, что дарит город, полный теней и забытых снов.
3.
Балто - худой и беловолосый, быстрый и юркий как воробей, в куртке, от многих дождей белесой. Многие думают - не в себе. Тот, чей ночлег - пустыри в бурьяне, кузов машины, подмытый склон, слушает дождь, говорит с туманом, знает повадки лис и ворон. Может, и тронутый - фиг проверишь, только вот в деле - незаменим. К Балто, бывает, подходят звери - кажется, что-то он шепчет им. Остережет от опасных ягод, от ядовитых солей в воде, в чаще лесной не собьется с шага, и говорят, проскользнет везде. Все молчаливее год от года, шепчут порою, что он колдун - Балто умеет узнать погоду, предупредить, отвести беду.
Мимо притона проходят молча тронутый Балто и Балто-пес. Серый, косматый, с повадкой волчьей - люди дивились, покуда рос. В детстве они на задах барака прятались в зарослях лебеды… Тронутый Балто всегда с собакой - пес, мол, для дружбы, не для еды. Кто-то спросил - но теперь не лезут, - можно ли пса превратить в еду: Балто не станет пугать обрезом, тот кто братается с псом - колдун.
Даже голодной зимою прошлой - не было вовсе зверья в лесах - съели немало ворон и кошек, только не тронули Балто-пса.
Балто и пес - две белесых тени - в зимнем тумане легко скользят, что им за дело до всяких мнений, будто бы в город ходить нельзя? Путь по шоссе, он, конечно, проще, но не для Балто - его следы неразличимы ни в чахлой роще, ни в старом русле, где нет воды.
Ночь опускается - это лучше, псы не пугаются темноты. Щерятся башни, хватая тучи, рвут их зубами на лоскуты.
Балто не лезет в высотки эти - он отродясь не бывал внутри, много хорошего есть на свете - старые скверы и пустыри.
К площади выйди, сверни направо, видишь - очертится в льдистой мгле парк городской за оградой ржавой, сетью заросших своих аллей. Вот павильоны - вороньи крыши, остовы статуй, пустой фонтан - в парке удобней смотреть и слышать, если сгущается темнота.
Из полумрака аллей пустынных чьи-то доносятся голоса. Ветер раскачивает кабины старого чертова колеса. Сквозь позабытую танцплощадку тополь, асфальт проломив, пророс.
Бродят по мостикам хлипким, шатким - тронутый Балто и Балто-пес.
Прежде здесь дети кормили уток, с гвалтом толпились вокруг пруда. В черной воде с пятнами мазута утки не плавают никогда.
Балто не любит пустые даты - много над парком сменилось лун. Музыка, запахи сладкой ваты, тихие звуки гитарных струн - даже во сне не бывать такому, проще увидеть во сне пожар.
Балто и пес возвращаясь к дому, редко приносят какой хабар…
4.
Касси за двадцать или за тридцать - можно подумать и так, и так, Касси дерется и матерится, если пристанет какой мудак, Касси не хочет в барак и в койку, нянчить детей, добывать еду, и не смущают ее нисколько те, кто ей скажет - года идут.
В куртке из черной дубленой кожи, гибче, чем кошка, резка в словах, Касси пропасть из поселка может даже на месяц, а то и два. Как-то решили, что не вернется: хижина зиму стоит пуста, в темном окне ее, как в колодце, гулкая, липкая темнота. В хижине Касси гуляет ветер да шебуршит по углам тоска. Если девчонка одна на свете, некому выйти ее искать.
Ну, помянули ядреным спиртом, кто хоть немного девчонку знал, «пухом земля мол, и лучший мир, там». Глядь, а на утро - пришла она. Как уходила - с ножом, обрезом. Для любопытных один ответ, если с расспросами к ней полезут: мол, где была, там меня уж нет.
Да и особо никто не спросит, где нарезает она круги. Вроде хабар иногда приносит, тем и живет, и ничем другим.
Только весной, когда на пороге выросла буйная лебеда, как-то сказала: «Ищу дороги. Правда, не знаю сама, куда».
В зале вокзальном пробита крыша, в кассовых окнах куски стекла, только составы тихонько дышат - мерзнут проржавленные тела.
Можно хабара набрать такого, что запасешься на зиму впрок. Касси проходит к составу снова, гладит ладонью железный бок.
Ржавый вагон, как дракон, вздыхает - что же, садись, раз посмел прийти. Касси не дремлет - и различает синий огонь на ночном пути, взгляд настороженных семафоров, проводы-встречи, буфетный чай. Кто-то едва успевал на скорый, кто-то подолгу в пути скучал.
Только дорогам - не повториться. Ссохлась морщинистой коркой пыль.
Ржавая кровь городов струится вдоль путеводных, гудящих жил. Рельсы, темнея, уходят в землю - стрелки успели перевести.
