Русь Таврическая, Ч.1/2
Ещё у Сергея Цветкова, а также по теме Русей
Русы в Крыму и Северном Причерноморье
Летопись Русей и Византия
Давно замечено, что повесть о начале Русской земли в том виде, в каком она предстает на страницах русских летописей, является достаточно поздним компилятивным сочинением, составленным из разных источников. В ней четко различимы несколько версий происхождения Русской земли. ©
Херсонес Таврический, 1730
«Варяжская версия» - призвание из Балтийского региона «варяго-русских» князей, которые, следуя водным путем «из варяг в греки», распространяют название «русь» на население Новгородской земли и Среднего Поднепровья. «Дунайско-моравская версия» утверждает этнокультурную идентичность полян-руси со словенами Иллирика, Норика и Подунавья. «Греческая версия» связывает начало Русской земли с нападением на Константинополь в 866 г. («отселе начнем и числа положим»). Наконец, Никоновская летопись сохранила еще и «местную версию» исконного проживания «руси» в Северном Причерноморье и Крыму: «роды, нарицаемые руси… живяху у Ексинопонта [Понта Эвксинского, Черного моря]».
Посмотрим же, как летописный рассказ соотносится с исторической действительностью.
Один историк Русской церкви в свое время провидчески писал: «Итак, к настоящему моменту можно признать, что были какие-то племена в предкавказском Черноморье, не псевдонимно, а исконно называвшиеся Русью… влившиеся в общий поток нашествий на Византийскую империю и вложившиеся в процесс построения государства Русского» (Карташев А.В. История Русской Церкви. В 2-х т. М., 2000. Т. 1. С. 74).
Создателями этой Таврической (Черноморско-Азовской) Руси были русы, которые, как мы видели, освоили весь центральноевропейский путь «из варяг в греки», от низовьев Эльбы и Одера до устья Дуная с выходом в Черное море. На рубеже VIII-IX вв. «русские» военно-торговые поселения появляются на крымском побережье.
Для византийских писателей обитание «росов» в Тавриде - факт несомненный. Так, Константин Багрянородный относил Русь князя Игоря к «внешней Росии». Из его слов следует, что помимо Руси в Среднем Поднепровье существовала также еще одна, «внутренняя Росия», которая в таком случае должна находиться в Северном Причерноморье (а не в Новгородской земле, как часто толкуют этот отрывок, забывая о системе ориентации античных и средневековых людей: от ближнего - к дальнему; Киевская Русь была для Константина «внешней», разумеется, по отношению к Византии - не к Новгороду).
Начиная со второй половины Х в., когда появилась литературная мода называть народы именами, взятыми из античной классики, византийцы без колебаний зачислили русов в «тавроскифы», то есть в скифские жители Таврии, присвоив им имя крымского народа, упомянутого еще Геродотом. Лев Диакон первым поименовал таврами и тавроскифами воинов Святослава, пояснив, что таково якобы их подлинное имя. Он же отметил, что отец Святослава, князь Игорь, после поражения под стенами Константинополя в 941 г., вернулся с остатками флота к Киммерийскому Боспору, то есть к Керченскому проливу. Достоверность сведениям Льва Диакона придает то обстоятельство, что он обнаруживает осведомленность о другом, наряду с керченским побережьем, местопребывании «тавроскифов».
В одном месте своего сочинения он высказывается предостережение, «чтобы скифы не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор в том случае, если они будут обращены в бегство». Здесь «родина» русов (Среднее Поднепровье) и Киммерийский Боспор (области по берегам Керченского пролива) разграничены, и, значит, последний географический термин полностью историчен, а не употреблен в качестве неопределенного синонима «севера» или «Скифии» в целом. Даже византийские авторы XI-XII вв., прекрасно знавшие южные границы Древнерусского государства, продолжали писать о «грубом и диком скифском народе Рос», который они помещали на его исконных местах проживания, «у северного Тавра».
Арабский писатель Масуди, побывавший около середины Х в. на Кавказе и в Хазарии, заметил, что Черное море «есть море русов. На этом море плавают только они, ибо они живут на одном из его берегов».
Географическая память о русах, некогда живших в Крыму, отразилась и в более поздних документах. На географических картах генуэзских и каталонских торговых домов, основавших в XIII-XV вв. свои фактории в Крыму, нынешняя Тендерская коса носит название Росса, в окрестностях Евпатории значатся Россофар («Росский маяк», что указывает на развитое мореходство у живших здесь русов) и Россока. В Приазовье значатся Rosso или fiume Rosso (вблизи устья Дона) и casale dei Rossi (к югу от Азова). На одном из берегов Керченского пролива, в близком соседстве с городом Матархой, хрисовул Михаила I Комнина от 1169 г. и печать Феофано Музалон (XI в.) указывают область Росию. В сочинении арабского географа Идриси (середина XII в.) город Русийа расположен километрах в 20 к западу от Матархи (Тмуторокани). По всей видимости, уже тогда появилась и сама «русская» Тмуторокань. Ее средоточием был остров Тамань с соседним побережьем Крыма и Азовского моря.
