95 лет назад в эти дни восстал Ярославль. Мемуары Морфесси
Ярославское восстание. Опереточная примадонна Барковская, премьер Зайончковский, артист Юрьевский и полковник Перхуров. 2-дневный ад
Я хочу рассказать о событии, в водоворот которого я был брошен слепым случаем, которое пережил во всех его потрясающих ужасах и которого вряд ли многим из нашей эмигрантской среды привелось быть свидетелем.
Событие это - знаменитое ярославское восстание. Прежде чем описывать его, замечу одно: ярославское восстание - наглядный и поучительный пример того, что могла сделать в борьбе с большевиками маленькая горсточка отважных бойцов, почти без артиллерии 22 дня выдерживавшая осаду громадных красноармейских
скопищ, с десятками батарей лёгких и тяжёлых орудий. Если бы таких восстаний, как ярославское, вспыхнуло бы одновременно хотя бы десяток в других городах России, неокрепшая советская власть растерялась бы окончательно и белые без особенных усилий свернули бы ей шею. Но в том-то и трагедия, что Ярославль,
никем не поддержанный, был сломлен после трёхнедельного героического сопротивления!
Начну по порядку.
В Петербурге сидеть и бездействовать было и противно и голодно. И, кроме того, хотелось почувствовать себя опять человеком сцены, артистом. Я задумал дать ряд концертов в провинции, в приволжских городах, куда большевизм ещё не успел докатиться во всей своей столичной мерзостности. Сопровождали меня - танцовщица
Кожухова, пианист и управляющий, он же казначей и кассир.
Первым этапом наметили древний Ярославль с его такими же древними восьмьюдесятью храмами.
В нашем вагоне было много каких-то мужчин. Хотя они пробовали походить на самых обыкновенных пассажиров, но невольно угадывалась между ними какая-то конспиративность. В дороге я не придавал этому никакого значения, но уже на месте, в Ярославле, выяснилось, что все мои спутники были повстанческим ядром,
спешившим «на работу».
Остановились мы в гостинице «Бристоль». Вначале всё было тихо и мирно, и даже красное начальство держало себя довольно прилично, поскольку вообще это слово может вязаться с оголтелой советчиной. Мой управляющий уже снял на два концерта Волковский театр, названный так в честь пepвoгo русского актёра.
Ближайшая ночь решительно ничего не предвещала, и мы безмятежно улеглись спать по своим номерам. Но далеко не безмятежно было наше пробуждение: мы повскакали с постелей от стрельбы, яростного крика, шума и гама.
Через улицу от нашего «Бристоля» помещались красные пулемётные части, и вот именно этим зданием в первую голову хотели овладеть повстанцы, и овладели, взяв двести пулемётов, что дало им возможность сделаться хозяевами положения и в городе, и на подступах к нему.
Надо ли говорить, что весь остаток ночи был полон тревоги и кровавых событий. Белые победители расправились с комиссарами и коммунистами и густо ощетинивали пулемётами старинные ярославские стены и башни...
В «Бристоле» имел жительство видный местный комиссар, не то Нахимсон, не то Натансон. Его арестовал и увёл повстанческий патруль, а через полчаса он был расстрелян.
Его вдова убивалась страшно. Однако справедливость требует отметить, что когда красные подавили восстание и овладели городом, она не проявила никакого желания мстить белым, да и во время самой осады в конфликтах наших с гостиничной прислугою она либо держалась нейтралитета, либо заметно склонялась на нашу сторону. А конфликты возникали на той почве, что бристольская челядь всё время держала себя вызывающе, немилосердно хамила и грозила нам всевозможными карами, как только вернётся «законная народная» власть. Эта плебейская наглость отравляла нам жизнь. Но челядь в конце концов получила заслуженный «урок» и внешне смирилась, запрятав поглубже свою ненависть и злобу... Этот «урок» заключался в следующем: в «Бристоле» неожиданно появилась молодая, красивая дама в офицерской форме и с револьвером у пояса. Выстроив весь штат прислуги и пройдя по «фронту», она заявила, хлопнув по кобуре с увесистым наганом:
- Послушайте, вы! Если на кого-нибудь из вас поступит хоть малейшая жалоба, я сама с ним расправлюсь! Помните это и будьте примерными слугами для тех, кто оплачивает вашу работу!
Челядь моментально притихла и до прихода красных была прямо шёлковая...
