По дороге к Амстердаму я жива (заметки об Амстердаме - 7)
Очередного благодетеля звали Марк. Из всех водителей, что у нас были, этот по неясной причине полюбился Полу больше всего. Может быть, потому что из всех больше всего он говорил именно с ним. Марк - канадец, живущий в Голландии с малых лет, но он всё равно часто навещает свою родину. Говорит, там очень красиво. Ехал он до Ден Боша, провести время со своей девушкой. Он встречается с ней уже два года и в отличных отношениях с её большой и разноплановой семьёй. Он адвокат, ему нравится его работа. В качестве забавного закона своей страны он привёл закон о том, каждый суд Голландии должен быть построен так, чтобы к нему можно было добраться на лошади. Марку тридцать с лишним и он считает это отличным возрастом. Выяснив, что нам, вообще-то, вовсе не в Бреду, а в Брюссель, он предложил нам скорректировать свой маршрут. Он сказал, что довезёт нас до Ден Боша, а оттуда нам имеет смысл двигаться дальше на юг - либо до Маастрихта, либо до Эйндховена. Маастрихт сам по себе пограничный город, так что оттуда до Бельгии рукой подать, а от Эйндховена часто ездят в Антверпен, а уж от Антверпена добраться до Брюсселя не так и сложно. Мы подумали и решили, что попробуем сделать, как он предлагает. Марк оставил нас на одной из развилок и попрощался с нами, уехав в направлении на Ден Бош. Пока мы выгружались, проезжавшие мимо негры обозвали нас тупыми кретинами. По-нидерландски.
Дорога, где нас оставил Марк, была тихой. Машины ездили, но достаточно редко. Более многолюдная, а главное -автомобильная трасса пролегала где-то дальше. Но мы решили попытать счастья тут, прежде чем поневоле разбираться, где мы, собственно, оказались, и куда нам лучше приткнуться. И ожидание оправдалось - опять-таки в течение пяти минут нас подобрали новые альтруисты, от которых не осталось фотографий и имён которых мы тоже не знаем. Это были два закадычных друга, один, водитель, более молчаливый - голландец, второй, болтун - англичанин из-под Ливерпуля. Оба оказались заядлыми игроками в бридж. Лично мне они понравились больше всего, с ними было очень легко общаться и они были весёлые. Всю дорогу мы над чем-нибудь смеялись. Мне нравились их рассказы о том, как они ездили на различные соревнования по бриджу, порой серьёзные, порой просто для развлечения, о том, как они втянулись в игру. Мне аж самой захотелось научиться. Полу, впрочем, они чем-то не угодили. Но в самую большую немилость всё же попал Стефан, оказавшись на последней строчке хит-парада: Пол сказал, что не любит фанатиков. Два товарища ехали домой после очередного соревнования, серьёзный сезон как раз кончился, начинался летний и расслабленный. Они направлялись, нам на радость, к Эйндховену - один из них двоих жил у Эйндховенского аэропорта (никогда про такой не слышала, зачем в этакой глуши ещё аэропорт?). Они высадили нас на дороге, сказав, что нам надо будет перейти на другую сторону - в ту сторону едут машины в направлении Антверпена. Мы перешли дорогу и поняли, что нас снова оставили в каком-то непонятном месте - движение практически отсутствовало, машин было мало. Пол сказал, что плохо себя чувствует. А завтра в шесть утра у него был самолёт. Уже вечерело, меж тем. Но прежде чем я успела удариться в панику, Автостопный Бог снова доказал, что хранит нас: совершенно неожиданно остановился какой-то драндулет.
Дедушка, управлявший им, ехал прямиком в Антверпен. Мы с Полом были в экстазе - такая удача! Мы закинули вещи в багажник и сели, Пол снова рядом с водителем. Наш новый перевозчик, Ян, то ли семидесяти, то ли шестидесяти двух лет от роду. Он был туговат на ухо, так что говорить с ним составляло некоторую сложность. Кроме того, он не очень хорошо владел английским, так что вскоре говорила с ним только я - мы перешли на нидерландский, его родной. Он был коренным антверпенцем, но в других городах Бельгии не бывал. Женившись, переехал в Эйндховен, из которого и возвращался - он виделся с сыном. Они с сыном видятся раз в две недели, что весьма трогательно и похвально. Они с женой развелись уже двадцать лет назад. Ян наслаждается своей пенсией, несмотря на то, что работа его раньше ему нравилась. Но, в принципе, он был не в восторге, судя по отсутствию радости в его голове, когда он об этом рассказывал. Он содержал свой ресторанчик и был там шеф-поваром. Дома собственного нет, что для бельгийцев, помешанных на этой идее, достаточно нетипично. Возмущался тем, что валлонийцы не знают нидерландского и хвастался своими языковыми талантами: французский, немецкий и английский помимо родного. На подъезде к Антверпену мы стали выспрашивать, где он мог бы посоветовать нам встать, чтобы добраться до Брюсселя, но он ничего определённого не отвечал, говорил, что от Антверпена до Брюсселя добраться автостопом трудно, так как на трассе голосовать нельзя, а выезд разделяется на три дороги, ведущие в совершенно разных направлениях, так что наши шансы на Брюссель делятся на три. Да и темнеет уже… В общем, он твёрдо вознамерился высадить нас около железнодорожной станции. Мы не стали возражать. То есть я. А Пол возмущался, но по-русски. Ян не поленился сделать большой круг, но высадить нас-таки максимально близко к станции. Мы расстались друзьями. Он так и спросил: «Мы же теперь друзья?». Я кивнула, а Пол доставал сумки и не понял вопроса, заданного на нидерландском. До Брюсселя мы всё равно собирались добираться автостопом, но я настояла на посещении станции. Во-первых, по естественным нуждам, во-вторых, на станциях есть туристические инфопункты, там могли бы подсказать, как нам половчее выбраться на нужную дорогу. Около неоправданно дорогой антверпенской уборной мне позвонил Тёма, с которым у нас состоялся неприятный разговор, ничем хорошим не закончившийся. Правда, мы оба отходчивые, так что ещё до того, как я на следующий день вернулась в Лёвен, мы помирились. Пол обеспокоенно, что весьма любезно с его стороны, предложил мне вернуться в Лёвен прямо тогда, но мне хотелось прожить это путешествие до конца. Как раз когда я дождалась своей очереди и направилась к кабинкам, к нам, приманенный звуками русской речи, устремился знакомиться какой-то парень. Мы представились друг другу и я ушла, подумав, что когда вернусь, его уже не будет.
Однако я ошибалась. Когда я вышла, их было уже двое - то есть, откуда-то появилась ещё и девушка незнакомца. Оба были русскими натюрель, москвичами, приехавшими отдохнуть к папе девушки, кстати, её звали Вика, а его - Сергей. Непонятно почему, но они проявили к нам недюжинный интерес. Предложили нам доехать с ними на электричке до деревушки, в которой обитал офранцузившийся родитель - местечко называлось необычным в русской транскрипции именем Гель. Это явно была какая-то глухомань. Зато у них там была машина, на которой они и предложили докинуть нас до Брюсселя, а там, может быть, и до Шарлеруа, куда нам, собственно, и требовалось изначально. Мы подумали, посмотрели на медленно темнеющее небо, и согласились. Русские обрадовались и повели нас пить пиво. Мы с Полом поморщились, но что поделать… Накупив банок восемь пива, мы вышли - Вика и Сергей много курили, Вика особенно. Мы вяло беседовали о Европе и своих о ней впечатлениях, я по возможности вставляла словечко, но чаще помалкивала. Пол трудился за двоих. Если честно, смысла этой комедии я не поняла - было очевидно, что у нас мало общего и что поговорить нам особо не о чем, но, тем не менее, почему-то эта парочка тащила нас с собой и даже угощала пивом, которое мне пришлось из вежливости хлебать. Боже, какая гадость эта ваша заливная рыба! В качестве ответной любезности нам пришлось оторвать от сердца остатки Рафаэлло и шоколадок. И они их бесстыдно ели, не стеснялись!