Таврическая Русь мало походила на уже известные нам Балтийскую и Дунайскую Русии. Она не была ни племенным, ни государственным или предгосударственным образованием. Скорее, ее можно назвать неким историческим обществом, раскинувшимся по побережью Черного и Азовского морей. Некоторым его подобием можно считать Запорожскую Сечь или крестоносное воинство в Святой земле. Состав этого общества в этническом отношении был чрезвычайно пестрым, причем восточные славяне изначально в нем не присутствовали.
Для этнокультурной характеристики Черноморской Руси большой интерес представляют исторические разыскания Д.Л. Талиса, который провел комплексное исследование всех источников, относящихся к таврическим русам. Указав на то, что в соответствии с греческими и арабскими письменными источниками «в Западной и Восточной Таврике, а также в Северном и Восточном Приазовье обитал многочисленный и известный своим соседям народ, который византийские авторы называли росы, тавроскифы, скифы или тавры, а арабские писатели - русы», и отметив далее отсутствие славянских памятников в этих районах вплоть до XI в., ученый пришел к следующему обескураживающему выводу: «Таким образом, сопоставление письменных и археологических данных приводит к внутренне противоречивому… тезису: в I тысячелетии н.э. росы жили в Крыму, но в это время славянской Руси в Крыму не было» (Талис Д.Л. Росы в Крыму // Советская археология. 1974. № 3. С. 87-99). Следует заметить, что под славянами исследователь понимает восточных славян, обитателей древней Руси. Для нас же тут никакого противоречия нет: мы знаем, что жившие в Крыму русы не были восточными славянами, а что касается их материальной культуры, то она, по всей видимости, была достаточно эклектичной, как у любых бродячих дружин.
Этнокультурная ассимиляция таврических русов проходила зачастую в сарматско-аланском окружении, благодаря чему этноним «русь» в этом регионе впоследствии толковалось весьма широко, покрывая и некоторые другие этносы.
Так, имеется указание персидского автора XIII в. Фахр ад-дина Мубаракшаха о заимствовании хазарами письменности у русов. Однако на самом деле некоторые надписи на вещах, найденных в хазарских поселениях, сделаны на аланском языке, другие - аланским письмом на тюркском языке (Турчанинов Г.Ф. Памятники письма и языка народов Кавказа и Восточной Европы. Л., 1971). Следовательно, аланский и «русский» языки в Северном Причерноморье зачастую воспринимались как синонимы.
Сохранилось известие саманидского вазира Мухаммада Балами (60-е гг. Х в.) о правителе Дербента Шахрияре, который в 644 г. писал к арабским властям: «Я нахожусь между двумя врагами: один - хазары, а другой - русы, которые суть враги целому миру, в особенности же арабам, а воевать с ними кроме здешних людей никто не умеет. Вместо того, чтобы платить дань, будем воевать с русами сами и собственным оружием. И будем удерживать их, чтобы они не вышли из своей страны». Русы здесь являются жителями некоей страны, из которой они нападают на Дербент - с другой стороны, нежели хазары. Этот ориентир приводит нас в Таврику и Приазовье, откуда русы совершали свои набеги на Северный Кавказ и в более позднее время.
Отрывок из сочинения Балами интересен помимо прочего тем, что является редакцией более раннего сообщения ат-Табари (839-923 гг.). Однако у этого автора врагами Шихрияра названы аланы и турки. Балами, следовательно, заменил аланов на русов и турок на хазар, исходя из исторических реалий своего времени, отмеченного рядом опустошительных рейдов таврических русов на кавказское побережье Каспийского моря.
В поэме Низами Гянджеви «Шах-Намэ» (XII в.) упоминаются «русские бойцы из аланов и арков» (то есть аорсов - другого аланского племени). Наконец, сирийский писатель XIII в. Бар Гебрей расшифровал термин «ар-рус» следующим образом: славяне, аланы, лезгины.
С конца VIII в. византийские владения на Черном море стали подвергаться нападениям таврических русов. Первое известие о подобном конфликте содержит Житие святого Стефана, епископа Сурожского (произведение, сохранившееся в русском переводе XV в.). Интересующие нас события отнесены там к ближайшему времени после смерти святого Стефана (787 г.). «По смерти же святого мало лет мину, - повествует древнерусский составитель Жития, переработавший греческий оригинал, - прииде рать велика русская из Новаграда, князь Бравлин, силен зело». Разорив все крымское побережье от Корсуня до Керчи, его войско подступило к Сурожу (греческая Сугдея, нынешний Судак). После десятидневной осады город пал, жилища горожан и христианские храмы подверглись дикому грабежу. Но когда Бравлин захотел поживиться золотой церковной утварью и пышным покрывалом с гробницы св. Стефана, на него напал столбняк; болезнь отступила лишь после того, как князь выразил желание покаяться и креститься.
