Русь Таврическая, Ч.2/2
Начало
Первый поход русов на Константинополь
Тридцатилетие, протекшее после нападения русов на Амастриду, осталось в истории Таврической Руси темной эпохой, о которой не сохранилось никаких сведений, кроме указания константинопольского патриарха Фотия (ок. 820-896, патриарх в 858-867 и 877-886 гг.) на то, что русы в это время были заняты покорением «окружающих народов», в том числе, надо полагать, и восточнославянских племен. Но в 860 году русы вновь напомнили о себе…
Поход Аскольда и Дира на Константинополь. Рисунок из Радзивилловской летописи, XV столетие
В скобках замечу: давно установлено, что летописная дата похода на Константинополь - 866 год - является ошибочной. Никита Пафлагонянин в Житии патриарха Игнатия, сообщая о церковном соборе, имевшем место в мае 861 г., говорит, что собор был «немного спустя после нашествия». В настоящее время большинство исследователей принимает дату 860 г., хотя есть и скептики, отодвигающие данное событие на 862-865 гг. (см.: Звягин Ю.Ю. Хронология русских летописей. М., 2011. С. 56-81).
Очередное появление таврических русов на исторической сцене было столь шумным и запоминающимся, что «Повесть временных лет» даже положило это событие в основание древней русской истории, предложив считать его началом Русской земли. Под 852 г. летописец пометил: «Наченшу Михаилу [Михаил III, 842-867 гг.] царствовати, начася прозывати Руская земля. О сем бо уведахом, яко при сем царе приходиша Русь на Царьгород, якоже пишется в летописании греческом. Темже отселе почнем и числа положим». На самом деле, как мы видели, фактическое знакомство греков с русами состоялось значительно раньше - в конце VIII в.
Сведения о первом нашествии русов на Царьград попали в византийские хроники (Продолжатель Амартола, Продолжатель Феофана) и некоторые западноевропейские памятники (хроника Иоанна Диакона, Брюссельский кодекс). Но важнейшие подробности нового военного столкновения между Таврической Русью и Византией содержатся в первостатейном источнике - двух посланиях константинопольского патриарха Фотия, очевидца осады.
Набег русов на византийскую столицу Фотий считал небесной карой, возмездием свыше за безнравственное поведение своих соотечественников. Из его слов следует, что какие-то проживавшие в Константинополе русы стали жертвами знаменитого греческого лукавства. «И как не терпеть нам страшных бед, - спрашивает патриарх свою паству, - когда мы убийственно рассчитывались с теми, которые должны были нам что-то малое, ничтожное?» И далее он упрекает византийцев в том, что они оказались в нравственном отношении ниже язычников: «Не миловали ближних… многие и великие из нас получили свободу по человеколюбию; а мы немногих молотильщиков* сделали своими рабами».
В этом месте послания Фотий как бы мимоходом ссылается на какую-то общеизвестную несправедливость, допущенную греками по отношению к русам. Должно быть, незадолго перед нашествием в Константинополе произошла громкая история, ставшая предметом сплетен и пересудов. Как можно предполагать, несколько русов были обращены в рабов за долги, причем их задолженность была столь невелика, что даже многие византийцы признавали решение суда неправедным.
Но, похоже, что суд подобным образом только по-своему отреагировал на общее изменение политики Византии по отношению к русам. Другое место из посланий Фотия дает понять, что Византия в одностороннем порядке расторгла союзный договор с русами, и инициатором новой «русской» политики выступил сам император Михаил. «Почему ты, - вновь вопрошает Фотий, - острое копье друзей своих презирал, как малокрепкое, а на естественное средство плевал, и вспомогательные союзы расторгал, как озорник и бесчестный человек?»
В данном случае персональное обращение патриарха адресовано «греку», или, точнее, каждому из греков. Но намек вполне прозрачен, ибо, разумеется, никому не нужно пояснять, какой именно «грек» обладал правом вступать в дипломатические сношения с соседями, заключать и расторгать военные союзы. Вероятно, набег на Амастриду имел следствием заключение с Византией союзного договора, предусматривавшего найм русов на императорскую службу. Надо сказать, что патриарх Фотий был полукровкой - его матерью была хазарка. Не исключено, что благодаря именно этому обстоятельству Фотий находился в оппозиции к Михаилу, выступая за более «чуткую» политику по отношению к народам «Великой Скифии». Недаром однажды император в сердцах попрекнул его «хазарской рожей».