До электрички было целых полчаса, в течение которых я чуть не сошла с ума. Наконец, мы всё же сели в поезд. Я использовала свой Go Pass для себя и Пола, вписав нас до Геля. За окном стремительно темнело, уже невозможно было разобрать названия станций. Ехать нам было долго - минут сорок. Вика то и дело выбегала покурить, что закончилось тем, что она потеряла свою понтовую зажигалку из Амстердама, которая не затухала даже в ветер, и очень расстроилась. А мы пока беседовали о Северном полюсе. Оказалось, у Сергея был знакомый физик, который там жил. Вика пару раз просила супруга позвонить папе и предупредить, что ужинать они не будут, а вместо этого отвезут нас. Точно не помню, но, кажется, они так и не позвонили. Мы были не единственными русскими в вагоне - перепуганная физиономия с перламутровой помадой малинового цвета и очками-телевизорами говорила сама за себя, но вообще её выдала речь - я от нечего делать вслушивалась в происходившее вокруг. Мы чуть было не проехали нашу станцию, пришлось спрашивать у пассажиров, где мы. Первой Пол спросил русскую, на его вопрос она с топорным русским акцентом ответила «Айм сори» и замахала руками. Когда я спросила её по-русски, она обрадовалась и подтвердила, что мы приехали.
Наша компания выбралась из поезда в темноту, почти полная луна светила ярко. Мы пошли за Сергеем и Викой, шедшими на стоянку забрать машину. Вдруг откуда-то взялся бородатый старик, привязавшийся к нашим русским. Я сначала подумала, что это какой-то настойчивый бомж, которому нужны деньги. Мы с Полом не стали придавать большого значения ситуации и просто шли за ними. И тут предполагаемый бомж развернулся, строго на нас глянул и чистым русским языком нам выложил: «Никуда они (кивок в сторону парочки) с вами не поедут на моей машине. Не знаю, на что вы рассчитывали, но извините - вам сейчас на поезд, он придёт через пять минут. Выйдете на Антверпен-Берхем и там пересядете на поезд до Брюсселя». Мы опешили. А наши новые знакомые вместо того, чтобы как-то возразить или что-нибудь сказать папе, или хотя бы извиниться перед нами, стояли, потупившись, как пятиклассники, застуканные за просмотром порно. Вид у них был жутко пристыженный. А у папы - гневно-наседочный: будто мы с Полом проходимцы и пытались обманом втравить его доверчивых птенчиков (пьющих пиво и предлагавших нам забрать их излишек марихуаны в кол-ве двух граммов, мол, всё равно на таможне отберут) в какие-то тёмные делишки. Не мог же один пиджак Полца на мне вызвать такое недоверие! Вика и Сергей, впрочем, кое-как собрали себя в кучку и всё же выдавили из себя слова: «Ну-у, э-э… Давайте, пока!» и робко помахали нам ручкой.
Мы, пребывая в состоянии шока, помахали им в ответ, распрощались и двинулись обратно к станции. Мы подождали, пока расстояние между нами станет достаточно большим, и принялись костерить беспечных русских на чём свет стоит. Непонятно зачем они с нами знакомятся, поят гадким пивом, везут с собой в Гель, с трудом поддерживая беседу, а потом одно слово папеньки - и они говорят нам «пока» и машут ручкой! Между тем было уже десять вечера, и, если бы не луна, была бы жуткая темень. Поезд пришёл не через пять минут, но всё же достаточно быстро. Мы, все ещё возмущённые, сели на него. Мне пришлось использовать ещё две строчки в своём стремительно кончающемся Go Pass’е, чтобы мы доехали до Антверпена. Так как билеты - ценный ресурс, я решила рискнуть и написать, что еду из Геля в Шарлеруа, хотя ясно было, что одной поездкой тут не обойдёшься. Так что когда к нам подошёл контролёр, сердце у меня ёкнуло, но к счастью он то ли ничего не заметил, то ли был очень усталый. Сначала мы ни о чём, кроме гнусного предательства, говорить не могли, но потом вошли в положение парочки - всё-таки они жили на попечении у папы, да и машина была его, как ни крути. Понятное дело, что он не захотел бы их отпускать с какими-то непонятными новыми знакомцами. Правда, больше всего нас всё равно возмущала их реакция, как они даже не извинились и не попытались ничего объяснить, но это мы оставили на их совести и перешли на беседу о спектакле «Кто боится Вирджинии Вульф?».
В Антверпене мы оказались без четверти одиннадцать. Последний поезд на Шарлеруа оттуда уже ушёл. А до самолёта оставалось семь часов, причём до полёта ещё надо было регистрироваться. У меня появилось нехорошее предчувствие. Последний поезд мы, скорее всего, пропустили, в такое время попутку до него найти будет просто-таки нереально. Автобусы тоже вряд ли ходили. Что делать? Туристические инфоцентры были все уже закрыты, спросить совета было не у кого. Делать не оставалось ничего, кроме как ехать в Брюссель. Через Брюссель проходят практически все поезда, может быть, ещё хотя бы один ехал на Шарлеруа. А со станции Миди отправлялись шаттлы в аэропорт. Конечно, такое время не оставляло пространства для надежд, но всё же стоило попытаться. Так что мы нашли на табло первый поезд до Брюсселя и побежали на него. Можно было не торопиться, впрочем: он пришёл минут через пять после того, как мы оказались на платформе. По некой иронии, это оказался возвращавшийся в Бельгию амстердамский поезд. До Брюсселя мы ехали в районе сорока минут. Подъехав к окраинам города, мы были поражены, обнаружив и здесь те же самые витрины, отмеченные красными неоновыми лампами. Я была абсолютно убеждена, что уж в Бельгии-то проституция точно вне закона, но, очевидно, проигрывать давнему туристическому сопернику чёрно-жёлто-красные не желали. Из окна несущегося по мосту десятиметровой высоты поезда сложно сказать наверняка, но вроде девушки даже были посимпатичнее, чем в Нидерландах. Успевшие стать знакомыми картины ночной жизни приободрили нас. Мы вышли на последней станции Брюсселя - на пресловутой Миди. Когда мы стояли в тамбуре, готовясь выйти, к нам пристал пьяный марокканец, что-то мямливший о помощи по-французски, подтверждавший рождённое Амстердамом наблюдение «чем темнее, тем франкофоннее», ибо за окном был уже кромешный сумрак. Когда мы уже совсем выходили, мы поняли, что он хотел, чтобы Пол помог вытащить ему велосипед, но наши собственные страдания сделали нас жестокосердными и мы решили не спасать нашего пьяного ближнего.
Оказавшись на станции, мы тут же бросились к табло. К платформе D через восемь минут должен был подойти поезд на Шарлеруа. Я чуть не подпрыгнула от счастья и уже было потянула Пола за рукав, чтобы бежать туда, но тут меня стукнуло: табло было озаглавлено aankomsten\arrivee, что, сами понимаете, означало поезда, двигающиеся в обратную сторону. То есть, это на станцию прибывал поезд из Шарлеруа. Полезная информация для мифических встречающих, большое разочарование для нас. Мы кинулись к табло с отправлениями, но там ничего ободряющего уже не нашлось. Всё, что могло уйти в аэропорт, уже ушло. Мы поплелись к листам с расписанием, узнать, со скольки ходит первый поезд к нашему пункту назначения. Тот ходил с пяти утра, но это было слишком поздно: от Брюсселя до Шарлеруа было сорок пять минут езды, а на железнодорожной станции надо было пересаживаться на ходящий раз в полчаса автобус, едущий до самого аэропорта семнадцать минут. В общем, это был не вариант. Мы заметили группу людей с чемоданами и решили пойти за ними - вдруг им всем тоже надо было улетать в Ригу? Люди прошли по закоулкам длинной станции до дверей, за которыми холод и мгла, вы даже не представляете, какой там был холод и какая мгла, и выстроились цепочкой около стоянки такси. Мы подумали и решили спросить их, вдруг кто-нибудь знает, как нам сейчас лучше поступить. Мы выбрали симпатичную блондинку средних лет, и Пол стал с ней объясняться, пока я ёжилась и смотрела на окружающий пейзаж, интереса, кстати, совсем не представлявший. Пообщавшись пару минут, Пол сообщил следующее: эти люди разъезжались по домам, и единственное, что могла нам посоветовать блондинка - это спросить помощи у таксистов, так как в такое время любые другие опции отсутствовали. Мы сглотнули, переглянулись и решили пойти проверить шаттлы. Я точно помнила, что на их дверях висело расписание движения - вдруг они начинали ездить раньше поездов? Или, чем чёрт не шутит, прямо сейчас, в полночь, уходил последний? Да и в любом случае, они шли прямо к дверям аэропорта, что было гораздо быстрее и удобнее. Нам бы только добраться до места: аэропорт тёплый и круглосуточный… Сассь с Димой там уже ночевали, говорили, там неплохо.