В свое время достоверность фрагмента о «русском князе» ставилась под сомнение, но более глубокий филологический анализ текста позволяет заключить, что в своей исторической части Житие святого Стефана является ценным источником по древнерусской истории (О достоверности исторических сведений жития св. Стефана Сурожского см., напр.: Карташев А.В. История Русской Церкви. М., 2000. Т. 1. С. 78-82).
Нас, естественно, прежде всего должен заинтересовать «Новаград», откуда пришел со своей ратью князь Бравлин. Этим городом никоим образом не может быть Новгород на Волхове, который тогда попросту не существовал (древнейшие культурные слои Новгорода датируются серединой Х в.). Новаград князя Бравлина явно находился где-то поблизости от Корсуни и Сурожа. Возможно, правы те историки, которые в этой связи указывают на Neapolis (Новый город), нанесенный на карты средневековых генуэзских и венецианских купцов неподалеку от нынешнего Симферополя. В самом деле, люди средневекового Запада часто буквально переводили названия славянских городов: Старград - Ольденбург, Велиград - Мекленбург, Магнополис и т.д. Особую убедительность этой гипотезе придает то обстоятельство, что по соседству с помянутым Неаполисом/Новгородом находились местечко Россофар. Кроме того, в античном Крыму зафиксированы еще два «Новгорода», чьи названия образованы от др.-инд. náva - «новый»: Navarum (буквально «Новый город»), город в Скифии (Плиний), и Ναύαρον (Наварон, Навар), город в Нижнем течении Днепра (Птолемей) (См.: Трубачёв О.Н. В поисках единства. М., 1997. С. 184-265).
Можно, однако, указать еще один - дунайский - Новгород, стоявший по соседству со средневековой Русамаркой (на территории современной венгерской области Ноград, севернее Будапешта).
Впрочем, Житие святого Стефана дает еще одну, этнографическую привязку местонахождения разбойных русов Бравлина к Таврии. Это - человеческие жертвоприношения, которыми захватившая Сурож языческая Русь, по словам автора, возобновила кровавые жертвы, некогда приносимые древними тавроскифами на алтарь Артемиды. Византийские авторы связывали обычай ритуального убийства только с таврами и Тавридой. В основе этой давней традиции лежал миф об Ифигении, в котором между прочим говорится, что жители Тавра приносят в жертву иностранцев, пристававших к их берегу. Таким образом, русы представлялись грекам прямыми потомками древних тавров, сохранившими кровавый обычай своих прадедов. Михаил Хониат (вторая половина XII в.) писал к одному из своих друзей: «Страшит меня лежащая на той стороне пролива Тавроскифия, да не перейдет из нее на тебя злой обычай чужеземцев». Стало быть, по представлениям составителя Жития святого Стефана, Новаград князя Бравлина находился где-то в таврических областях.
Наконец, кое-что может поведать само имя «русского» князя. Для русского уха оно звучит довольно непривычно, и среди древнеславянских имен ничего похожего мы не найдем; не случайно, в менее исправных списках Жития святого Стефана князь Бравлин переделан древнерусскими переписчиками в «бранливого», то есть «воинственного», князя. Однако имя Бравлин действительно существовало. Испанский писатель VII в. Исидор Севильский в одном из своих сочинений упомянул, что среди его знакомых имеется готский епископ Браулинон (см. Васильевский В. Русско-византийские исследования. Вып. 2. Спб., 1893 г. с. CXLIII). Надо полагать, имя это принадлежало к готскому именослову и вполне могло войти в именной фонд ругов (будущих русов) в период их подчинения готам (II - IV вв.). Правдоподобность переделки Браулинона/Бравлинона в славянского Бравлина достаточно очевидна. Не забудем также, что в Тавриде обитала довольно сильная и многочисленная колония крымских готов, с которыми первые русы, добравшиеся до Крыма, неизбежно должны были вступить в торговые и культурные отношения. Следовательно, Житие святого Стефана, скорее всего, донесло до нас имя одного из первых предводителей Таврической Руси.
Судя по всему, набеги русов продолжались и дальше. Большие города Таврии уцелели, но их окрестности были совершенно разорены. В середине IX в. херсонесцы рассказывали будущему славянскому первоучителю Константину (Кириллу), что вследствие набегов варваров большая часть византийского Крыма сделалась необитаемой.