Касси стоит на перроне, внемля, как неумолчно зовут пути.
Утро течет по перронам старым розовым светом, живой водой…
Кассии вернется в свою хибару, так, как с вокзала идут домой.
5.
Долгие зимние ночи вьюжны, хлипкую дверь затвори плотней. Если тебе в старый город нужно - это не лучшая из затей: мрачен, пропитан свинцовым ядом, снежными тучами окружен, высится - черной своей громадой перекрывающий горизонт.
Многое нужно: ножи и порох, водка и прочая ерунда…
Трое выходят однажды в город. Над горизонтом дрожит звезда.
Мэлу бояться ли долгой ночи - каждый подъезд предоставит кров. Города Мэл покидать не хочет, ходит, петляя, среди дворов. Ржавые горки, пустые будки, снегом колючим метет в глаза. Где-то к исходу четвертых суток Мэл забредает в пустой вокзал.
Смотрит звезда из-за тучи рваной, рыжие лужи сковал мороз, бродят тенями среди тумана тронутый Балто и Балто-пес. Рыщут бесшумно по закоулкам скверов, пустых городских садов, издалека набегает гулко зимнего ветра протяжный зов. Иней на выщебленном асфальте - россыпь колючих холодных звезд. К тучам лицо поднимает Балто. Морду к звезде поднимает пес. Оба, как клочья тумана, серы, тени их стелются по земле. Звери ли, призраки ли, химеры - взяли неведомый прочим след.
Ветер сдувает в проломы крыши мелкую крошку сухого льда. Тучи проносятся, а чуть выше тускло подмигивает звезда.
Руки в карманах, обрез - за пояс. Слушает Касси, как спит во тьме обледеневший и ржавый поезд, длинный, безмолвный, как древний змей.
Трое встречаются - кто их знает, как получилось, но вот сошлись. Мечется в небе воронья стая, черную пасть раскрывает высь. Балто и Балто пришли по следу, словно и правда их кто позвал; Мэл лишь кивает - и вся беседа. В старом вагоне - дверной провал. Касси прищурится: что же, вместе вовсе не плохо, чего мы ждем?
Лязгает ветер листами жести.
Трое ныряют в дверной проем.
6.
Вот он, почтовый: вагон к вагону, время отправки - семь сорок пять. В брюхе проржавленного дракона старые письма доныне спят. И подготовленные к отправке, в серой бумаге и с сургучом, груды посылок лежат на лавке, кипы открыток - кому, о чем?
Что-то истлело, в бумажных клочьях - россыпь посланий, нелепый хлам.
Что-то осталось - в обрывках строчек, в ящиках, сгруженных по углам.
«Здравствуй, родной!» «Как живешь?», «С приветом!» - письма истлевшие шелестят. Время отправки удар ракетный перечеркнул много лет назад.
Трое, не помня ни год, ни дату, знают звериным своим чутьем, - поезд был должен уйти к закату, в даль, за неведомый окоем, но, не отправившись от вокзала, спрятал в стальное свое нутро, скрыл, прижимаясь плотнее к шпалам - россыпь посланий, вестей, даров.
Касси, подпрыгнув, достала с полки сверток с открыткой, желтей, чем воск. Изображения оленей, елки, свечек, крылатых людей и звезд. «Мэл, ты же знаешь про эти штуки? Что за картинка, не скажешь, нет?» Мэл не спеша подставляет руки и разворачивает пакет. И под надежной шуршащей пленкой - плюшевый мех, потерявший цвет. Маленький, выцветший медвежонок, странный подарок далеких лет.
Серые буквы - серей, чем тени, выцвели, стерлись за много лет. Балто становится на колени, ловит сквозь щели неверный свет, щурится - и наконец бормочет еле прочитанные слова: «Скоро приеду. Расти, сыночек! Папа. Счастливого Рождества!»
В свете звезды разбирая строки, Касси прикинет в уме пути: да, миновали давно все сроки, но адресата легко найти - город отсюда лежит к закату, помнится имя его с трудом. Все остальное искать не надо: вот оно - улица, даже дом…
Балто кивает: не тронут звери, выйдет дорога под звездный свод.
Мэл почему-то упорно верит - кто-то доныне подарка ждет.
Звезды склонились к вокзалу низко, еле касаясь лучами лиц. Город - больной, одряхлевший призрак пялится сотней своих глазниц. Остовы ветхих многоэтажек скоро останутся за спиной: путь по прямой от вокзала ляжет - это, конечно же, решено.
Рельсы гудят, как стальные вены, с силой впиваются в чернозем.
Башни, обрушившиеся стены, арки - уходят за окоем.
Детям подарки приходят к сроку, и не теряются никогда.
Трое вдоль рельсов идут с востока.
Над горизонтом горит звезда.