Мы потрусили в направлении автобусов. Я плохо помнила, где это было, но чувство направления меня не подвело - через минут пять мы явились прямо по адресу. Улица была уставлена автобусами, как полка супермаркета - пакетами спагетти. Автобусы не фырчали и не светились, и не подавали никаких признаков жизни, как и пресловутые пачки спагетти. Надежда на то, чтобы уехать в тепло и душевный покой без боязни опоздать на самолёт, скончалась во сне, без мучений. Однако на расписание мы всё же глянули - информация была весьма и весьма утешительной. Первый автобус отправлялся в половину пятого, так что если мы садились на него, то успевали тютелька в тютельку. Но до половины пятого ещё надо было дождить, шансы на что резко снижались набирающим обороты морозильником вокруг. Мы нервно поёжились и решили-таки спросить мнения таксистов, несколько из которых делили улицу с автобусами. Мы последовали правилу о том, что первый в ряду таксист имеет преимущество перед прочими в плане клиентов, и обратились именно к нему. Право вести беседу я опять-таки предоставила Полу. Тот ввязался с водителем в нешуточный спор, по виду не на жизнь, а на смерть. Оказалось, что таксист никакого другого языка, кроме французского, нё компран па. Но название «Шарлеруа» он-таки понял, а что касается денег, то о таких понятиях договориться легко - арабские цифры, к счастью, универсальны. Этих самых цифр в эквиваленте евро он за поездку спросил сто пятьдесят, что более чем в десять раз превышало стоимость проезда на шаттле. Мы даже думать не стали над его щедрым по отношению к собственной мошне предложением и шарахнулись от денежноненасытного такси куда подальше. Оставался единственный вариант - ждать половины пятого.
Когда становится ясно, что делать дальше, заботы как-то отступают. Я вполне оптимистично спросила: «Ну что, идём искать Макдональдс?». Но Пол предложил решение, требующее меньших энергетических затрат (на передвижение сквозь холод): пойти обратно на станцию. Я была уверена, что она наверняка уже закрыта, но, когда мы подошли к дверям, те перед нами открылись. Это было уже удачно. Если станция работала заполночь, то логично, что закрывалась она не раньше часа, а может и позже. Мы решили оставаться внутри столько, сколько будет возможно - искать другое прибежище отчаянно не хотелось. День всё же был выматывающий, столько разъездов, впечатлений… Мы оказались не одиноки в своём стремлении найти приют на станции - в поле обозрения было ещё человек десять, и кто знает, весьма вероятно, что где-то затаились и прочие: площадь-то была большая… Мы сели на очередную отвратительно неудобную металлическую скамью и стали ждать, пока пройдёт время. Оно шло, но как-то медленно. Где-то через полчаса к нам подошёл станционный служитель. Я подумала: «Ну вот, начинается…». Но он просто искренне беспокоился за судьбу нашего багажа и посоветовал придвинуть его поближе к себе, кивнув на группку подозрительных соседей по скамье. Мы его поблагодарили и снова погрузились в ожидание. Ещё тридцать минут спустя нас попросили освободить скамейку. Тут я уже была абсолютно уверена, что нас выгоняют, но я и тут ошиблась - очевидно, станция работала и впрямь круглосуточно, что радовало, насколько что-либо вообще может радовать в вымотанном и полусознательном состоянии в огромной холодной бетонной коробке, коей, по сути, станция и являлась. Со скамьи нас согнали для мытья пола под ней - только все, покряхтывая, слезли с неё, как несколько уборщиков ловко её поставили боком, и бойко сновавшая туда-сюда уборочная машина прошлась по натоптанной поверхности щеткой, весьма эффективно счищая грязь. Мы переселились на другую скамейку, чуть поодаль. Это было слегка неприятно - сидения-то везде были сделаны из одного и того же и оттого жутко холодные, их пришлось нагревать заново. Зато рядом стояли инфо-стенды с брошюрками, что помогало хоть как-то развлечься: я взяла одну и принялась внимательно вчитываться в то, где бельгийцы предпочитают проводить уикэнды. Где-то в без двадцати два наконец объявился патруль. Они подходили к каждому и спрашивали, зачем он здесь сидит. Кто не находился с ответом - того выкидывали. Когда очередь дошла до нас, я почти не соврала, сказав, что нам на первый поезд на Шарлеруа и что нам надо успеть на самолёт. Удивительно, но билеты у нас не спросили - поверили на слово. А на этот раз у меня вроде даже оранжевой краски на лице не было… В итоге группа поредела, сократившись примерно на треть. Что ж, меньше народу - больше кислороду, в котором, впрочем, и так недостатка не было.
Чем позднее (или раньше?) становилось, тем больше мы мёрзли. Наверное, специально, чтобы ожидающим жизнь мёдом не казалась, на станции открыли все двери. Постоянно казалось, что холоднее стать уже не может, но каждые последующие десять минут опровергали этот тезис. Когда я пошла в туалет, вылезать оттуда я не захотела. Вернувшись, я сделала Полу деловое предложение - переселиться туда. Да, это, конечно, не номер люкс с букетами роз на столах красного дерева, но температура перекрывала всё это с лихвой, по моему отмороженному напрочь мнению… Пола, однако, передёрнуло, и чтобы мне больше такие мысли в голову не приходили, он распотрошил свою сумку на предмет одежды. Мы поделили её напополам. В итоге, мой наряд состоял из (снизу вверх): красных босоножек, полосатых сине-зелёно-бежевых носков, серых мужских брюк в клеточку (которые постоянно с меня спадали, так что я держала руки в карманах, чтобы поддерживать их изнутри), чёрной мини-юбки в белый горошек, белого топика в чёрный горошек, двух белых футболок с принтом, чёрного пиджака и чёрно-зелёного платка-арафатки. В общем, я была прямо как с подиума высокой моды. Зато стало значительно теплее. Согревшись и снова повеселев, без десяти три я предложила сыграть в виселицу. Пол играть в неё не умел, так что я объяснила правила. Мы принялись играть. Первым висельником стала я - и на каком слове! Пол гнусно повесил меня на слове «плющ», чем жутко гордился. Ладно бы он просто выиграл и мы бы продолжали, но ему надо было поторжествовать! Тогда я обиделась и решила обломать его, загадав ему «ономатопоэйя», что он, конечно, не смог отгадать. Теперь обиделся Полц и сказал, что если я хочу играть нечестно и загадывать термины, то поделом мне, и, сдерживая рвавшийся наружу злорадный смех, загадал «монада». Слово я отгадала, что было, вероятно, ещё обиднее. Ну, зато я выпендрилась. Мы договорились играть впредь без сложных слов, но поздно - ущерб был уже нанесён. Пол, будучи повешенным в четвёртый раз, причём на слове «зяблик», в половину четвёртого сказал, что ему «надоела эта глупая игра». Внутри я хихикнула, но снаружи лишь пожала плечами и убрала бумагу с ручкой обратно. Мы сели спина к спине для пущего сугреву, Пол погрузился в анабиоз. Мне почему-то не спалось, так что я просто сидела и смотрела вперёд, где ничего не менялось. Единственное, что менялось - ощущения в моей левой ноге, она неумолимо затекала. Пока Пол дремал, я думала, что вот оно и подходит к концу, моё путешествие. Пять дней, какие-то более весёлые, какие-то менее. Пять дней, из них много минут потеряно зря, много испорчено заботами, беготнёй, недоговорками и скрытыми трениями. Пять драгоценных дней, во время которых я чувствовала себя упоительно живой, каждую, даже самую печальную или обидную, секунду. Я была благодарна за него - всем, а особенно моему товарищу по дороге - без него всего этого просто не было бы. Так что я втихаря достала коробку шоколадок, отыскала в ней последнюю Рафаэлло и положила её в карман пиджака. Я надеялась, что она не раздавится, когда Пол будет класть его в сумку. А потом я решила написать что-нибудь на прощание, в конце концов, письменная речь - мой самый явный талант, ею я могу выразить свои чувства лучше всего. Впрочем, с Полом это было так или иначе сложно - никогда не знаешь, что ему можно доверить, а чего лучше не говорить. Но написать я хотела всё равно.