Кто же эта интересная дама с офицерскими погонами? Она оказалась примадонной опереточной труппы Барковской, ещё до нас выступавшей в Ярославле.
Мало того, премьер труппы Зайончковский и артист Юрьевский были главными участниками переворота. Душою же всего был полковник Перхуров, ставший исторической личностью. Благодаря его энергии, отваге и организаторским способностям Ярославль оказал беспримерное сопротивление громадным советским силам, стянутым из Петербурга, Москвы и из других центров.
Ярославская эпопея ждет ещё своего летописца. Но и мои беглые впечатления воссоздадут картину исключительную.
Кромешные дни наступили, когда Ярославль, зажатый в кольцо большевицких полчищ, подвергся артиллерийскому обстрелу, денно и нощно долбившему по городу. Церкви, самые высокие точки, выгодные для прицела, пострадали прежде всего. Одни были разнесены так - не осталось камня на камне, большинство же пылало и сгорело дотла. Горели казённые учреждения, дома, тюрьма, хозяйственные постройки. Весь Ярославль был в огне, и, я думаю, пожар Москвы - бледное отражение того, что мы наблюдали в этом приволжском городе русских святынь...
Население дни и ночи проводило в подвалах и погребах. Я этого не делал, не в силу какой-нибудь необычайной храбрости, а потому, что верил в судьбу. Как и куда ни прячься, того, что назначено тебе,- не избежишь. Мой восточный фатализм, моя вера в «кисмет» - читатель сейчас увидит - не лишена основания.
Как мы проводили время?
Вначале всё шло вверх дном, а потом притерпелись. Привычка делает обыденным и будничным самое невероятное. Так и мы свыклись с обстрелом, с ежеминутной опасностью, свыклись с пожарами, от которых ночью было светло, как в солнечный день. Чтоб отвлечься и развлечься, музицировали в определённые часы; для этого служил нам отельный зал с роялем. Пианист садился за рояль, я под его аккомпанемент пел.
Однажды в наши определённые часы и Кожухова и пианист зовут меня:
- Юрий Спиридонович, давайте послушаем вас!
- Нет настроения,- отвечаю я,- до завтра отложим.
Моё ощущение в действительности нельзя было назвать отсутствием настроения. Это было нечто более сложное и неопределённое. Меня куда-то тянуло, мне было как-то беспокойно и волнующе тревожно...
- Пойдёмте гулять,- предложил я.
- Гулять? Что вы! Сколько народу так зря на улицах перебито...
- А я всё же пойду,- упрямо настаивал я.
- Так и мы с вами,- неожиданно вдруг согласились танцовщица и пианист.
С час мы скитались по городу, вернее, по его развалинам. С отвратительным металлическим визгом проносились над нашими головами снаряды. В этих нестерпимо нарастающих звуках были и тоска, и угроза, и ещё что-то, чего не выразишь словами...
А вернувшись в «Бристоль», мы увидели нечто чудовищное: в наше отсутствие тяжёлый большевицкий снаряд буквально разворотил в щепы зал, где мы только чудом не музицировали сегодня. Вместо рояля - груда обломков. Такую же груду костей и мяса представляли бы и мы, оставайся мы здесь и не вытяни меня на улицу какая-то неведомая сила...
Говорят - всё имеет свой предел, только одна человеческая подлость беспредельна. Нет, в Ярославле я убедился в беспредельности силы артиллерийского огня.
Сначала казалось, что дальше уже некуда. Но вот город начал методически обстреливаться по «квадратам», немецкою системою. Да и вправду, большевикам пришли на помощь немецкие артиллеристы. Вот когда попали мы в самое пекло Дантова ада!
Это уже было начало конца. Сопротивляться дальше было выше сил человеческих. Жиденькие ряды защитников Ярославля с каждым днём таяли, а у красных и человеческий материал и всё остальное возрастало в галопирующей прогрессии. Перхуровские пулемёты косили тысячи красноармейцев, а вместо них появлялось новое пушечное мясо III Интернационала! И тоже тысячами, полками, дивизиями.
Чем питались мы последнее время - лучше не вспоминать! И то мы, маленькая моя группа, находились в исключительно выгодных условиях. Повстанческий штаб, пока у самого не иссякли его скромные запасы, снабжал нас продуктами и минеральной водою. Обыкновенной воды не было - красная артиллерия разрушила весь сложный аппарат водопроводов.