Н.Т. Беляев остроумно предлагал производить имя Бравлин от города Бравалла, где произошла знаменитая северная «битва народов» (Беляев Н.Т. Рорик ютландский и Рюрик Начальной летописи // Сборник статей по археологии и византиноведению. Прага. Т. 3. 1929. С. 220). По мысли историка, имя Бравлин было прозвищем одного из знатных участников сражения, подобно тому, как князь Александр Ярославич прозывался Невским, Суворов - Рымникским, Румянцев - Задунайским и т.д. Такое объяснение звучит привлекательно, ведь источники свидетельствуют, что многочисленные отряды поморских славян-вендов приняли участие в сражении на стороне победителей - шведов и, следовательно, с полным правом могли называть себя «бравальцами». К тому же средняя продолжительность активной жизни «бравальца» укладывается во временной промежуток приблизительно с 770 до 810 гг., что дает ему теоретическую возможность отправиться грабить Сурож. Единственная слабость данной гипотезы Беляева состоит в том, что она возвышается над грудой молчащих источников. У нас нет доказательств того, что в период раннего Средневековья полководцы и воины Северной Европы действительно носили прозвища, образованные от названий местностей, где им случалось одержать победу.
Исходя из вышесказанного, «русский князь» Бравлин мог быть: 1.) правителем местных «таврических» русов, которые представляли собой, вероятно, довольно разноплемённую общность, но с преобладанием западнославянского («варяжского») элемента; 2.) предводителем ватаги, пришедшей из «Дунайской Руси», а, может быть, и вождём поморско-рюгенских русов, освоивших европейский путь «из варяг в греки» (Балтика - Одер (Эльба) - Дунай - Чёрное море). Не случайно ведь, по сообщению Бертинских анналов, в 839 г. рюгенский «каган русов» уже вёл с Византией дипломатические переговоры… Но это - чистое предположение, без фактического обоснования.
Имя Бравлин не может служить доказательством готского происхождения «русского князя». Источники сохранили свидетельства о непримиримой вражде ругов (русов) и готов, поэтому представить этнического гота во главе дружин русов едва ли возможно.
Спустя несколько десятилетий после набега на Сурож таврические русы произвели впечатляющую демонстрацию своей возросшей военной силы. На этот раз они подобрались почти к самому Константинополю. Сведения об их новом опустошительном набеге на припонтийские земли империи сохранились в греческом Житии святого Георгия, архиепископа Амастридского. Это произведение написано до 842 г., и время нападения русов на Амастриду, по всей вероятности, следует отнести на конец 20-х - начало 30-х гг. IX в. (о проблемах датировки этого события см.: Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 91-92; Карташев А. В. История Русской Церкви. С. 83-84).
Карта Византийской империи
Вторжение началось с разграбления Пропонтиды - черноморских областей Малой Азии, прилегающих к Босфору и Мраморному морю. Флотилии русов облепили все побережье. «Было нашествие варваров - росов, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия, - говорится в Житии. - Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они - этот губительный на деле и по имени народ [намек на библейский народ Рош/Рос], - начав разорение от Пропонтиды и посетив прочее побережье, достигнул наконец и до отечества святого [Георгия]…». В этих безжалостных грабителях узнается буйная вольница Таврической Руси, так как Житие в связи с бедствиями, которые претерпели жители Пропонтиды, опять упоминает «древнее таврическое избиение иностранцев, у них [русов] сохраняющее свою силу».
Византийские власти оказались совершенно не готовы к такому развитию событий. Сопротивления практически не было. Русы беспрепятственно достигли Амастриды, или, иначе, Амастры, - города на малоазийском берегу Черного моря, находящегося приблизительно посередине между Синопом и Константинополем. Его процветание зиждилось на торговых связях с Кавказом и Крымом. Восхваляя свою родину, епископ Никита Пафлагонянин писал (ок. 880 г.): «О, Амастра - око Пафлагонии, а лучше сказать - едва ли не всей вселенной! В нее, как на общее торжище, стекаются скифы, как населяющие северные берега Евксина, так и живущие южнее… Во всем, что привозится сушей или морем, здесь нет недостатка. Город щедро снабжен всеми удобствами…». Из этого описания благосостояния Амастриды становится понятно, чего ради русы пустились в столь далекое и опасное плавание.
Город стал легкой добычей хищников, жители «всякого пола и всякого возраста» были беспощадно иссечены. Автор Жития сокрушается, что русы «не жалели старцев, не оставляли без внимания младенцев, но противу всех одинаково вооружали смертоубийственную руку и спешили везде пронести гибель, сколько на это у них было силы. Храмы ниспровергаются, святыни оскверняются: на месте их нечестивые алтари, беззаконные возлияния и жертвы… И не было никого помогающего, никого, готового противостоять…».
Столь масштабная военная акция стала возможна только благодаря тому, что разрозненные поселения русов, разбросанные по побережью Таврики, по-видимому, наладили взаимодействие между собой, научились выступать единым целым. Удачный набег русов на Амастриду хорошо объясняет, почему византийцы в 838/839 г. с таким вниманием отнеслись к послам «русского кагана», за которых ходатайствовали перед восточнофранкским императором.