В четыре часа семь минут я разбудила Пола тем, что встала, оторвала от одной из брошюрок страничку и ушла. Я думала посидеть в самом тёплом месте, но туда уже выстроилась очередь из турков. Стоять в ней мне не улыбалось, так что я поковыляла, с трудом удерживая на себе штаны, в угол между лифтами и закрытым на ночь магазином, куда я и забилась. Ручка быстро сновала по листку, покрывая его моим мелким чётким почерком школьницы с характерной странной буквой «в», которую многие принимают за заострённую восьмёрку. Я взяла за правило не перечитывать свои письма и открытки - я верю, что в них вложена часть меня, и если я их перечитаю, то их сила уйдёт из них, вернётся ко мне. Время за письмом летело быстро, так что в двадцать минут я даже не успела полностью написать всё, что хотела - но время уже поджимало, да и лист закончился. Я сложила его в несколько раз и сунула вслед за Рафаэлло, а потом похромала обратно, то и дело наступая на штанину. Пол был уже наготове, мы быстро взвалили на себя вещи и побежали к автобусной станции. На улице было даже немного теплее, чем на станции, что само по себе удивительно. Но нас уже ничто не могло поразить - полудохлые, мы встали в самый конец длинной очереди на автобус. Я мысленно отчитала себя - если бы я была менее сентиментальной, мы бы успели прийти пораньше и места бы были нам обеспечены. Сейчас же это было ещё большим вопросом, успеем мы сесть или нет - желающих было на удивление много, они повылезали из каких-то тайных щелей, как тараканы. Я закусила губу и стала молиться, чтобы мы поместились. Находясь в десяти людях от цели, я поняла, что наша песенка спета - багажное отделение было забито под завязку. Ещё один человек в обнимку со своим чемоданом смог-таки влезть, а дальше водитель сказал, что мест больше нет. Но прежде, чем мы успели удариться в панику, он сказал, чтобы все оставшиеся шли к другому автобусу. Туда мы и ринулись, и были первыми счастливыми обладателями бежевых билетиков из пористой бумаги, на манер тех, что были в обращении ещё во времена СССР. Автобус был тёплый, места мягкие. Я достала из кармана предпоследнюю шоколадку Риттер Спорт и съела, а бумажку бесстыдно сунула за откидной столик на сидении спереди. С опозданием в десять минут мы тронулись. Пока мы сидели на станции, в сон меня особо не клонило, но уютное тепло и мягкое покачивание способствовали дрёме. Я сказала, что всё раз всё в порядке, то можно и вздремнуть. И так и поступила. Не знаю, спал ли Пол, но я точно спала.
Проснулась я только на подъезде к Шарлеруа, не знаю, от чего. За окном было очень красиво - с одной стороны занимался рассвет, с другой - перемигивалось новогодне-ёлочной иллюминацией лётное поле. Мы выгрузились и зашли в аэропорт. Пол немного повозился с билетом, попытавшись воспользоваться self check-in, а потом, потерпев неудачу, как бы вспомнил, что зарегистрировался ещё в Риге. Я недоверчиво посмотрела на него - вроде как настолько заранее регистрироваться на полёт нельзя, но Пол был абсолютно уверен. В таком случае, ему надо было вставать в очередь улетающих, которая кончалась дверью в зал ожидания только для пассажиров. Это было прощание. Несколько неожиданно. Не было даже времени отдать ему его вещи, так что мне пришлось отдать ему конфетку и записку просто так, из рук в руки. Менее интересно, но хоть как-то. Мы неловко обнялись на прощание, и он встал в очередь на таможенную проверку. Я шла вслед за ним по мере того, как он продвигался в очереди - стенка, разделявшая чек-ин и очередь на досмотр была невысокой, примерно по пояс. Однако в двери пройти ему не дали - сначала проверили размер багажа, оказавшийся удовлетворительным, потом внимательно изучили бумажку с билетом и попросили подойти к стойке для регистрации. Я злорадно подумала: «Ага, я же говорила!». Пока Пол метался по всем стойкам, я бездумно шла за ним хвостиком - мозг просто отключался от усталости. Мы молчали - ведь уже попрощались, да и сил говорить не было. Наконец, все формальности были улажены. Пол снова встал в очередь, я снова шла параллельно, обходя препятствия в виде прощавшейся с возлюбленным слезливой школьницы и толстого мужика, махавшего платочком товарищу по распитию пива. Я нашла-таки силы сказать Полу ещё пару слов на второе прощание. Он сделал странное выражение лица и поднял одну бровь. Я бы обиделась, но в моём кататоническом состоянии я почти ничего не почувствовала. Потом он прошёл контроль и двинулся дальше, в дверь. Я развернулась и пошла к выходу: время для путешествия назад. Мои ощущения на тот момент описаны в «Postfactum».
Запись кончается на том, что я села на автобус, любуясь из окна разгоравшимся рассветом, вскоре незаметно растворившимся в дне. Доехав, я попрощалась с водителем и пошла на железнодорожную станцию, где мне пришлось двадцать минут ждать поезда до Брюсселя. Я старалась не заснуть - сон крадёт воспоминания, высасывает из них жизнь, притупляет их яркость. Но удержаться было сложно - после двадцати минут езды меня сморило, и проснулась я уже на Брюссель-Норд. Там я слезла с поезда, и, глянув на табло, помчалась что есть мочи на другую платформу - поезд на Лёвен отходил прямо в эту минуту. Я не знала, скорый он или нет, но была готова рискнуть. Я успела точь-в-точь. Поезд был не скорый, он останавливался на каждой малейшей остановке, так что мне даже пришлось спросить кондукторшу, точно ли он идёт до Лёвена. Но до Лёвена он шёл, в чём я убедилась, открыв глаза на очередной остановке и увидев знакомые здания. Я поздоровалась со своим городом, послала ему воздушный поцелуй и пошла на автобус, который меня благополучно довёз до больницы, от которой я и дошла до дома буквально за две минуты. Ох, и болели же плечи… Ключи, правда, пришлось искать долго, но я была даже рада - пока я не совсем дома, путешествие ещё не кончается. Но вот ключи нашлись, и я вернулась, совсем вернулась.