Напоследок значительная часть населения не выдержала дьявольской бомбардировки. Не выдержали нервы, не говоря уже о физической опасности. Тысячи семейств, побросав дома и квартиры, под открытым небом разбили на берегу Волги какой-то исполинский табор цыган. Но это не был табор веселья и удалых песен,- это был табор голода, горя и слёз...
И вот легендарное сопротивление сломлено. Полковник Перхуров со своим штабом и сотнею бойцов ночью бежал, с непостижимой ловкостью прорвав кольцо большевицких войск, обложивших город... А красные, пока ещё ничего не зная, продолжали «крыть» нас снарядами не только полевых орудий, но и огнем нескольких бронепоездов. И только убедившись, что Ярославль упорно не отвечает огнем на огонь, затаившийся, вымерший, только тогда в разрушенный город стали с опаскою и с разведкою вливаться «победители».
Этот авангард состоял из каких-то уже совсем иррегулярных частей: какое-то юное, преступное хулиганьё в шинелях!.. Советское командование, взбешенное большими потерями, умышленно бросило это хулиганьё в первую очередь, дабы оно показало мятежному населению, где раки зимуют...
И показали!
Бесчинства, насилия, грабежи, убийства на улицах и в домах - всё это повергло Ярославль в больший ужас, чем двадцатидвухдневный ливень снарядов.
В первый же день большевики расклеили декрет: в такой-то день, в такой-то час всё мужское население должно явиться на вокзал. Ко всем уклонившимся будет применена «высшая мера наказания». В переводе же на их волчий язык - пуля в затылок.
Но даже и эта перспектива не подхлестнула меня пойти на вокзал. И я остался дома. И поэтому только остался в живых...
На вокзале творилось невообразимое, чудовищное. Мужчины с малейшим проблеском внешней интеллигентности сгонялись в одно стадо, а потом над этим стадом учинена была массовая бойня...
Я переждал несколько дней, дал красному зверю упиться вином победы и кровью побежденных и только тогда заявил о своём существовании.
Мне указали:
- Обратитесь к товарищу такому-то. Он всё может... .
Товарищ такой-то оказался хамом в кожаной куртке, и хамом довольно мрачного вида.
- Вам чаво?
- Я артист Морфесси.
- Так это ваши артисты сделали бунт? - обрадовалась кожаная куртка.- Так я вас, знаете...
Благодарю покорно, в повстанцы влетел!
Внутри и злоба на этого мужлана-головотяпа, и страх за себя. Но, внешне спокойный, отвечаю:
- Товарищ комиссар, артисты, которые сделали бунт, они уже далеко. Я же приехал в Ярославль за несколько часов до их выступления... Я приехал дать два концерта, а вместо этого сам выслушал двадцатидвухдневный концерт. Да такой - умирая не забуду!..
Кожаная куртка расплылась в улыбке. Так улыбается крокодил, но в тот момент
я подумал одно: лёд сломан! Поверил!
Комиссар уже почти благосклонно:
- Стойте, стойте... Чи ж это ваш патрет на усех стенках порасклеенный?
- Мой...
- Так чево же вы от мене хочете?
- Хочу пропуска для меня и тех, кто со мною, на выезд из Ярославля. Мы потеряли около месяца и желаем наверстать упущенное несколькими концертами в приволжских городах...
Кожаная куртка не препятствовала нашему выезду. Во всеоружии соответствующих бумаг мы сели на пароход, спустились по Волге, но в силу целого ряда соображений
отказались от дальнейших выступлений, и было решено вернуться в Петербург.
И когда через два-три дня мы возвращались через Ярославль, на железной дороге, за целую станцию до Ярославля, в каждый вагон вошло по два красноармейца.
Они спустили занавески окон совсем наглухо, приказав ещё вдобавок:
- Не сметь в окна глядеть. Перед собою гляди!
Мне всё же удалось одним глазом подсмотреть то, что красному командованию
желательно было скрыть от проезжавших мимо Ярославля пассажиров. А скрыть им хотелось следующее:
во-первых, груды хаотических развалин, в которые превращен был этот великолепный древний город, а во-вторых, скопление войск, понадобившееся для усмирения горсточки восставших белогвардейцев.
Действительно, войск было видимо-невидимо. Всё запружено было пехотой, артиллерией, конницей, техническими частями и просто каким-то тёмным сбродом в кацавейках, пиджаках и пальто, но с винтовками на верёвочках вместо ремней.
Таковы были мои последние ярославские впечатления...
