(no subject)
РУССКАЯ ЖИЗНЬ
Знакомясь с русской историей, биографиями и мемуарами русских людей, с собственной семейной хроникой, наконец, постоянно сталкиваешься с фактом сосуществования людей непримиримых, взаимоисключающих взглядов. Людей, происходящих из одного слоя, даже из одной семьи. Классический пример - братья Маклаковы. Один, Василий, общественник, либерал, масон, адвокат, кадет, думский златоуст, посол Временного правительства во Франции, умерший в эмиграции глубоким стариком. Другой, Николай, консерватор, чиновник, губернатор, министр, член Госсовета, расстрелян большевиками в порядке «красного террора» в начале сентября 1918 г. где-то в Петровском парке. Или уж совсем гротескно: братья Плехановы, к тому же невероятно похожие внешне, хоть и не близнецы. Георгий - отец русского марксизма, социал-демократический мастодонт, 38 лет жизни проведший за границей. Григорий - полицейский чин, служивший в Моршанске исправником, публично отрекавшийся от своего женевского братца.
Но что далеко ходить. В моём собственном роду, среди моих предков это сочетание встречается по крайней мере дважды, причём в одном поколении. У моей прабабушки со стороны отца было пять братьев-офицеров, один из которых принял участие в Белом движении, а её старший племянник сделался в буквальном смысле слова воинствующим антикоммунистом. А вот её двоюродным братом был... А.Н.Потресов, один из основателей и спонсоров «Искры», социал-демократ, эволюционировавший впоследствии в социал-патриота, масон. Муж прабабушки, мой прадед, скромно служил в Московской городской Управе. А его родной брат, окончив Московский университет, состоял в подпольном социалистическом кружке в Орле, а потом стал адвокатом по политическим делам в Харькове, несколько поправел, что, однако, не помешало его карьере при Временном правительстве, пиком которой было следствие по делу Ленина и Ко после июльских событий. Дальше, правда, он реабилитировался, участвуя вместе с сыном и дочерью в Белом движении на Юге России (другой его сын погиб на Урале).
Внутри образованного слоя России такое было едва ли не в порядке вещей. Идея революционного свержения «плохого» самодержавия ради наступления всеобщего счастья была общим местом, и если не принимала формы непосредственного участия в революционном движении, то вызывала к себе широкое сочувствие, понимание: да, наверное, они правы, по-другому, видать, нельзя... Вот как описывает свои молодые годы Н.В.Вольский (Валентинов), сын моршанского уездного предводителя дворянства, ставший большевиком, но позднее перешедший в лагерь меньшевиков: «Примирение, говоря словами Белинского, с «гнусной действительностью», со всеми её социальными несправедливостями и оскорблением человеческого достоинства, - в моих глазах было моральным самоунижением, моральным падением, превращением в лишённого чувства общественности, эгоистического и ничтожного индивида. Гнусную действительность могла опрокинуть только революция и вне участия в ней я иначе не мог представить себе моей жизни». Даже такой консервативный и умный человек, принадлежавший к русскому правящему слою, как Вл. И.Гурко, писал в своих вышедших в эмиграции воспоминаниях об особой смеси уважения и завуалированного сочувствия, с которыми относились к борцам с режимом представители русской бюрократии, что, очевидно, сковывало их собственные возможности более активно противостоять врагам государства - ибо те по-настоящему рисковали, а обитатели петербургских департаментов существовали в мире гарантированного благополучия (благородство!).
Мудрое и ответственное понимание того, что сословно-неравноправная бюрократическая монархия - единственно возможная в тогдашней России форма общественного устройства, гарантирующая от великих потрясений и одновременно дающая перспективу неуклонного социального и культурного прогресса, было уделом меньшинства и не пользовалось уважением. Тихий, кропотливый эволюционизм, «вперёд на лёгком тормозе» (Столыпин), «тише едешь - дальше будешь» - не импонировали, казались реакционностью, ретроградством, чем-то даже неприличным - в сравнении с готовностью жертвовать собой, проявляемой революционерами.
Это банальности, о которых мы склонны забывать или считать выдуманной позднее пропагандой, оправдывающей революцию, как нечто неизбежное. Но именно они и составляли, пожалуй, главную специфику русской жизни, ту её основную черту, благодаря которой легкомысленное ожидание всеобщего счастья, долженствующего наступить вслед за «падением оков и обрушением темниц», обернулось не радостной встречей со свободой, а немедленным хаосом и скорым открытием чрезвычаек и концлагерей и привело в конце концов к тому бесконечному тупику в котором мы сейчас и пребываем.
***
Надеюсь, никто не усмотрит в данном тексте неявных тенденций апологии революционизма и уж тем паче - большевизма. Но вот мотив национальной критики и, если угодно, исторического покаяния - наличествует. Русский человек, он ведь, как известно, задним умом крепок.
