КАРНАВАЛИЗАЦИЯ КАРНАВАЛА (часть 1)
Лукавый уловляется в лукавстве своем
Об истоках перестроечного карнавала
В том, что произошло в Перестройку с сознанием граждан, общественной моралью, представлениями о чести, долге и так далее, особая роль принадлежит специфическим трудам философа Михаила Бахтина, разработавшего теоретические основы подрыва иерархии духовных ценностей в условиях моноидеологического общества с позиций так называемой смеховой культуры. Мы здесь не претендуем на изложение этой весьма сложной философской проблематики. Об этом можно прочитать в работах С. Е. Кургиняна и М. Кантора, где эти вопросы обстоятельно рассмотрены. А здесь нам хотелось бы попытаться проанализировать возникшую за последние годы коллизию, состоящую в том, что данный подход, еще называемый «карнавализацией», успешно применённый против нашей страны в Перестройку, уже некоторое время работает отчасти и против тех, кто его запустил.
Сам по себе карнавал изначально являлся частью народной культуры. На самом деле, у него сложный генезис - там есть и языческие корни, и даже христианские составляющие. Появившись примерно в X веке, он приобрел за тысячу лет богатую и многообразную традицию. В теории Бахтина суть карнавала сводится в основном к конкретной его составляющей, а именно - к «инверсии двоичных противопоставлений»: королем объявляется шут, епископом - сквернослов и богохульник, «верх становится низом, голова - задом и половыми органами (материально-телесный низ, по терминологии Бахтина)» (http://philosophy.ru/edu/ref/rudnev/b126.htm, Руднев В. Словарь культуры XX века. М.: Аграф, 1997).
Классический карнавал, вообще говоря, не несет в себе исключительно негативного содержания, но при соблюдении двух важнейших условий. Во-первых, он должен быть ограничен во времени и пространстве. Во-вторых, в разгар любого подобного действа остаются вещи неприкасаемые. Собственно, оба условия взаимоувязаны. Бесконечный карнавал, в конце концов, доберется до тех духовных основ, осмеяние и разрушение которых влечет за собой превращение общества в стадо, а человека - в дикаря. А на компрометацию ключевых ценностей должно быть наложено сразу неотменяемое табу: можно посмеяться над священником-пьяницей, но нельзя смеяться над Богом - карнавал не должен перетекать в сатанинский обряд. В противном случае на следующий день жизнь уже не вернется в прежнее русло.
В Перестройку эти правила были демонтированы. Например, если можно посмеяться над плохо выговаривающим слова генсеком, то почему нельзя смеяться над партией, не снимающей больного генсека с его поста? А затем - над идеей, эту партию породившей? А после - над всеми теми ценностями, которые в сознании граждан связаны с этой партией и ее идеями - альтруизмом, самопожертвованием, трудом, героизмом и прочим? Генсек - партия - идеология - общечеловеческие ценности. Само по себе построение ложное и шельмовское, однако вопрос даже не в том, чтобы эту цепочку разорвать логически, а в том, чтобы были понятия, изначально выведенные из-под угрозы любых посягательств.
Кстати, в качестве ещё одного примера перестроечного выворачивания узловых понятий наизнанку можно вспомнить знаменитое горбачевское: «общечеловеческие ценности выше классовых интересов». Типичное жульничество, ибо классовые (имеются в виду, естественно, угнетаемые классы) ценности - это прямая проекция общечеловеческих ценностей на реальные условия классового общества, то есть в данных условиях они друг другу и не противоречат. Соответственно, отступление от классовых ценностей в классовом обществе есть отступление от общечеловеческих. Что, собственно, и произошло.
Итак, смех, находясь в соответствующих рамках, - неотъемлемая часть культурной традиции, прежде всего, народной. Если эти рамки нарушаются случайно или намеренно - смех становится смертоносен. В Перестройку эти рамки были намеренно уничтожены, и протестный потенциал смеховой культуры, также глубоко уходящий корнями в народную традицию, весь был направлен на уничтожение всего советского, а потом и общечеловеческого.