А потом было самое-самое начало этой гигантской записи, самого большого, что мне когда-либо удавалось написать. Но я закончила эту работу. А в позапрошлое воскресенье последние остатки Амстердама утекли грязно-оранжевой струйкой в сливное отверстие, когда я мыла голову. Мне даже почти не было грустно. Я пережила это второе путешествие в Амстердам и смогла облечь его в слова, что-то подретушировав, что-то исказив, выкинув по ходу дела, скрепя сердце, множество ненужных, но дорогих памяти деталей, которые, наверное, теперь так и умрут, незаметно сотрутся, забракованные мной для вечности. Я записала основное, построила крепкий скелет, по которому можно будет восстановить главное. Во всяком случае, я на это надеюсь. Вот оно, передо мной, как на ладони, сложенное из твёрдых кирпичиков букв, уже не живое, не трепещущее, но оно таким было. Такое непохожее на день до него, и ещё один до него - такой странный, очень похожий на сон. Будто и не было всего сказанного тогда, всего сделанного тогда, будто не было поющих звёзд, ночного стаптывания ног в Кессель-Ло и лежания около огнетушителя. Это было так странно, что не могло быть правдой. Но это было, всё было… Но уже прошло. И так и должно быть.
Дорога, где нас оставил Марк, была тихой. Машины ездили, но достаточно редко. Более многолюдная, а главное -автомобильная трасса пролегала где-то дальше. Но мы решили попытать счастья тут, прежде чем поневоле разбираться, где мы, собственно, оказались, и куда нам лучше приткнуться. И ожидание оправдалось - опять-таки в течение пяти минут нас подобрали новые альтруисты, от которых не осталось фотографий и имён которых мы тоже не знаем. Это были два закадычных друга, один, водитель, более молчаливый - голландец, второй, болтун - англичанин из-под Ливерпуля. Оба оказались заядлыми игроками в бридж. Лично мне они понравились больше всего, с ними было очень легко общаться и они были весёлые. Всю дорогу мы над чем-нибудь смеялись. Мне нравились их рассказы о том, как они ездили на различные соревнования по бриджу, порой серьёзные, порой просто для развлечения, о том, как они втянулись в игру. Мне аж самой захотелось научиться. Полу, впрочем, они чем-то не угодили. Но в самую большую немилость всё же попал Стефан, оказавшись на последней строчке хит-парада: Пол сказал, что не любит фанатиков. Два товарища ехали домой после очередного соревнования, серьёзный сезон как раз кончился, начинался летний и расслабленный. Они направлялись, нам на радость, к Эйндховену - один из них двоих жил у Эйндховенского аэропорта (никогда про такой не слышала, зачем в этакой глуши ещё аэропорт?). Они высадили нас на дороге, сказав, что нам надо будет перейти на другую сторону - в ту сторону едут машины в направлении Антверпена. Мы перешли дорогу и поняли, что нас снова оставили в каком-то непонятном месте - движение практически отсутствовало, машин было мало. Пол сказал, что плохо себя чувствует. А завтра в шесть утра у него был самолёт. Уже вечерело, меж тем. Но прежде чем я успела удариться в панику, Автостопный Бог снова доказал, что хранит нас: совершенно неожиданно остановился какой-то драндулет.
Дедушка, управлявший им, ехал прямиком в Антверпен. Мы с Полом были в экстазе - такая удача! Мы закинули вещи в багажник и сели, Пол снова рядом с водителем. Наш новый перевозчик, Ян, то ли семидесяти, то ли шестидесяти двух лет от роду. Он был туговат на ухо, так что говорить с ним составляло некоторую сложность. Кроме того, он не очень хорошо владел английским, так что вскоре говорила с ним только я - мы перешли на нидерландский, его родной. Он был коренным антверпенцем, но в других городах Бельгии не бывал. Женившись, переехал в Эйндховен, из которого и возвращался - он виделся с сыном. Они с сыном видятся раз в две недели, что весьма трогательно и похвально. Они с женой развелись уже двадцать лет назад. Ян наслаждается своей пенсией, несмотря на то, что работа его раньше ему нравилась. Но, в принципе, он был не в восторге, судя по отсутствию радости в его голове, когда он об этом рассказывал. Он содержал свой ресторанчик и был там шеф-поваром. Дома собственного нет, что для бельгийцев, помешанных на этой идее, достаточно нетипично. Возмущался тем, что валлонийцы не знают нидерландского и хвастался своими языковыми талантами: французский, немецкий и английский помимо родного. На подъезде к Антверпену мы стали выспрашивать, где он мог бы посоветовать нам встать, чтобы добраться до Брюсселя, но он ничего определённого не отвечал, говорил, что от Антверпена до Брюсселя добраться автостопом трудно, так как на трассе голосовать нельзя, а выезд разделяется на три дороги, ведущие в совершенно разных направлениях, так что наши шансы на Брюссель делятся на три. Да и темнеет уже… В общем, он твёрдо вознамерился высадить нас около железнодорожной станции. Мы не стали возражать. То есть я. А Пол возмущался, но по-русски. Ян не поленился сделать большой круг, но высадить нас-таки максимально близко к станции. Мы расстались друзьями. Он так и спросил: «Мы же теперь друзья?». Я кивнула, а Пол доставал сумки и не понял вопроса, заданного на нидерландском. До Брюсселя мы всё равно собирались добираться автостопом, но я настояла на посещении станции. Во-первых, по естественным нуждам, во-вторых, на станциях есть туристические инфопункты, там могли бы подсказать, как нам половчее выбраться на нужную дорогу. Около неоправданно дорогой антверпенской уборной мне позвонил Тёма, с которым у нас состоялся неприятный разговор, ничем хорошим не закончившийся. Правда, мы оба отходчивые, так что ещё до того, как я на следующий день вернулась в Лёвен, мы помирились. Пол обеспокоенно, что весьма любезно с его стороны, предложил мне вернуться в Лёвен прямо тогда, но мне хотелось прожить это путешествие до конца. Как раз когда я дождалась своей очереди и направилась к кабинкам, к нам, приманенный звуками русской речи, устремился знакомиться какой-то парень. Мы представились друг другу и я ушла, подумав, что когда вернусь, его уже не будет.
Однако я ошибалась. Когда я вышла, их было уже двое - то есть, откуда-то появилась ещё и девушка незнакомца. Оба были русскими натюрель, москвичами, приехавшими отдохнуть к папе девушки, кстати, её звали Вика, а его - Сергей. Непонятно почему, но они проявили к нам недюжинный интерес. Предложили нам доехать с ними на электричке до деревушки, в которой обитал офранцузившийся родитель - местечко называлось необычным в русской транскрипции именем Гель. Это явно была какая-то глухомань. Зато у них там была машина, на которой они и предложили докинуть нас до Брюсселя, а там, может быть, и до Шарлеруа, куда нам, собственно, и требовалось изначально. Мы подумали, посмотрели на медленно темнеющее небо, и согласились. Русские обрадовались и повели нас пить пиво. Мы с Полом поморщились, но что поделать… Накупив банок восемь пива, мы вышли - Вика и Сергей много курили, Вика особенно. Мы вяло беседовали о Европе и своих о ней впечатлениях, я по возможности вставляла словечко, но чаще помалкивала. Пол трудился за двоих. Если честно, смысла этой комедии я не поняла - было очевидно, что у нас мало общего и что поговорить нам особо не о чем, но, тем не менее, почему-то эта парочка тащила нас с собой и даже угощала пивом, которое мне пришлось из вежливости хлебать. Боже, какая гадость эта ваша заливная рыба! В качестве ответной любезности нам пришлось оторвать от сердца остатки Рафаэлло и шоколадок. И они их бесстыдно ели, не стеснялись!
До электрички было целых полчаса, в течение которых я чуть не сошла с ума. Наконец, мы всё же сели в поезд. Я использовала свой Go Pass для себя и Пола, вписав нас до Геля. За окном стремительно темнело, уже невозможно было разобрать названия станций. Ехать нам было долго - минут сорок. Вика то и дело выбегала покурить, что закончилось тем, что она потеряла свою понтовую зажигалку из Амстердама, которая не затухала даже в ветер, и очень расстроилась. А мы пока беседовали о Северном полюсе. Оказалось, у Сергея был знакомый физик, который там жил. Вика пару раз просила супруга позвонить папе и предупредить, что ужинать они не будут, а вместо этого отвезут нас. Точно не помню, но, кажется, они так и не позвонили. Мы были не единственными русскими в вагоне - перепуганная физиономия с перламутровой помадой малинового цвета и очками-телевизорами говорила сама за себя, но вообще её выдала речь - я от нечего делать вслушивалась в происходившее вокруг. Мы чуть было не проехали нашу станцию, пришлось спрашивать у пассажиров, где мы. Первой Пол спросил русскую, на его вопрос она с топорным русским акцентом ответила «Айм сори» и замахала руками. Когда я спросила её по-русски, она обрадовалась и подтвердила, что мы приехали.