Знакомясь с русской историей, биографиями и мемуарами русских людей, с собственной семейной хроникой, наконец, постоянно сталкиваешься с фактом сосуществования людей непримиримых, взаимоисключающих взглядов. Людей, происходящих из одного слоя, даже из одной семьи. Классический пример - братья Маклаковы. Один, Василий, общественник, либерал, масон, адвокат, кадет, думский златоуст, посол Временного правительства во Франции, умерший в эмиграции глубоким стариком. Другой, Николай, консерватор, чиновник, губернатор, министр, член Госсовета, расстрелян большевиками в порядке «красного террора» в начале сентября 1918 г. где-то в Петровском парке. Или уж совсем гротескно: братья Плехановы, к тому же невероятно похожие внешне, хоть и не близнецы. Георгий - отец русского марксизма, социал-демократический мастодонт, 38 лет жизни проведший за границей. Григорий - полицейский чин, служивший в Моршанске исправником, публично отрекавшийся от своего женевского братца.
Но что далеко ходить. В моём собственном роду, среди моих предков это сочетание встречается по крайней мере дважды, причём в одном поколении. У моей прабабушки со стороны отца было пять братьев-офицеров, один из которых принял участие в Белом движении, а её старший племянник сделался в буквальном смысле слова воинствующим антикоммунистом. А вот её двоюродным братом был... А.Н.Потресов, один из основателей и спонсоров «Искры», социал-демократ, эволюционировавший впоследствии в социал-патриота, масон. Муж прабабушки, мой прадед, скромно служил в Московской городской Управе. А его родной брат, окончив Московский университет, состоял в подпольном социалистическом кружке в Орле, а потом стал адвокатом по политическим делам в Харькове, несколько поправел, что, однако, не помешало его карьере при Временном правительстве, пиком которой было следствие по делу Ленина и Ко после июльских событий. Дальше, правда, он реабилитировался, участвуя вместе с сыном и дочерью в Белом движении на Юге России (другой его сын погиб на Урале).
Внутри образованного слоя России такое было едва ли не в порядке вещей. Идея революционного свержения «плохого» самодержавия ради наступления всеобщего счастья была общим местом, и если не принимала формы непосредственного участия в революционном движении, то вызывала к себе широкое сочувствие, понимание: да, наверное, они правы, по-другому, видать, нельзя... Вот как описывает свои молодые годы Н.В.Вольский (Валентинов), сын моршанского уездного предводителя дворянства, ставший большевиком, но позднее перешедший в лагерь меньшевиков: «Примирение, говоря словами Белинского, с «гнусной действительностью», со всеми её социальными несправедливостями и оскорблением человеческого достоинства, - в моих глазах было моральным самоунижением, моральным падением, превращением в лишённого чувства общественности, эгоистического и ничтожного индивида. Гнусную действительность могла опрокинуть только революция и вне участия в ней я иначе не мог представить себе моей жизни». Даже такой консервативный и умный человек, принадлежавший к русскому правящему слою, как Вл. И.Гурко, писал в своих вышедших в эмиграции воспоминаниях об особой смеси уважения и завуалированного сочувствия, с которыми относились к борцам с режимом представители русской бюрократии, что, очевидно, сковывало их собственные возможности более активно противостоять врагам государства - ибо те по-настоящему рисковали, а обитатели петербургских департаментов существовали в мире гарантированного благополучия (благородство!).
Мудрое и ответственное понимание того, что сословно-неравноправная бюрократическая монархия - единственно возможная в тогдашней России форма общественного устройства, гарантирующая от великих потрясений и одновременно дающая перспективу неуклонного социального и культурного прогресса, было уделом меньшинства и не пользовалось уважением. Тихий, кропотливый эволюционизм, «вперёд на лёгком тормозе» (Столыпин), «тише едешь - дальше будешь» - не импонировали, казались реакционностью, ретроградством, чем-то даже неприличным - в сравнении с готовностью жертвовать собой, проявляемой революционерами.
Это банальности, о которых мы склонны забывать или считать выдуманной позднее пропагандой, оправдывающей революцию, как нечто неизбежное. Но именно они и составляли, пожалуй, главную специфику русской жизни, ту её основную черту, благодаря которой легкомысленное ожидание всеобщего счастья, долженствующего наступить вслед за «падением оков и обрушением темниц», обернулось не радостной встречей со свободой, а немедленным хаосом и скорым открытием чрезвычаек и концлагерей и привело в конце концов к тому бесконечному тупику в котором мы сейчас и пребываем.
***
Надеюсь, никто не усмотрит в данном тексте неявных тенденций апологии революционизма и уж тем паче - большевизма. Но вот мотив национальной критики и, если угодно, исторического покаяния - наличествует. Русский человек, он ведь, как известно, задним умом крепок.