Два карнавала
Как уже было сказано, запущенные в Перестройку в массовом сознании процессы, окормляемые рождённой в тиши спецслужбистских кабинетов карнавализацией, спустя годы стали встречать сопротивление классической народной смеховой культуры, всегда содержащей протестный заряд. В данном случае протест оказался направлен против некоторых насаждаемых в последние 25 лет ценностных иерархий, о которых скажем чуть ниже. Это сопротивление не оказывает решающего влияния на протекающие процессы, но отчетливо прослеживается.
Этот условный «народный карнавал» (по сути, это - аналог балагана, площадного действа в XXI веке) использовал и средства бахтинского карнавала - карнавала агрессии. Народный смеховой протест позаимствовал из перестроечных конструктов, прежде всего, то, что соответствовало постсоветским, крайне специфическим реалиям, - криминализацию всего образа жизни, а также культуру «материально-телесного низа». Последняя, к слову, сопровождала народный юмор всегда и в изрядных количествах. В отличие от бахтинской карнавализации, утверждающей полное торжество низа над верхом (всего материально-телесного надо всем идеальным, духовным), в классическом народном юморе подобные «инверсии двоичных противопоставлений» обязательно имеют ограничения, выход за которые пресекается самим традиционным укладом или общественной моралью. Как правило, в обычных обстоятельствах человек - не враг сам себе.
Поэтому очень важно сказать, что здесь ни в малейшей степени не пойдет речь о каком-либо оправдании подобных гуманитарных технологий. Это - как оказалось, мощнейшее идеологическое, культурное, информационное оружие, которое не только принесло колоссальный вред нашей стране (попросту ее уничтожив), но и весь мир поставило на грань катастрофы. Но коль скоро сама карнавализация в XXI веке стала оружием, то, как и любое оружие, она может разить любую из противоборствующих сторон. И это оружие стало элементом необъявленной народной войны (в широком смысле слова), чем в известной степени оно и являлось изначально.
При всей внешней схожести, карнавал спецслужбистский и карнавал народный соотносятся примерно как автомат в руках палача-оккупанта и вилы в руках подстерегающего его партизана.
Конечная цель технологов карнавализации - это уничтожение смысловых констант, стирание различий между истиной и ложью, добром и злом и, в конечном итоге, расчеловечивание. В создаваемом хаосе сильные мира сего собираются творить антропологически новый мировой порядок, в котором, кроме них, нет места больше никому.
Подлинная народная смеховая культура - это, как правило, реакция на систему угнетения, несправедливости, на социальный деспотизм и тому подобное. В подобном народном протесте нет простроенных, многоэтапных стратегий - он реагирует на притеснения сегодняшнего дня, опираясь на коллективное мироощущение, внутреннее понимание должного и отторжение бесчеловечного.
Карнавализация политики
Возвращаясь к карнавализации как спецметоду агрессии, отметим, что хотя это оружие не единственное в арсенале постмодернистких деятелей, данная технология сыграла и продолжает играть большую роль. Все эти бесконечные гельманы, артгруппы, пусирайты и тому подобные акционисты - если и не прямые наследники, то уж совершенно точно последователи бахтинского учения де-факто. Да и в самих белоленточных протестах, которые обильно сопровождаются псевдохудожественными акциями от contemporary-art, наблюдается подобного же рода бессмыслица, причем в не менее гротескных и утрированных формах, чем у их пуси-единомышленников. Тут вам и Миша 2% против жуликов и воров; тут вам и Рыжков против родной для него партии власти; тут вам и разоблачитель чужих распилов Навальный, в перерывах между собственными попилами ратующий за тунисский сценарий в России; тут вам и Божены с Латынинами, воспевающие цивилизованность и западные ценности, но призывающие перестать кормить инвалидов и лишить избирательного права бюджетников; тут вам и Собчак, взывающая к российскому народу, который тут же называет генетическим отребьем - перечислять далее нет смысла, поскольку всё это на виду и на слуху в чудовищных количествах.