Наша компания выбралась из поезда в темноту, почти полная луна светила ярко. Мы пошли за Сергеем и Викой, шедшими на стоянку забрать машину. Вдруг откуда-то взялся бородатый старик, привязавшийся к нашим русским. Я сначала подумала, что это какой-то настойчивый бомж, которому нужны деньги. Мы с Полом не стали придавать большого значения ситуации и просто шли за ними. И тут предполагаемый бомж развернулся, строго на нас глянул и чистым русским языком нам выложил: «Никуда они (кивок в сторону парочки) с вами не поедут на моей машине. Не знаю, на что вы рассчитывали, но извините - вам сейчас на поезд, он придёт через пять минут. Выйдете на Антверпен-Берхем и там пересядете на поезд до Брюсселя». Мы опешили. А наши новые знакомые вместо того, чтобы как-то возразить или что-нибудь сказать папе, или хотя бы извиниться перед нами, стояли, потупившись, как пятиклассники, застуканные за просмотром порно. Вид у них был жутко пристыженный. А у папы - гневно-наседочный: будто мы с Полом проходимцы и пытались обманом втравить его доверчивых птенчиков (пьющих пиво и предлагавших нам забрать их излишек марихуаны в кол-ве двух граммов, мол, всё равно на таможне отберут) в какие-то тёмные делишки. Не мог же один пиджак Полца на мне вызвать такое недоверие! Вика и Сергей, впрочем, кое-как собрали себя в кучку и всё же выдавили из себя слова: «Ну-у, э-э… Давайте, пока!» и робко помахали нам ручкой.
Мы, пребывая в состоянии шока, помахали им в ответ, распрощались и двинулись обратно к станции. Мы подождали, пока расстояние между нами станет достаточно большим, и принялись костерить беспечных русских на чём свет стоит. Непонятно зачем они с нами знакомятся, поят гадким пивом, везут с собой в Гель, с трудом поддерживая беседу, а потом одно слово папеньки - и они говорят нам «пока» и машут ручкой! Между тем было уже десять вечера, и, если бы не луна, была бы жуткая темень. Поезд пришёл не через пять минут, но всё же достаточно быстро. Мы, все ещё возмущённые, сели на него. Мне пришлось использовать ещё две строчки в своём стремительно кончающемся Go Pass’е, чтобы мы доехали до Антверпена. Так как билеты - ценный ресурс, я решила рискнуть и написать, что еду из Геля в Шарлеруа, хотя ясно было, что одной поездкой тут не обойдёшься. Так что когда к нам подошёл контролёр, сердце у меня ёкнуло, но к счастью он то ли ничего не заметил, то ли был очень усталый. Сначала мы ни о чём, кроме гнусного предательства, говорить не могли, но потом вошли в положение парочки - всё-таки они жили на попечении у папы, да и машина была его, как ни крути. Понятное дело, что он не захотел бы их отпускать с какими-то непонятными новыми знакомцами. Правда, больше всего нас всё равно возмущала их реакция, как они даже не извинились и не попытались ничего объяснить, но это мы оставили на их совести и перешли на беседу о спектакле «Кто боится Вирджинии Вульф?».
В Антверпене мы оказались без четверти одиннадцать. Последний поезд на Шарлеруа оттуда уже ушёл. А до самолёта оставалось семь часов, причём до полёта ещё надо было регистрироваться. У меня появилось нехорошее предчувствие. Последний поезд мы, скорее всего, пропустили, в такое время попутку до него найти будет просто-таки нереально. Автобусы тоже вряд ли ходили. Что делать? Туристические инфоцентры были все уже закрыты, спросить совета было не у кого. Делать не оставалось ничего, кроме как ехать в Брюссель. Через Брюссель проходят практически все поезда, может быть, ещё хотя бы один ехал на Шарлеруа. А со станции Миди отправлялись шаттлы в аэропорт. Конечно, такое время не оставляло пространства для надежд, но всё же стоило попытаться. Так что мы нашли на табло первый поезд до Брюсселя и побежали на него. Можно было не торопиться, впрочем: он пришёл минут через пять после того, как мы оказались на платформе. По некой иронии, это оказался возвращавшийся в Бельгию амстердамский поезд. До Брюсселя мы ехали в районе сорока минут. Подъехав к окраинам города, мы были поражены, обнаружив и здесь те же самые витрины, отмеченные красными неоновыми лампами. Я была абсолютно убеждена, что уж в Бельгии-то проституция точно вне закона, но, очевидно, проигрывать давнему туристическому сопернику чёрно-жёлто-красные не желали. Из окна несущегося по мосту десятиметровой высоты поезда сложно сказать наверняка, но вроде девушки даже были посимпатичнее, чем в Нидерландах. Успевшие стать знакомыми картины ночной жизни приободрили нас. Мы вышли на последней станции Брюсселя - на пресловутой Миди. Когда мы стояли в тамбуре, готовясь выйти, к нам пристал пьяный марокканец, что-то мямливший о помощи по-французски, подтверждавший рождённое Амстердамом наблюдение «чем темнее, тем франкофоннее», ибо за окном был уже кромешный сумрак. Когда мы уже совсем выходили, мы поняли, что он хотел, чтобы Пол помог вытащить ему велосипед, но наши собственные страдания сделали нас жестокосердными и мы решили не спасать нашего пьяного ближнего.
Оказавшись на станции, мы тут же бросились к табло. К платформе D через восемь минут должен был подойти поезд на Шарлеруа. Я чуть не подпрыгнула от счастья и уже было потянула Пола за рукав, чтобы бежать туда, но тут меня стукнуло: табло было озаглавлено aankomsten\arrivee, что, сами понимаете, означало поезда, двигающиеся в обратную сторону. То есть, это на станцию прибывал поезд из Шарлеруа. Полезная информация для мифических встречающих, большое разочарование для нас. Мы кинулись к табло с отправлениями, но там ничего ободряющего уже не нашлось. Всё, что могло уйти в аэропорт, уже ушло. Мы поплелись к листам с расписанием, узнать, со скольки ходит первый поезд к нашему пункту назначения. Тот ходил с пяти утра, но это было слишком поздно: от Брюсселя до Шарлеруа было сорок пять минут езды, а на железнодорожной станции надо было пересаживаться на ходящий раз в полчаса автобус, едущий до самого аэропорта семнадцать минут. В общем, это был не вариант. Мы заметили группу людей с чемоданами и решили пойти за ними - вдруг им всем тоже надо было улетать в Ригу? Люди прошли по закоулкам длинной станции до дверей, за которыми холод и мгла, вы даже не представляете, какой там был холод и какая мгла, и выстроились цепочкой около стоянки такси. Мы подумали и решили спросить их, вдруг кто-нибудь знает, как нам сейчас лучше поступить. Мы выбрали симпатичную блондинку средних лет, и Пол стал с ней объясняться, пока я ёжилась и смотрела на окружающий пейзаж, интереса, кстати, совсем не представлявший. Пообщавшись пару минут, Пол сообщил следующее: эти люди разъезжались по домам, и единственное, что могла нам посоветовать блондинка - это спросить помощи у таксистов, так как в такое время любые другие опции отсутствовали. Мы сглотнули, переглянулись и решили пойти проверить шаттлы. Я точно помнила, что на их дверях висело расписание движения - вдруг они начинали ездить раньше поездов? Или, чем чёрт не шутит, прямо сейчас, в полночь, уходил последний? Да и в любом случае, они шли прямо к дверям аэропорта, что было гораздо быстрее и удобнее. Нам бы только добраться до места: аэропорт тёплый и круглосуточный… Сассь с Димой там уже ночевали, говорили, там неплохо.