Окончание
Русы в Крыму и Северном Причерноморье
Летопись Русей и Византия
Давно замечено, что повесть о начале Русской земли в том виде, в каком она предстает на страницах русских летописей, является достаточно поздним компилятивным сочинением, составленным из разных источников. В ней четко различимы несколько версий происхождения Русской земли. ©
Херсонес Таврический, 1730
«Варяжская версия» - призвание из Балтийского региона «варяго-русских» князей, которые, следуя водным путем «из варяг в греки», распространяют название «русь» на население Новгородской земли и Среднего Поднепровья. «Дунайско-моравская версия» утверждает этнокультурную идентичность полян-руси со словенами Иллирика, Норика и Подунавья. «Греческая версия» связывает начало Русской земли с нападением на Константинополь в 866 г. («отселе начнем и числа положим»). Наконец, Никоновская летопись сохранила еще и «местную версию» исконного проживания «руси» в Северном Причерноморье и Крыму: «роды, нарицаемые руси… живяху у Ексинопонта [Понта Эвксинского, Черного моря]».
Посмотрим же, как летописный рассказ соотносится с исторической действительностью.
Один историк Русской церкви в свое время провидчески писал: «Итак, к настоящему моменту можно признать, что были какие-то племена в предкавказском Черноморье, не псевдонимно, а исконно называвшиеся Русью… влившиеся в общий поток нашествий на Византийскую империю и вложившиеся в процесс построения государства Русского» (Карташев А.В. История Русской Церкви. В 2-х т. М., 2000. Т. 1. С. 74).
Создателями этой Таврической (Черноморско-Азовской) Руси были русы, которые, как мы видели, освоили весь центральноевропейский путь «из варяг в греки», от низовьев Эльбы и Одера до устья Дуная с выходом в Черное море. На рубеже VIII-IX вв. «русские» военно-торговые поселения появляются на крымском побережье.
Для византийских писателей обитание «росов» в Тавриде - факт несомненный. Так, Константин Багрянородный относил Русь князя Игоря к «внешней Росии». Из его слов следует, что помимо Руси в Среднем Поднепровье существовала также еще одна, «внутренняя Росия», которая в таком случае должна находиться в Северном Причерноморье (а не в Новгородской земле, как часто толкуют этот отрывок, забывая о системе ориентации античных и средневековых людей: от ближнего - к дальнему; Киевская Русь была для Константина «внешней», разумеется, по отношению к Византии - не к Новгороду).
Начиная со второй половины Х в., когда появилась литературная мода называть народы именами, взятыми из античной классики, византийцы без колебаний зачислили русов в «тавроскифы», то есть в скифские жители Таврии, присвоив им имя крымского народа, упомянутого еще Геродотом. Лев Диакон первым поименовал таврами и тавроскифами воинов Святослава, пояснив, что таково якобы их подлинное имя. Он же отметил, что отец Святослава, князь Игорь, после поражения под стенами Константинополя в 941 г., вернулся с остатками флота к Киммерийскому Боспору, то есть к Керченскому проливу. Достоверность сведениям Льва Диакона придает то обстоятельство, что он обнаруживает осведомленность о другом, наряду с керченским побережьем, местопребывании «тавроскифов».
В одном месте своего сочинения он высказывается предостережение, «чтобы скифы не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор в том случае, если они будут обращены в бегство». Здесь «родина» русов (Среднее Поднепровье) и Киммерийский Боспор (области по берегам Керченского пролива) разграничены, и, значит, последний географический термин полностью историчен, а не употреблен в качестве неопределенного синонима «севера» или «Скифии» в целом. Даже византийские авторы XI-XII вв., прекрасно знавшие южные границы Древнерусского государства, продолжали писать о «грубом и диком скифском народе Рос», который они помещали на его исконных местах проживания, «у северного Тавра».
Арабский писатель Масуди, побывавший около середины Х в. на Кавказе и в Хазарии, заметил, что Черное море «есть море русов. На этом море плавают только они, ибо они живут на одном из его берегов».
Географическая память о русах, некогда живших в Крыму, отразилась и в более поздних документах. На географических картах генуэзских и каталонских торговых домов, основавших в XIII-XV вв. свои фактории в Крыму, нынешняя Тендерская коса носит название Росса, в окрестностях Евпатории значатся Россофар («Росский маяк», что указывает на развитое мореходство у живших здесь русов) и Россока. В Приазовье значатся Rosso или fiume Rosso (вблизи устья Дона) и casale dei Rossi (к югу от Азова). На одном из берегов Керченского пролива, в близком соседстве с городом Матархой, хрисовул Михаила I Комнина от 1169 г. и печать Феофано Музалон (XI в.) указывают область Росию. В сочинении арабского географа Идриси (середина XII в.) город Русийа расположен километрах в 20 к западу от Матархи (Тмуторокани). По всей видимости, уже тогда появилась и сама «русская» Тмуторокань. Ее средоточием был остров Тамань с соседним побережьем Крыма и Азовского моря.