Очевидно одно - все эти политические спектакли строятся на тех же принципах карнавализации. Вместо вменяемого политического процесса с его публичными составляющими (идеология, оценки, диалог, стратегия, программы) - публичный, нарочитый, навязчивый бред. Какие-либо крупицы здравого смысла, элементарной последовательности суждений, элементарной логики исключаются из этого политического театра абсурда полностью. С одной стороны, им объективно нечего сказать. С другой - карнавализация политики с точки зрения её разработчиков самоценна.
Кстати, самоопределение белоленточного движения и всех им подобных оранжевых эксцессов в разных странах именно как «революций» само по себе является «инверсией двоичных противопоставлений», ибо это есть клокочущая ненавистью контрреволюция, отягощенная патологией либерал-фашизма. Революция - это всегда рывок вперёд, оранжевые клоунады - это первый конный разъезд тех сил, которые готовят чудовищный откат назад по шкале истории.
Вероятно, если бы широкие слои общества приняли это мракобесие в 2012 году, то обратной дороги уже не было бы. Карнавал в этом случае окончательно перерастал в черную мессу. Политически - белоленточники, получи они власть безраздельно, действовали бы молниеносно и абсолютно разрушительно. Психологически - люди, не воспрепятствуй они этому а феврале-марте 2012, скорее всего, оказались бы окончательно сломлены. Процесс, который «пошел» в 1985, был бы завершен в 2012.
Однако на этот раз нового витка политической буффонады народ не принял. А неприятие в народе откровенной глупости находит отражение и в его смеховой культуре. Но об этом ниже.
Постперестроечное отрезвление
Казалось бы, как только в Перестройку были сняты все ограничения на критику, сатиру, переоценку и пр, то дальше - полная свобода в выборе объекта: можно осмеять чиновника-взяточника, а можно - героя Гражданской войны. Вроде все в равном положении. На деле оказалось не так - это стало игрой в одни ворота. Можно было смеяться только над советским, разрушать и топтать только советские идеалы. Совокупное советское - оно одно было выставлено на всеобщее поругание и осмеяние как небывалое уродство, как единственный источник бед, как нечто, препятствующее нормальной жизни, которую следует строить по «правильным» западным лекалам. А вместе с советским, как мы уже сказали, уничтожению подлежало и вообще все высокое, идеальное и духовное, место которого в сознании отныне должен был занять «материально-телесный низ» и в узком, и в широком смысле слова.
Таким образом, в конструкциях перестроечных гуманитарных спецтехнологов осталось место для неприкосновенного. Скомпрометировав абсолютно все советское, спецтехнологи сумели соорудить в сознании граждан запрет на какое-либо порицание или осмеяние совокупной современной западной культуры. Это породило полное внутреннее отторжение практически любой критики в адрес западного образа жизни. Это стало, так сказать, неприличным в приличном обществе! Абсолютно некритическое восприятие западной культуры, ценностей, образа жизни (в том виде, в каком его преподносили перестроечные идеологи, разумеется) приводило ко все новым элементам абсурда: например, к обсуждениям на полном серьезе (!) фильмов со Шварценеггером или Брюсом Ли в среде позднесоветской перестроечной интеллигенции. Отметим особо: те же люди параллельно могли обсуждать Булгакова или Бродского, сохраняя тот же градус серьезности. Среди причин, приведших к подобным казусам, есть и другие, но мы сейчас говорим об основной.
