(no subject)
(Слегка матерное)
Исчерпала меня жизня
Экскаваторным ковшом
Что дала - успели спиздить,
А переть за новым - влом.
А вот еще я лет этак 20 назад, еще при царе, ехала утром в метро, стояла у межвагонной двери и грустила. Грустила капитально - непосредственно этим утром, при вполне понятных обстоятельствах, я получила официальное предложение руки и сердца, и, как это всегда со мною бывало, чувствовала себя по этой причине отвратительной грязной блядью, бессмысленным манипулятором и просто навязчивым быдлом.
Двери открылись, и в вагон ввалился анекдотически мелкий (с меня ростом, если не меньше), в дупу пьяный мужичонка в заношенной добела телогрейке и соответствующего вида кроличьей ушанке. Мужичонка докатился до бокового сидения рядом со мной и с лёта плюхнулся на свободное место шириной сантиметров в десять, отчего соседи его по обеим сторонам брызнули в стороны и пошли стоять у двери. Мужичонка блаженно задремал, свесив ушанку на грудь.
Через пару остановок он поднял голову, с трудом уравновесил ее и спросил, так заплетаясь языком, что его и понять-то было трудно:
-- Станция сейчас какая?
Ему никто не ответил. Он покрутил головой, сфокусировал взгляд на двери и опять спросил, почти грозно:
-- А? Станция сейчас какая?
-- Проспект мира, - сказала я. Мужичок рывком вскочил и встал напротив меня.
-- А? А? - спросил он снова, уставившись мне в лицо.
-- Проспект мира, - четко сказала я, тоскливо глядя в бессмысленные, почти лишенные цвета глазенки, в которых и зрачки-то были размытыми и до странности светлыми.
-- Ты! Ты! - злобно забормотал он, протягивая ко мне руку. - Ты!..
"Ну вот, - подумала я с облегчением, - сейчас я, наконец, ударю незнакомого человека". Я почти с наслаждением представила, как дам ему в рыло, а потом выкину на платформу (за окном уже мелькали толстые колонны станции). Мужичонка был ну совсем тщедушный, а я в молодые годы была вовсе не такая дохлятина, как могло бы показаться.
-- Ты! - снова пролепетал мужичонка, потом вдруг резким движением выпрямился, расправив плечи и слегка откинув голову назад, глаза его вспыхнули синим и чистым, и он, жадно глядя мне в лицо, сказал идеально поставленным, звучным, глубоким голосом, безукоризненно интонируя:
-- Ты - идеально добропорядочное создание! - повернулся и легко выбежал из вагона, сразу исчезнув из поля зрения.
Люди вокруг замерли, уставившись на меня - голос был ого-го-го, как я уже сказала, слышали его все. Я помялась, глядя себе под ноги, потом сразу вышла, на остановку раньше, и все это время думала: "Наташа, а ведь все не так уж плохо... Ну, ты же знаешь, что мы прорвемся...".
Исчерпала меня жизня
Экскаваторным ковшом
Что дала - успели спиздить,
А переть за новым - влом.
А вот еще я лет этак 20 назад, еще при царе, ехала утром в метро, стояла у межвагонной двери и грустила. Грустила капитально - непосредственно этим утром, при вполне понятных обстоятельствах, я получила официальное предложение руки и сердца, и, как это всегда со мною бывало, чувствовала себя по этой причине отвратительной грязной блядью, бессмысленным манипулятором и просто навязчивым быдлом.
Двери открылись, и в вагон ввалился анекдотически мелкий (с меня ростом, если не меньше), в дупу пьяный мужичонка в заношенной добела телогрейке и соответствующего вида кроличьей ушанке. Мужичонка докатился до бокового сидения рядом со мной и с лёта плюхнулся на свободное место шириной сантиметров в десять, отчего соседи его по обеим сторонам брызнули в стороны и пошли стоять у двери. Мужичонка блаженно задремал, свесив ушанку на грудь.
Через пару остановок он поднял голову, с трудом уравновесил ее и спросил, так заплетаясь языком, что его и понять-то было трудно:
-- Станция сейчас какая?
Ему никто не ответил. Он покрутил головой, сфокусировал взгляд на двери и опять спросил, почти грозно:
-- А? Станция сейчас какая?
-- Проспект мира, - сказала я. Мужичок рывком вскочил и встал напротив меня.
-- А? А? - спросил он снова, уставившись мне в лицо.
-- Проспект мира, - четко сказала я, тоскливо глядя в бессмысленные, почти лишенные цвета глазенки, в которых и зрачки-то были размытыми и до странности светлыми.
-- Ты! Ты! - злобно забормотал он, протягивая ко мне руку. - Ты!..
"Ну вот, - подумала я с облегчением, - сейчас я, наконец, ударю незнакомого человека". Я почти с наслаждением представила, как дам ему в рыло, а потом выкину на платформу (за окном уже мелькали толстые колонны станции). Мужичонка был ну совсем тщедушный, а я в молодые годы была вовсе не такая дохлятина, как могло бы показаться.
-- Ты! - снова пролепетал мужичонка, потом вдруг резким движением выпрямился, расправив плечи и слегка откинув голову назад, глаза его вспыхнули синим и чистым, и он, жадно глядя мне в лицо, сказал идеально поставленным, звучным, глубоким голосом, безукоризненно интонируя:
-- Ты - идеально добропорядочное создание! - повернулся и легко выбежал из вагона, сразу исчезнув из поля зрения.
Люди вокруг замерли, уставившись на меня - голос был ого-го-го, как я уже сказала, слышали его все. Я помялась, глядя себе под ноги, потом сразу вышла, на остановку раньше, и все это время думала: "Наташа, а ведь все не так уж плохо... Ну, ты же знаешь, что мы прорвемся...".