Из мемуаров Ю. Морфесси "Жизнь‚ любовь‚ сцена... (Воспоминания русского бояна)”. Волга. 1993. № 2. С. 123-126.
Я хочу рассказать о событии, в водоворот которого я был брошен слепым случаем, которое пережил во всех его потрясающих ужасах и которого вряд ли многим из нашей эмигрантской среды привелось быть свидетелем.
Событие это - знаменитое ярославское восстание. Прежде чем описывать его, замечу одно: ярославское восстание - наглядный и поучительный пример того, что могла сделать в борьбе с большевиками маленькая горсточка отважных бойцов, почти без артиллерии 22 дня выдерживавшая осаду громадных красноармейских
скопищ, с десятками батарей лёгких и тяжёлых орудий. Если бы таких восстаний, как ярославское, вспыхнуло бы одновременно хотя бы десяток в других городах России, неокрепшая советская власть растерялась бы окончательно и белые без особенных усилий свернули бы ей шею. Но в том-то и трагедия, что Ярославль,
никем не поддержанный, был сломлен после трёхнедельного героического сопротивления!
Начну по порядку.
В Петербурге сидеть и бездействовать было и противно и голодно. И, кроме того, хотелось почувствовать себя опять человеком сцены, артистом. Я задумал дать ряд концертов в провинции, в приволжских городах, куда большевизм ещё не успел докатиться во всей своей столичной мерзостности. Сопровождали меня - танцовщица
Кожухова, пианист и управляющий, он же казначей и кассир.
Первым этапом наметили древний Ярославль с его такими же древними восьмьюдесятью храмами.
В нашем вагоне было много каких-то мужчин. Хотя они пробовали походить на самых обыкновенных пассажиров, но невольно угадывалась между ними какая-то конспиративность. В дороге я не придавал этому никакого значения, но уже на месте, в Ярославле, выяснилось, что все мои спутники были повстанческим ядром,
спешившим «на работу».
Остановились мы в гостинице «Бристоль». Вначале всё было тихо и мирно, и даже красное начальство держало себя довольно прилично, поскольку вообще это слово может вязаться с оголтелой советчиной. Мой управляющий уже снял на два концерта Волковский театр, названный так в честь пepвoгo русского актёра.
Ближайшая ночь решительно ничего не предвещала, и мы безмятежно улеглись спать по своим номерам. Но далеко не безмятежно было наше пробуждение: мы повскакали с постелей от стрельбы, яростного крика, шума и гама.
Через улицу от нашего «Бристоля» помещались красные пулемётные части, и вот именно этим зданием в первую голову хотели овладеть повстанцы, и овладели, взяв двести пулемётов, что дало им возможность сделаться хозяевами положения и в городе, и на подступах к нему.
Надо ли говорить, что весь остаток ночи был полон тревоги и кровавых событий. Белые победители расправились с комиссарами и коммунистами и густо ощетинивали пулемётами старинные ярославские стены и башни...
В «Бристоле» имел жительство видный местный комиссар, не то Нахимсон, не то Натансон. Его арестовал и увёл повстанческий патруль, а через полчаса он был расстрелян.
Его вдова убивалась страшно. Однако справедливость требует отметить, что когда красные подавили восстание и овладели городом, она не проявила никакого желания мстить белым, да и во время самой осады в конфликтах наших с гостиничной прислугою она либо держалась нейтралитета, либо заметно склонялась на нашу сторону. А конфликты возникали на той почве, что бристольская челядь всё время держала себя вызывающе, немилосердно хамила и грозила нам всевозможными карами, как только вернётся «законная народная» власть. Эта плебейская наглость отравляла нам жизнь. Но челядь в конце концов получила заслуженный «урок» и внешне смирилась, запрятав поглубже свою ненависть и злобу... Этот «урок» заключался в следующем: в «Бристоле» неожиданно появилась молодая, красивая дама в офицерской форме и с револьвером у пояса. Выстроив весь штат прислуги и пройдя по «фронту», она заявила, хлопнув по кобуре с увесистым наганом:
- Послушайте, вы! Если на кого-нибудь из вас поступит хоть малейшая жалоба, я сама с ним расправлюсь! Помните это и будьте примерными слугами для тех, кто оплачивает вашу работу!
Челядь моментально притихла и до прихода красных была прямо шёлковая...
Кто же эта интересная дама с офицерскими погонами? Она оказалась примадонной опереточной труппы Барковской, ещё до нас выступавшей в Ярославле.