Таврическая Русь мало походила на уже известные нам Балтийскую и Дунайскую Русии. Она не была ни племенным, ни государственным или предгосударственным образованием. Скорее, ее можно назвать неким историческим обществом, раскинувшимся по побережью Черного и Азовского морей. Некоторым его подобием можно считать Запорожскую Сечь или крестоносное воинство в Святой земле. Состав этого общества в этническом отношении был чрезвычайно пестрым, причем восточные славяне изначально в нем не присутствовали.
Для этнокультурной характеристики Черноморской Руси большой интерес представляют исторические разыскания Д.Л. Талиса, который провел комплексное исследование всех источников, относящихся к таврическим русам. Указав на то, что в соответствии с греческими и арабскими письменными источниками «в Западной и Восточной Таврике, а также в Северном и Восточном Приазовье обитал многочисленный и известный своим соседям народ, который византийские авторы называли росы, тавроскифы, скифы или тавры, а арабские писатели - русы», и отметив далее отсутствие славянских памятников в этих районах вплоть до XI в., ученый пришел к следующему обескураживающему выводу: «Таким образом, сопоставление письменных и археологических данных приводит к внутренне противоречивому… тезису: в I тысячелетии н.э. росы жили в Крыму, но в это время славянской Руси в Крыму не было» (Талис Д.Л. Росы в Крыму // Советская археология. 1974. № 3. С. 87-99). Следует заметить, что под славянами исследователь понимает восточных славян, обитателей древней Руси. Для нас же тут никакого противоречия нет: мы знаем, что жившие в Крыму русы не были восточными славянами, а что касается их материальной культуры, то она, по всей видимости, была достаточно эклектичной, как у любых бродячих дружин.
Этнокультурная ассимиляция таврических русов проходила зачастую в сарматско-аланском окружении, благодаря чему этноним «русь» в этом регионе впоследствии толковалось весьма широко, покрывая и некоторые другие этносы.
Так, имеется указание персидского автора XIII в. Фахр ад-дина Мубаракшаха о заимствовании хазарами письменности у русов. Однако на самом деле некоторые надписи на вещах, найденных в хазарских поселениях, сделаны на аланском языке, другие - аланским письмом на тюркском языке (Турчанинов Г.Ф. Памятники письма и языка народов Кавказа и Восточной Европы. Л., 1971). Следовательно, аланский и «русский» языки в Северном Причерноморье зачастую воспринимались как синонимы.
Сохранилось известие саманидского вазира Мухаммада Балами (60-е гг. Х в.) о правителе Дербента Шахрияре, который в 644 г. писал к арабским властям: «Я нахожусь между двумя врагами: один - хазары, а другой - русы, которые суть враги целому миру, в особенности же арабам, а воевать с ними кроме здешних людей никто не умеет. Вместо того, чтобы платить дань, будем воевать с русами сами и собственным оружием. И будем удерживать их, чтобы они не вышли из своей страны». Русы здесь являются жителями некоей страны, из которой они нападают на Дербент - с другой стороны, нежели хазары. Этот ориентир приводит нас в Таврику и Приазовье, откуда русы совершали свои набеги на Северный Кавказ и в более позднее время.
Отрывок из сочинения Балами интересен помимо прочего тем, что является редакцией более раннего сообщения ат-Табари (839-923 гг.). Однако у этого автора врагами Шихрияра названы аланы и турки. Балами, следовательно, заменил аланов на русов и турок на хазар, исходя из исторических реалий своего времени, отмеченного рядом опустошительных рейдов таврических русов на кавказское побережье Каспийского моря.
В поэме Низами Гянджеви «Шах-Намэ» (XII в.) упоминаются «русские бойцы из аланов и арков» (то есть аорсов - другого аланского племени). Наконец, сирийский писатель XIII в. Бар Гебрей расшифровал термин «ар-рус» следующим образом: славяне, аланы, лезгины.
С конца VIII в. византийские владения на Черном море стали подвергаться нападениям таврических русов. Первое известие о подобном конфликте содержит Житие святого Стефана, епископа Сурожского (произведение, сохранившееся в русском переводе XV в.). Интересующие нас события отнесены там к ближайшему времени после смерти святого Стефана (787 г.). «По смерти же святого мало лет мину, - повествует древнерусский составитель Жития, переработавший греческий оригинал, - прииде рать велика русская из Новаграда, князь Бравлин, силен зело». Разорив все крымское побережье от Корсуня до Керчи, его войско подступило к Сурожу (греческая Сугдея, нынешний Судак). После десятидневной осады город пал, жилища горожан и христианские храмы подверглись дикому грабежу. Но когда Бравлин захотел поживиться золотой церковной утварью и пышным покрывалом с гробницы св. Стефана, на него напал столбняк; болезнь отступила лишь после того, как князь выразил желание покаяться и креститься.