Неприкасаемость всего западного продержалась довольно долго. Более или менее заметные ростки антизападных настроений в широких слоях населения появились к концу 1990-х. Это можно связывать с двумя факторами - это, во-первых, разочарование результатами почти десятилетия реформ (социально-экономические проблемы, военные, этнические и пр. конфликты), освященных культом Запада, и, во-вторых, непонятная для широких слоев граждан операция НАТО в Югославии. «Непонятная» именно потому, что она вываливалась из пропагандистской концепции новых отношений между Россией и Западом, которую соорудили перестроечные идеологи. Эта концепция гласила: нас отделяет от Запада только коммунизм, и, признав его ошибочность, мы немедленно становимся частью благополучной западной цивилизации, где нас давно все ждут. Россия «под эту марку» сдала всё. Результата - ноль: Россия и Запад, как вкопанные, оставались на своих местах. Больше того: та же Югославия была еще ближе к Западу во всех смыслах, и наши граждане об этом знали всегда. И вдруг - силовая акция на совершенно ровном, с точки зрения российского большинства, месте. «А где же обещанная интеграция? Она же должна выглядеть как-то иначе?» - недоумевали граждане.
Главным, наверное, был все-таки социально-экономический аспект. В Перестройку люди искренне поверили в образы, созданные на экране Ричардом Гиром и Джулией Робретс; находили необъяснимую прелесть даже в показах трущоб и изнанки западной жизни, демонстрируемых в многочисленных боевиках; прельстились возможностью чудесного решения всех проблем с помощью кашпировских или мавродиев. А спустя какое-то время стали постепенно и неохотно осознавать, что лично для них обещанное благоденствие западного образца не наступает, и что это - отнюдь не случайность и не временные трудности.
Приходится признать, что как бы сильно не были дезориентированы советские люди в Перестройку, такой идейный слом зиждился на приземленных вещах. В двух словах это можно представить как процесс, длившийся к началу Перестройки уже пару десятилетий, - процесс смены мировоззрения с коммунистического на кулацко-мещанское с его идеалом «уютного буржуазного быта». Тяга к накопительству, потребительству и халяве - все это в сознании граждан пришло на смену вере и неукротимому стремлению в светлое коммунистическое будущее со всеми его высоконравственными, духовными и, по сути, христианскими обертонами. В результате произошло то, что справедливо названо «продажей первородства за чечевичную похлебку». Исследование причин, по которым, начиная с 1950-60-х гг мещанское мировоззрение стало вытеснять коммунистическое, - вопрос отдельный, гораздо более сложный, и он выходит за рамки этой заметки (см., например, СВ-38).
Так или иначе, первый этап отрезвления, пожалуй, стал наступать в конце 1990-х. Граждане еще не разуверились в капитализме как таковом, но прелесть и обаяние западного образа жизни в сознании многих стала соседствовать с неприятием Запада как политического актора. Что всегда было очень важным для русского менталитета? Обостренное чувство справедливости. А поведение Запада с этой нравственной категорией становилось несовместимым слишком явно. Да и не только с этой категорией.
И вот здесь тема безупречности всего западного потеряла свою неприкосновенность. Исчез внутренний барьер, самоцензуировавший любое посягательство в адрес западного (мы совки - нам вообще лучше молчать, а там - Великая Цивилизация Чистых Сортиров). Чуть раньше пошатнулась вера в непогрешимость отдельных фигур реформаторов, не в последнюю очередь благодаря поведению их флагмана - Ельцина. Но на тот момент еще не была подорвана вера в главное достижение перестройки - в капитализм.
Второй этап отрезвления, уже отчетливо носящего некапиталистический характер, можно увязать с кризисом 2008, что окончательно взорвалось в 2010 результатами голосований в программах «Суд времени». Кризис 1998 еще можно было списать на то ли больного, то ли пьяного Ельцина, на чьи-то просчеты, вообще на эффект «первого блина». Но в 2008 был уже спортивный, подтянутый, прекративший (или, как минимум, сильно притушивший) войну на Кавказе Путин, а также почти десятилетие «вставания с колен», вроде бы выздоравливающего капитализма, во что многим очень хотелось верить, и во что старались верить изо всех сил. И потом: одно дело - 7 лет неудачных экспериментов после завершения перестроечного этапа обещаний мгновенного обогащения всех и каждого, и совсем другое - 17 лет. Нависало ощущение того, что обычно называют системным кризисом, пытаясь избежать последнего слова - «катастрофа».