Мало того, премьер труппы Зайончковский и артист Юрьевский были главными участниками переворота. Душою же всего был полковник Перхуров, ставший исторической личностью. Благодаря его энергии, отваге и организаторским способностям Ярославль оказал беспримерное сопротивление громадным советским силам, стянутым из Петербурга, Москвы и из других центров.
Ярославская эпопея ждет ещё своего летописца. Но и мои беглые впечатления воссоздадут картину исключительную.
Кромешные дни наступили, когда Ярославль, зажатый в кольцо большевицких полчищ, подвергся артиллерийскому обстрелу, денно и нощно долбившему по городу. Церкви, самые высокие точки, выгодные для прицела, пострадали прежде всего. Одни были разнесены так - не осталось камня на камне, большинство же пылало и сгорело дотла. Горели казённые учреждения, дома, тюрьма, хозяйственные постройки. Весь Ярославль был в огне, и, я думаю, пожар Москвы - бледное отражение того, что мы наблюдали в этом приволжском городе русских святынь...
Население дни и ночи проводило в подвалах и погребах. Я этого не делал, не в силу какой-нибудь необычайной храбрости, а потому, что верил в судьбу. Как и куда ни прячься, того, что назначено тебе,- не избежишь. Мой восточный фатализм, моя вера в «кисмет» - читатель сейчас увидит - не лишена основания.
Как мы проводили время?
Вначале всё шло вверх дном, а потом притерпелись. Привычка делает обыденным и будничным самое невероятное. Так и мы свыклись с обстрелом, с ежеминутной опасностью, свыклись с пожарами, от которых ночью было светло, как в солнечный день. Чтоб отвлечься и развлечься, музицировали в определённые часы; для этого служил нам отельный зал с роялем. Пианист садился за рояль, я под его аккомпанемент пел.
Однажды в наши определённые часы и Кожухова и пианист зовут меня:
- Юрий Спиридонович, давайте послушаем вас!
- Нет настроения,- отвечаю я,- до завтра отложим.
Моё ощущение в действительности нельзя было назвать отсутствием настроения. Это было нечто более сложное и неопределённое. Меня куда-то тянуло, мне было как-то беспокойно и волнующе тревожно...
- Пойдёмте гулять,- предложил я.
- Гулять? Что вы! Сколько народу так зря на улицах перебито...
- А я всё же пойду,- упрямо настаивал я.
- Так и мы с вами,- неожиданно вдруг согласились танцовщица и пианист.
С час мы скитались по городу, вернее, по его развалинам. С отвратительным металлическим визгом проносились над нашими головами снаряды. В этих нестерпимо нарастающих звуках были и тоска, и угроза, и ещё что-то, чего не выразишь словами...
А вернувшись в «Бристоль», мы увидели нечто чудовищное: в наше отсутствие тяжёлый большевицкий снаряд буквально разворотил в щепы зал, где мы только чудом не музицировали сегодня. Вместо рояля - груда обломков. Такую же груду костей и мяса представляли бы и мы, оставайся мы здесь и не вытяни меня на улицу какая-то неведомая сила...
Говорят - всё имеет свой предел, только одна человеческая подлость беспредельна. Нет, в Ярославле я убедился в беспредельности силы артиллерийского огня.
Сначала казалось, что дальше уже некуда. Но вот город начал методически обстреливаться по «квадратам», немецкою системою. Да и вправду, большевикам пришли на помощь немецкие артиллеристы. Вот когда попали мы в самое пекло Дантова ада!
Это уже было начало конца. Сопротивляться дальше было выше сил человеческих. Жиденькие ряды защитников Ярославля с каждым днём таяли, а у красных и человеческий материал и всё остальное возрастало в галопирующей прогрессии. Перхуровские пулемёты косили тысячи красноармейцев, а вместо них появлялось новое пушечное мясо III Интернационала! И тоже тысячами, полками, дивизиями.
Чем питались мы последнее время - лучше не вспоминать! И то мы, маленькая моя группа, находились в исключительно выгодных условиях. Повстанческий штаб, пока у самого не иссякли его скромные запасы, снабжал нас продуктами и минеральной водою. Обыкновенной воды не было - красная артиллерия разрушила весь сложный аппарат водопроводов.
Напоследок значительная часть населения не выдержала дьявольской бомбардировки. Не выдержали нервы, не говоря уже о физической опасности. Тысячи семейств, побросав дома и квартиры, под открытым небом разбили на берегу Волги какой-то исполинский табор цыган. Но это не был табор веселья и удалых песен,- это был табор голода, горя и слёз...