В свое время достоверность фрагмента о «русском князе» ставилась под сомнение, но более глубокий филологический анализ текста позволяет заключить, что в своей исторической части Житие святого Стефана является ценным источником по древнерусской истории (О достоверности исторических сведений жития св. Стефана Сурожского см., напр.: Карташев А.В. История Русской Церкви. М., 2000. Т. 1. С. 78-82).
Нас, естественно, прежде всего должен заинтересовать «Новаград», откуда пришел со своей ратью князь Бравлин. Этим городом никоим образом не может быть Новгород на Волхове, который тогда попросту не существовал (древнейшие культурные слои Новгорода датируются серединой Х в.). Новаград князя Бравлина явно находился где-то поблизости от Корсуни и Сурожа. Возможно, правы те историки, которые в этой связи указывают на Neapolis (Новый город), нанесенный на карты средневековых генуэзских и венецианских купцов неподалеку от нынешнего Симферополя. В самом деле, люди средневекового Запада часто буквально переводили названия славянских городов: Старград - Ольденбург, Велиград - Мекленбург, Магнополис и т.д. Особую убедительность этой гипотезе придает то обстоятельство, что по соседству с помянутым Неаполисом/Новгородом находились местечко Россофар. Кроме того, в античном Крыму зафиксированы еще два «Новгорода», чьи названия образованы от др.-инд. náva - «новый»: Navarum (буквально «Новый город»), город в Скифии (Плиний), и Ναύαρον (Наварон, Навар), город в Нижнем течении Днепра (Птолемей) (См.: Трубачёв О.Н. В поисках единства. М., 1997. С. 184-265).
Можно, однако, указать еще один - дунайский - Новгород, стоявший по соседству со средневековой Русамаркой (на территории современной венгерской области Ноград, севернее Будапешта).
Впрочем, Житие святого Стефана дает еще одну, этнографическую привязку местонахождения разбойных русов Бравлина к Таврии. Это - человеческие жертвоприношения, которыми захватившая Сурож языческая Русь, по словам автора, возобновила кровавые жертвы, некогда приносимые древними тавроскифами на алтарь Артемиды. Византийские авторы связывали обычай ритуального убийства только с таврами и Тавридой. В основе этой давней традиции лежал миф об Ифигении, в котором между прочим говорится, что жители Тавра приносят в жертву иностранцев, пристававших к их берегу. Таким образом, русы представлялись грекам прямыми потомками древних тавров, сохранившими кровавый обычай своих прадедов. Михаил Хониат (вторая половина XII в.) писал к одному из своих друзей: «Страшит меня лежащая на той стороне пролива Тавроскифия, да не перейдет из нее на тебя злой обычай чужеземцев». Стало быть, по представлениям составителя Жития святого Стефана, Новаград князя Бравлина находился где-то в таврических областях.
Наконец, кое-что может поведать само имя «русского» князя. Для русского уха оно звучит довольно непривычно, и среди древнеславянских имен ничего похожего мы не найдем; не случайно, в менее исправных списках Жития святого Стефана князь Бравлин переделан древнерусскими переписчиками в «бранливого», то есть «воинственного», князя. Однако имя Бравлин действительно существовало. Испанский писатель VII в. Исидор Севильский в одном из своих сочинений упомянул, что среди его знакомых имеется готский епископ Браулинон (см. Васильевский В. Русско-византийские исследования. Вып. 2. Спб., 1893 г. с. CXLIII). Надо полагать, имя это принадлежало к готскому именослову и вполне могло войти в именной фонд ругов (будущих русов) в период их подчинения готам (II - IV вв.). Правдоподобность переделки Браулинона/Бравлинона в славянского Бравлина достаточно очевидна. Не забудем также, что в Тавриде обитала довольно сильная и многочисленная колония крымских готов, с которыми первые русы, добравшиеся до Крыма, неизбежно должны были вступить в торговые и культурные отношения. Следовательно, Житие святого Стефана, скорее всего, донесло до нас имя одного из первых предводителей Таврической Руси.
Судя по всему, набеги русов продолжались и дальше. Большие города Таврии уцелели, но их окрестности были совершенно разорены. В середине IX в. херсонесцы рассказывали будущему славянскому первоучителю Константину (Кириллу), что вследствие набегов варваров большая часть византийского Крыма сделалась необитаемой.