Формирование новых запросов
Но все-таки отсчет неприятия перестроечных идеалов (если их можно так назвать) начинается, как это ни символично, именно на рубеже тысячелетий. Сюда же стали вплетаться и технические факторы. В частности, в нарастании патриотических настроений заметную роль сыграло появление Интернета. С одной стороны, он является порождением американской военной машины (военной - и в узком, и в широком смысле слова) со всеми вытекающими. С другой стороны, Интернет дал возможность на значительную аудиторию транслировать те идеи и взгляды, проникновение которых в СМИ исключалось полностью. Появился доступ к альтернативным официозу источникам информации - если не текущей, то хотя бы информации аналитического и исторического характера. Сегодня для любого гражданина доступно: несколько ссылок, несколько часов чтения, и миф о сталинских репрессиях для этого гражданина просто перестает существовать. Зато немедленно возникает другая картина - чудовищной перестроечной лжи, беспрецедентной по своим масштабам и фантастической, ничему несоразмерной наглости. Впрочем, мы несколько забегаем вперед по времени.
В начале же 2000-х появляется все больше вопросов к поведению Запада у простых граждан. Почему мы сочувствуем жертвам т.н. мирового терроризма в Нью-Йорке, а американцы не спешат признавать ичкерийских бандитов международными террористами? Почему защищать свои национальные интересы западным странам можно хоть в Югославии, хоть в Афганистане, а нам нельзя даже воспрепятствовать разгулу басаевских банд на собственной территории? Почему после всех обещаний и заверений нас вообще никуда так и не приняли - ни в ЕС, ни в НАТО, ни в Шенген?! Целая серия вопросов бесконечно наивных, но именно так они были сформулированы перестроечными деятелями и в таком виде были ими вбиты в головы граждан. С другой стороны, этих вопросов не было бы, если б только Запад вел себя по отношению к России искренне или хоть сколько-нибудь последовательно с точки зрения навязанных им же в перестройку представлений.
Вот в этот момент и возникает почва для того, что мы здесь называем «контркарнавализацией» или «карнавализацией карнавала». Наряду с еще длящимся нежеланием признавать советское прошлое, в широких массах появляется запрос на переоценку и переосмысление деятельности и личностей либералов из числа наиболее отмороженных, и олигархов-беспредельщиков, и на критику двусмысленного до открытой враждебности Запада. Поскольку на широкую аудиторию в официальной пропаганде и в СМИ этот запрос по понятным причинам не мог быть удовлетворен ни в серьезном аналитическом ключе (за редкими исключениями, такими как отчетливо антиамериканские трех- пятиминутные комментарии «Однако»), ни даже в художественном или ироническом, возникает желание услышать «хоть на что-нибудь» в этом духе. Чем-нибудь в этом духе оказывается, по существу, классический народный фольклор. Здесь еще раз особо выделим слово «классический», т.е. фольклор, не смоделированный в неких лабораториях 5 управления или в Лэндли, а являющийся подлинно народным, сформулированный в широких массах, отвечающий их интересам, близкий и понятный простому человеку.
«Неприкосновенность аннулирована»
По названным причинам новая, стихийная карнавализация естественным образом оказалась направлена против либерально-западных ценностей. Характерной их особенностью является чудовищная ложь, на нелепом нагромождении которой они воздвигнуты. В этом их и сила, и слабость.