И вот легендарное сопротивление сломлено. Полковник Перхуров со своим штабом и сотнею бойцов ночью бежал, с непостижимой ловкостью прорвав кольцо большевицких войск, обложивших город... А красные, пока ещё ничего не зная, продолжали «крыть» нас снарядами не только полевых орудий, но и огнем нескольких бронепоездов. И только убедившись, что Ярославль упорно не отвечает огнем на огонь, затаившийся, вымерший, только тогда в разрушенный город стали с опаскою и с разведкою вливаться «победители».
Этот авангард состоял из каких-то уже совсем иррегулярных частей: какое-то юное, преступное хулиганьё в шинелях!.. Советское командование, взбешенное большими потерями, умышленно бросило это хулиганьё в первую очередь, дабы оно показало мятежному населению, где раки зимуют...
И показали!
Бесчинства, насилия, грабежи, убийства на улицах и в домах - всё это повергло Ярославль в больший ужас, чем двадцатидвухдневный ливень снарядов.
В первый же день большевики расклеили декрет: в такой-то день, в такой-то час всё мужское население должно явиться на вокзал. Ко всем уклонившимся будет применена «высшая мера наказания». В переводе же на их волчий язык - пуля в затылок.
Но даже и эта перспектива не подхлестнула меня пойти на вокзал. И я остался дома. И поэтому только остался в живых...
На вокзале творилось невообразимое, чудовищное. Мужчины с малейшим проблеском внешней интеллигентности сгонялись в одно стадо, а потом над этим стадом учинена была массовая бойня...
Я переждал несколько дней, дал красному зверю упиться вином победы и кровью побежденных и только тогда заявил о своём существовании.
Мне указали:
- Обратитесь к товарищу такому-то. Он всё может... .
Товарищ такой-то оказался хамом в кожаной куртке, и хамом довольно мрачного вида.
- Вам чаво?
- Я артист Морфесси.
- Так это ваши артисты сделали бунт? - обрадовалась кожаная куртка.- Так я вас, знаете...
Благодарю покорно, в повстанцы влетел!
Внутри и злоба на этого мужлана-головотяпа, и страх за себя. Но, внешне спокойный, отвечаю:
- Товарищ комиссар, артисты, которые сделали бунт, они уже далеко. Я же приехал в Ярославль за несколько часов до их выступления... Я приехал дать два концерта, а вместо этого сам выслушал двадцатидвухдневный концерт. Да такой - умирая не забуду!..
Кожаная куртка расплылась в улыбке. Так улыбается крокодил, но в тот момент
я подумал одно: лёд сломан! Поверил!
Комиссар уже почти благосклонно:
- Стойте, стойте... Чи ж это ваш патрет на усех стенках порасклеенный?
- Мой...
- Так чево же вы от мене хочете?
- Хочу пропуска для меня и тех, кто со мною, на выезд из Ярославля. Мы потеряли около месяца и желаем наверстать упущенное несколькими концертами в приволжских городах...
Кожаная куртка не препятствовала нашему выезду. Во всеоружии соответствующих бумаг мы сели на пароход, спустились по Волге, но в силу целого ряда соображений
отказались от дальнейших выступлений, и было решено вернуться в Петербург.
И когда через два-три дня мы возвращались через Ярославль, на железной дороге, за целую станцию до Ярославля, в каждый вагон вошло по два красноармейца.
Они спустили занавески окон совсем наглухо, приказав ещё вдобавок:
- Не сметь в окна глядеть. Перед собою гляди!
Мне всё же удалось одним глазом подсмотреть то, что красному командованию
желательно было скрыть от проезжавших мимо Ярославля пассажиров. А скрыть им хотелось следующее:
во-первых, груды хаотических развалин, в которые превращен был этот великолепный древний город, а во-вторых, скопление войск, понадобившееся для усмирения горсточки восставших белогвардейцев.
Действительно, войск было видимо-невидимо. Всё запружено было пехотой, артиллерией, конницей, техническими частями и просто каким-то тёмным сбродом в кацавейках, пиджаках и пальто, но с винтовками на верёвочках вместо ремней.
Таковы были мои последние ярославские впечатления...
Из мемуаров Ю. Морфесси "Жизнь‚ любовь‚ сцена... (Воспоминания русского бояна)”. Волга. 1993. № 2. С. 123-126.