Мы потрусили в направлении автобусов. Я плохо помнила, где это было, но чувство направления меня не подвело - через минут пять мы явились прямо по адресу. Улица была уставлена автобусами, как полка супермаркета - пакетами спагетти. Автобусы не фырчали и не светились, и не подавали никаких признаков жизни, как и пресловутые пачки спагетти. Надежда на то, чтобы уехать в тепло и душевный покой без боязни опоздать на самолёт, скончалась во сне, без мучений. Однако на расписание мы всё же глянули - информация была весьма и весьма утешительной. Первый автобус отправлялся в половину пятого, так что если мы садились на него, то успевали тютелька в тютельку. Но до половины пятого ещё надо было дождить, шансы на что резко снижались набирающим обороты морозильником вокруг. Мы нервно поёжились и решили-таки спросить мнения таксистов, несколько из которых делили улицу с автобусами. Мы последовали правилу о том, что первый в ряду таксист имеет преимущество перед прочими в плане клиентов, и обратились именно к нему. Право вести беседу я опять-таки предоставила Полу. Тот ввязался с водителем в нешуточный спор, по виду не на жизнь, а на смерть. Оказалось, что таксист никакого другого языка, кроме французского, нё компран па. Но название «Шарлеруа» он-таки понял, а что касается денег, то о таких понятиях договориться легко - арабские цифры, к счастью, универсальны. Этих самых цифр в эквиваленте евро он за поездку спросил сто пятьдесят, что более чем в десять раз превышало стоимость проезда на шаттле. Мы даже думать не стали над его щедрым по отношению к собственной мошне предложением и шарахнулись от денежноненасытного такси куда подальше. Оставался единственный вариант - ждать половины пятого.
Когда становится ясно, что делать дальше, заботы как-то отступают. Я вполне оптимистично спросила: «Ну что, идём искать Макдональдс?». Но Пол предложил решение, требующее меньших энергетических затрат (на передвижение сквозь холод): пойти обратно на станцию. Я была уверена, что она наверняка уже закрыта, но, когда мы подошли к дверям, те перед нами открылись. Это было уже удачно. Если станция работала заполночь, то логично, что закрывалась она не раньше часа, а может и позже. Мы решили оставаться внутри столько, сколько будет возможно - искать другое прибежище отчаянно не хотелось. День всё же был выматывающий, столько разъездов, впечатлений… Мы оказались не одиноки в своём стремлении найти приют на станции - в поле обозрения было ещё человек десять, и кто знает, весьма вероятно, что где-то затаились и прочие: площадь-то была большая… Мы сели на очередную отвратительно неудобную металлическую скамью и стали ждать, пока пройдёт время. Оно шло, но как-то медленно. Где-то через полчаса к нам подошёл станционный служитель. Я подумала: «Ну вот, начинается…». Но он просто искренне беспокоился за судьбу нашего багажа и посоветовал придвинуть его поближе к себе, кивнув на группку подозрительных соседей по скамье. Мы его поблагодарили и снова погрузились в ожидание. Ещё тридцать минут спустя нас попросили освободить скамейку. Тут я уже была абсолютно уверена, что нас выгоняют, но я и тут ошиблась - очевидно, станция работала и впрямь круглосуточно, что радовало, насколько что-либо вообще может радовать в вымотанном и полусознательном состоянии в огромной холодной бетонной коробке, коей, по сути, станция и являлась. Со скамьи нас согнали для мытья пола под ней - только все, покряхтывая, слезли с неё, как несколько уборщиков ловко её поставили боком, и бойко сновавшая туда-сюда уборочная машина прошлась по натоптанной поверхности щеткой, весьма эффективно счищая грязь. Мы переселились на другую скамейку, чуть поодаль. Это было слегка неприятно - сидения-то везде были сделаны из одного и того же и оттого жутко холодные, их пришлось нагревать заново. Зато рядом стояли инфо-стенды с брошюрками, что помогало хоть как-то развлечься: я взяла одну и принялась внимательно вчитываться в то, где бельгийцы предпочитают проводить уикэнды. Где-то в без двадцати два наконец объявился патруль. Они подходили к каждому и спрашивали, зачем он здесь сидит. Кто не находился с ответом - того выкидывали. Когда очередь дошла до нас, я почти не соврала, сказав, что нам на первый поезд на Шарлеруа и что нам надо успеть на самолёт. Удивительно, но билеты у нас не спросили - поверили на слово. А на этот раз у меня вроде даже оранжевой краски на лице не было… В итоге группа поредела, сократившись примерно на треть. Что ж, меньше народу - больше кислороду, в котором, впрочем, и так недостатка не было.
Чем позднее (или раньше?) становилось, тем больше мы мёрзли. Наверное, специально, чтобы ожидающим жизнь мёдом не казалась, на станции открыли все двери. Постоянно казалось, что холоднее стать уже не может, но каждые последующие десять минут опровергали этот тезис. Когда я пошла в туалет, вылезать оттуда я не захотела. Вернувшись, я сделала Полу деловое предложение - переселиться туда. Да, это, конечно, не номер люкс с букетами роз на столах красного дерева, но температура перекрывала всё это с лихвой, по моему отмороженному напрочь мнению… Пола, однако, передёрнуло, и чтобы мне больше такие мысли в голову не приходили, он распотрошил свою сумку на предмет одежды. Мы поделили её напополам. В итоге, мой наряд состоял из (снизу вверх): красных босоножек, полосатых сине-зелёно-бежевых носков, серых мужских брюк в клеточку (которые постоянно с меня спадали, так что я держала руки в карманах, чтобы поддерживать их изнутри), чёрной мини-юбки в белый горошек, белого топика в чёрный горошек, двух белых футболок с принтом, чёрного пиджака и чёрно-зелёного платка-арафатки. В общем, я была прямо как с подиума высокой моды. Зато стало значительно теплее. Согревшись и снова повеселев, без десяти три я предложила сыграть в виселицу. Пол играть в неё не умел, так что я объяснила правила. Мы принялись играть. Первым висельником стала я - и на каком слове! Пол гнусно повесил меня на слове «плющ», чем жутко гордился. Ладно бы он просто выиграл и мы бы продолжали, но ему надо было поторжествовать! Тогда я обиделась и решила обломать его, загадав ему «ономатопоэйя», что он, конечно, не смог отгадать. Теперь обиделся Полц и сказал, что если я хочу играть нечестно и загадывать термины, то поделом мне, и, сдерживая рвавшийся наружу злорадный смех, загадал «монада». Слово я отгадала, что было, вероятно, ещё обиднее. Ну, зато я выпендрилась. Мы договорились играть впредь без сложных слов, но поздно - ущерб был уже нанесён. Пол, будучи повешенным в четвёртый раз, причём на слове «зяблик», в половину четвёртого сказал, что ему «надоела эта глупая игра». Внутри я хихикнула, но снаружи лишь пожала плечами и убрала бумагу с ручкой обратно. Мы сели спина к спине для пущего сугреву, Пол погрузился в анабиоз. Мне почему-то не спалось, так что я просто сидела и смотрела вперёд, где ничего не менялось. Единственное, что менялось - ощущения в моей левой ноге, она неумолимо затекала. Пока Пол дремал, я думала, что вот оно и подходит к концу, моё путешествие. Пять дней, какие-то более весёлые, какие-то менее. Пять дней, из них много минут потеряно зря, много испорчено заботами, беготнёй, недоговорками и скрытыми трениями. Пять драгоценных дней, во время которых я чувствовала себя упоительно живой, каждую, даже самую печальную или обидную, секунду. Я была благодарна за него - всем, а особенно моему товарищу по дороге - без него всего этого просто не было бы. Так что я втихаря достала коробку шоколадок, отыскала в ней последнюю Рафаэлло и положила её в карман пиджака. Я надеялась, что она не раздавится, когда Пол будет класть его в сумку. А потом я решила написать что-нибудь на прощание, в конце концов, письменная речь - мой самый явный талант, ею я могу выразить свои чувства лучше всего. Впрочем, с Полом это было так или иначе сложно - никогда не знаешь, что ему можно доверить, а чего лучше не говорить. Но написать я хотела всё равно.