Н.Т. Беляев остроумно предлагал производить имя Бравлин от города Бравалла, где произошла знаменитая северная «битва народов» (Беляев Н.Т. Рорик ютландский и Рюрик Начальной летописи // Сборник статей по археологии и византиноведению. Прага. Т. 3. 1929. С. 220). По мысли историка, имя Бравлин было прозвищем одного из знатных участников сражения, подобно тому, как князь Александр Ярославич прозывался Невским, Суворов - Рымникским, Румянцев - Задунайским и т.д. Такое объяснение звучит привлекательно, ведь источники свидетельствуют, что многочисленные отряды поморских славян-вендов приняли участие в сражении на стороне победителей - шведов и, следовательно, с полным правом могли называть себя «бравальцами». К тому же средняя продолжительность активной жизни «бравальца» укладывается во временной промежуток приблизительно с 770 до 810 гг., что дает ему теоретическую возможность отправиться грабить Сурож. Единственная слабость данной гипотезы Беляева состоит в том, что она возвышается над грудой молчащих источников. У нас нет доказательств того, что в период раннего Средневековья полководцы и воины Северной Европы действительно носили прозвища, образованные от названий местностей, где им случалось одержать победу.
Исходя из вышесказанного, «русский князь» Бравлин мог быть: 1.) правителем местных «таврических» русов, которые представляли собой, вероятно, довольно разноплемённую общность, но с преобладанием западнославянского («варяжского») элемента; 2.) предводителем ватаги, пришедшей из «Дунайской Руси», а, может быть, и вождём поморско-рюгенских русов, освоивших европейский путь «из варяг в греки» (Балтика - Одер (Эльба) - Дунай - Чёрное море). Не случайно ведь, по сообщению Бертинских анналов, в 839 г. рюгенский «каган русов» уже вёл с Византией дипломатические переговоры… Но это - чистое предположение, без фактического обоснования.
Имя Бравлин не может служить доказательством готского происхождения «русского князя». Источники сохранили свидетельства о непримиримой вражде ругов (русов) и готов, поэтому представить этнического гота во главе дружин русов едва ли возможно.
Спустя несколько десятилетий после набега на Сурож таврические русы произвели впечатляющую демонстрацию своей возросшей военной силы. На этот раз они подобрались почти к самому Константинополю. Сведения об их новом опустошительном набеге на припонтийские земли империи сохранились в греческом Житии святого Георгия, архиепископа Амастридского. Это произведение написано до 842 г., и время нападения русов на Амастриду, по всей вероятности, следует отнести на конец 20-х - начало 30-х гг. IX в. (о проблемах датировки этого события см.: Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 91-92; Карташев А. В. История Русской Церкви. С. 83-84).
Карта Византийской империи
Вторжение началось с разграбления Пропонтиды - черноморских областей Малой Азии, прилегающих к Босфору и Мраморному морю. Флотилии русов облепили все побережье. «Было нашествие варваров - росов, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия, - говорится в Житии. - Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они - этот губительный на деле и по имени народ [намек на библейский народ Рош/Рос], - начав разорение от Пропонтиды и посетив прочее побережье, достигнул наконец и до отечества святого [Георгия]…». В этих безжалостных грабителях узнается буйная вольница Таврической Руси, так как Житие в связи с бедствиями, которые претерпели жители Пропонтиды, опять упоминает «древнее таврическое избиение иностранцев, у них [русов] сохраняющее свою силу».
Византийские власти оказались совершенно не готовы к такому развитию событий. Сопротивления практически не было. Русы беспрепятственно достигли Амастриды, или, иначе, Амастры, - города на малоазийском берегу Черного моря, находящегося приблизительно посередине между Синопом и Константинополем. Его процветание зиждилось на торговых связях с Кавказом и Крымом. Восхваляя свою родину, епископ Никита Пафлагонянин писал (ок. 880 г.): «О, Амастра - око Пафлагонии, а лучше сказать - едва ли не всей вселенной! В нее, как на общее торжище, стекаются скифы, как населяющие северные берега Евксина, так и живущие южнее… Во всем, что привозится сушей или морем, здесь нет недостатка. Город щедро снабжен всеми удобствами…». Из этого описания благосостояния Амастриды становится понятно, чего ради русы пустились в столь далекое и опасное плавание.
Город стал легкой добычей хищников, жители «всякого пола и всякого возраста» были беспощадно иссечены. Автор Жития сокрушается, что русы «не жалели старцев, не оставляли без внимания младенцев, но противу всех одинаково вооружали смертоубийственную руку и спешили везде пронести гибель, сколько на это у них было силы. Храмы ниспровергаются, святыни оскверняются: на месте их нечестивые алтари, беззаконные возлияния и жертвы… И не было никого помогающего, никого, готового противостоять…».
Столь масштабная военная акция стала возможна только благодаря тому, что разрозненные поселения русов, разбросанные по побережью Таврики, по-видимому, наладили взаимодействие между собой, научились выступать единым целым. Удачный набег русов на Амастриду хорошо объясняет, почему византийцы в 838/839 г. с таким вниманием отнеслись к послам «русского кагана», за которых ходатайствовали перед восточнофранкским императором.
Окончание