Сила - потому что, приняв «страшную правду» о 60 млн. репрессированных из 170 млн. населения, человеку становится трудно вернуть собственное мышление в русло логики и здравого смысла. Пока он находится под властью этого информационно-пропагандистского гипноза, ему можно заливать в голову фантастику любого качества. Слабость - потому что, если только на какой-либо дискуссионной площадке удается сколько-нибудь уравнять в правах либерально-перестроечный дискурс с коммунистическим, то первый из названных рассыпается в прах. Т.е. если только в первом приближении попытаться рассмотреть их как две противоборствующие точки зрения, которые должны не приниматься на веру, а подтверждаться документами, фактами и здравым смыслом, то либералы начинают терпеть сокрушительные поражения. Что, опять же, было ярчайшим образом продемонстрировано в телевизионных передачах «Суд времени» и «Исторический процесс».
Известная мысль Черчилля о том, что «демократия - худшая форма правления, но ничего лучше не придумано», - много лет служит идеальным прикрытием наперсточников от политики: как бы признав недостатки, они, тем не менее, все оставляют на своих местах. Как только утверждение «ничего лучше не придумано» перестает быть аксиомой, так очень быстро становится очевидным неправомерность самого существования подобных буржуазных «демократий» с их либеральными ценностями.
Что касается этого противостояния у нас в стране сегодня, то это выглядит еще более выпукло. Либералы за четверть века нагородили таких несуразных идеологических, пропагандистских, политических, экономических и всех прочих конструкций (собственно, отметились во всех сферах жизни общества, экономики, культуры и государства), что спасти их от разоблачения мог только абсолютный запрет на уравнивание в сознании либерального и советского. Совокупное либеральное должно быть абсолютно неприкосновенным; должен существовать глубокий внутренний запрет, носящий неотменяемый характер. В том числе либерально-западные ценности должны были быть выведены и из-под удара народной смеховой культуры.
Какие-то элементы сатиры время от времени возникали на ТВ. Например, программа НТВ «Куклы». Однако это было сугубо превентивной (вот смотрите: мы позволяем посмеяться над собой), а не действенной мерой по двум причинам. Во-первых, это был юмор строго дозированный и выхолощенный - ни одна глубокая, по-настоящему волнующая людей проблема не могла быть затронута, сама ценность демократии даже не обсуждалась. Под удар попадали конкретные политики - Ельцин, Явлинский и тд, причем высмеивались как бы даже и не особо зло (это вам не скетчи с Лениным в другой популярной программе 1990-х «Городок»), в целом сохраняя основные политические черты их образов, принятые во всех СМИ. Во-вторых, все, что связывалось в сознании с советским (собственно, это сам Зюганов и антураж вокруг этого персонажа), высмеивалось в тысячи раз яростнее, злее и выставлялось во столько же раз отвратительнее. То есть заданное в Перестройку соотношение между советским и либеральным сохранялось.
Однако заезженная и лукавая формула: «при демократии вы можете открыто смеяться над Президентом, а в совке были репрессии и тоталитаризм», - работает только, если рты граждан можно заткнуть колбасой или убедительно оную пообещать. С ухудшением социальной обстановки, или с утратой жизненной перспективы, или когда белоленточникам надо вытащить народ на улицы, эта формула перестает удовлетворять очень многих. В конце концов, большинство волнуют нарастающие как снежный ком проблемы сегодняшнего дня, а не однообразное и бесплодное разоблачение репрессий 80-летней давности. И одновременно это приоткрывает дверь для более вдумчивого рассмотрения вопроса: а так ли все-таки хороша эта «демократия»? точно ли она лучше, чем «совок»?
Таким образом, лишить в сознании людей либеральный дискурс статуса «неприкосновенности» становится важной задачей. И определенную роль тут играет народная смеховая культура, которая становится одновременно и стихийным следствием разочарования в либерально-западных ценностях, и усиливающим это разочарование фактором, и фактором, побуждающим к переосмыслению. Заметим, что появление подобного юмора крайне симптоматично, ибо народный фольклор не смеётся над тем, во что народ свято верит.