В четыре часа семь минут я разбудила Пола тем, что встала, оторвала от одной из брошюрок страничку и ушла. Я думала посидеть в самом тёплом месте, но туда уже выстроилась очередь из турков. Стоять в ней мне не улыбалось, так что я поковыляла, с трудом удерживая на себе штаны, в угол между лифтами и закрытым на ночь магазином, куда я и забилась. Ручка быстро сновала по листку, покрывая его моим мелким чётким почерком школьницы с характерной странной буквой «в», которую многие принимают за заострённую восьмёрку. Я взяла за правило не перечитывать свои письма и открытки - я верю, что в них вложена часть меня, и если я их перечитаю, то их сила уйдёт из них, вернётся ко мне. Время за письмом летело быстро, так что в двадцать минут я даже не успела полностью написать всё, что хотела - но время уже поджимало, да и лист закончился. Я сложила его в несколько раз и сунула вслед за Рафаэлло, а потом похромала обратно, то и дело наступая на штанину. Пол был уже наготове, мы быстро взвалили на себя вещи и побежали к автобусной станции. На улице было даже немного теплее, чем на станции, что само по себе удивительно. Но нас уже ничто не могло поразить - полудохлые, мы встали в самый конец длинной очереди на автобус. Я мысленно отчитала себя - если бы я была менее сентиментальной, мы бы успели прийти пораньше и места бы были нам обеспечены. Сейчас же это было ещё большим вопросом, успеем мы сесть или нет - желающих было на удивление много, они повылезали из каких-то тайных щелей, как тараканы. Я закусила губу и стала молиться, чтобы мы поместились. Находясь в десяти людях от цели, я поняла, что наша песенка спета - багажное отделение было забито под завязку. Ещё один человек в обнимку со своим чемоданом смог-таки влезть, а дальше водитель сказал, что мест больше нет. Но прежде, чем мы успели удариться в панику, он сказал, чтобы все оставшиеся шли к другому автобусу. Туда мы и ринулись, и были первыми счастливыми обладателями бежевых билетиков из пористой бумаги, на манер тех, что были в обращении ещё во времена СССР. Автобус был тёплый, места мягкие. Я достала из кармана предпоследнюю шоколадку Риттер Спорт и съела, а бумажку бесстыдно сунула за откидной столик на сидении спереди. С опозданием в десять минут мы тронулись. Пока мы сидели на станции, в сон меня особо не клонило, но уютное тепло и мягкое покачивание способствовали дрёме. Я сказала, что всё раз всё в порядке, то можно и вздремнуть. И так и поступила. Не знаю, спал ли Пол, но я точно спала.
Проснулась я только на подъезде к Шарлеруа, не знаю, от чего. За окном было очень красиво - с одной стороны занимался рассвет, с другой - перемигивалось новогодне-ёлочной иллюминацией лётное поле. Мы выгрузились и зашли в аэропорт. Пол немного повозился с билетом, попытавшись воспользоваться self check-in, а потом, потерпев неудачу, как бы вспомнил, что зарегистрировался ещё в Риге. Я недоверчиво посмотрела на него - вроде как настолько заранее регистрироваться на полёт нельзя, но Пол был абсолютно уверен. В таком случае, ему надо было вставать в очередь улетающих, которая кончалась дверью в зал ожидания только для пассажиров. Это было прощание. Несколько неожиданно. Не было даже времени отдать ему его вещи, так что мне пришлось отдать ему конфетку и записку просто так, из рук в руки. Менее интересно, но хоть как-то. Мы неловко обнялись на прощание, и он встал в очередь на таможенную проверку. Я шла вслед за ним по мере того, как он продвигался в очереди - стенка, разделявшая чек-ин и очередь на досмотр была невысокой, примерно по пояс. Однако в двери пройти ему не дали - сначала проверили размер багажа, оказавшийся удовлетворительным, потом внимательно изучили бумажку с билетом и попросили подойти к стойке для регистрации. Я злорадно подумала: «Ага, я же говорила!». Пока Пол метался по всем стойкам, я бездумно шла за ним хвостиком - мозг просто отключался от усталости. Мы молчали - ведь уже попрощались, да и сил говорить не было. Наконец, все формальности были улажены. Пол снова встал в очередь, я снова шла параллельно, обходя препятствия в виде прощавшейся с возлюбленным слезливой школьницы и толстого мужика, махавшего платочком товарищу по распитию пива. Я нашла-таки силы сказать Полу ещё пару слов на второе прощание. Он сделал странное выражение лица и поднял одну бровь. Я бы обиделась, но в моём кататоническом состоянии я почти ничего не почувствовала. Потом он прошёл контроль и двинулся дальше, в дверь. Я развернулась и пошла к выходу: время для путешествия назад. Мои ощущения на тот момент описаны в «Postfactum».
Запись кончается на том, что я села на автобус, любуясь из окна разгоравшимся рассветом, вскоре незаметно растворившимся в дне. Доехав, я попрощалась с водителем и пошла на железнодорожную станцию, где мне пришлось двадцать минут ждать поезда до Брюсселя. Я старалась не заснуть - сон крадёт воспоминания, высасывает из них жизнь, притупляет их яркость. Но удержаться было сложно - после двадцати минут езды меня сморило, и проснулась я уже на Брюссель-Норд. Там я слезла с поезда, и, глянув на табло, помчалась что есть мочи на другую платформу - поезд на Лёвен отходил прямо в эту минуту. Я не знала, скорый он или нет, но была готова рискнуть. Я успела точь-в-точь. Поезд был не скорый, он останавливался на каждой малейшей остановке, так что мне даже пришлось спросить кондукторшу, точно ли он идёт до Лёвена. Но до Лёвена он шёл, в чём я убедилась, открыв глаза на очередной остановке и увидев знакомые здания. Я поздоровалась со своим городом, послала ему воздушный поцелуй и пошла на автобус, который меня благополучно довёз до больницы, от которой я и дошла до дома буквально за две минуты. Ох, и болели же плечи… Ключи, правда, пришлось искать долго, но я была даже рада - пока я не совсем дома, путешествие ещё не кончается. Но вот ключи нашлись, и я вернулась, совсем вернулась.
А потом было самое-самое начало этой гигантской записи, самого большого, что мне когда-либо удавалось написать. Но я закончила эту работу. А в позапрошлое воскресенье последние остатки Амстердама утекли грязно-оранжевой струйкой в сливное отверстие, когда я мыла голову. Мне даже почти не было грустно. Я пережила это второе путешествие в Амстердам и смогла облечь его в слова, что-то подретушировав, что-то исказив, выкинув по ходу дела, скрепя сердце, множество ненужных, но дорогих памяти деталей, которые, наверное, теперь так и умрут, незаметно сотрутся, забракованные мной для вечности. Я записала основное, построила крепкий скелет, по которому можно будет восстановить главное. Во всяком случае, я на это надеюсь. Вот оно, передо мной, как на ладони, сложенное из твёрдых кирпичиков букв, уже не живое, не трепещущее, но оно таким было. Такое непохожее на день до него, и ещё один до него - такой странный, очень похожий на сон. Будто и не было всего сказанного тогда, всего сделанного тогда, будто не было поющих звёзд, ночного стаптывания ног в Кессель-Ло и лежания около огнетушителя. Это было так странно, что не могло быть правдой. Но это было, всё было… Но уже прошло. И так и должно быть.