Итак, по авторитетному свидетельству константинопольского первоиерарха, ответственность за военный конфликт целиком лежала на византийской стороне. Русы явились под стены Царьграда мстителями за нанесенные им обиды, в сознании своей правоты - юридической и нравственной.
По разным показаниям, встречающимся в источниках, флотилия русов насчитывала от 200 до 360 кораблей, на которых могло разместиться примерно 8000-13000 человек. Между прочим Фотий пишет о «неуправляемой армии», что можно истолковать в том смысле, что у войска русов не было единоначалия, главного вождя.
Силы русов даже по военным меркам того времени не были такими уж значительными, чтобы всерьез угрожать самой столице империи. Но поход был хорошо подготовлен. Русы выбрали для нападения самый подходящий момент. Все внимание имперских властей было тогда сосредоточено на сирийской границе, где арабы в 859 г. нанесли сокрушительное поражение византийской армии под Самосатой, едва не пленив самого императора, который, по словам Продолжателя Феофана, «с трудом спасся, бросив шатры и все имущество». Весну 860 г. Михаил III провел в лихорадочных приготовлениях к новой кампании и в начале июня повел армию в Малую Азию; к сирийскому побережью отправился и флот. В столице остался лишь небольшой гарнизон под командованием патрикия Никиты Оорифы. Русы, как оказалось, только этого и ждали.
На закате 18 июня часовые, стоявшие на северных башнях константинопольских укреплений, забили тревогу. Дата приведена в Брюссельском кодексе: «Михаил, сын Феофила [правил] со своею матерью Феодорой четыре года и один - десять лет, и с Василием - один год и четыре месяца. В его царствование 18 июня в 8-й индикт, в лето 6368 [860 г.], на 5-м году его правления пришли росы на двухстах кораблях…». Эта дата удостоверяется полным соответствием всех хронологических указаний - дня, месяца, индикта, года от Сотворения мира и года царствования (см.: Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2000. С. 106).
Поначалу никто в городе не мог понять, откуда пришла беда. Патриарх Фотий говорит, что «народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынул на наши пределы, как морская волна». Внезапное нападение привело власти и население в полное замешательство. Пораженные ужасом, константинопольцы оцепенело взирали со стен на то, как в заходящих лучах солнца десятки красных ладей беспрепятственно прорвались в самый «иерон» - «святое место», то есть в заповедную внутреннюю бухту Золотого Рога, обыкновенно перегороженную гигантской цепью на поплавках, но теперь по какой-то причине беззащитную (кстати, это единственный известный случай подобного рода; ни до, ни после осады 860 г. греки не делали таких «подарков» врагам).
Речь Фотия, несмотря на ее обильную уснащенность риторическими фигурами, остро дает почувствовать тревожные переживания жителей византийской столицы: «Помните ли вы ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь всех нас готова была закатиться вместе с закатом солнца и свет нашего существования поглощался глубоким мраком смерти? Помните ли тот час невыносимо горестный, когда приплыли к нам вражеские корабли, дышащие чем-то свирепым, диким и убийственным? Когда море тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плаванье, а на нас воздымая свирепые волны брани. Когда они проходили перед городом, неся и выдвигая пловцов, поднявших мечи и как бы угрожая городу смертью от меча. Когда мрак объял трепетные умы и слух отверзался лишь для одной вести: «варвары уже перелезли через стены города, город уже взят неприятелем».
Но русы почему-то не пошли на штурм городских укреплений, которые, в сущности, были беззащитны. Вместо этого они принялись грабить окрестности. Фотий живописует страшные картины жестокости «народа рос»: «Он разоряет и губит все: нивы, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех сражая мечом, никого не милуя, ничего не щадя… Лютость губила не одних людей, но и бессловесных животных - волов, коней, куриц и других, какие только попадались варварам. Лежал мертвый вол и подле него мужчина. У коня и у юноши было одно мертвенное ложе. Кровь женщин сливалась с кровью куриц… Речные струи превращались в кровь. Некоторых колодезей и водоемов нельзя было распознать, потому что они через верх наполнены были телами…».
Между прочим из слов Фотия явствует, что наряду с обычными убийствами русы совершали человеческие жертвоприношения своим богам, закалывая на языческих жертвенниках юношей и коней, женщин и куриц или в ритуальных целях бросая свои жертвы в воду.
Другие детали добавляет Никита Пафлагонянин в своем рассказе о сведенном с кафедры патриархе Игнатии, который в эти дни в качестве узника содержался на острове Теревинт: «В то время злоубийственный скифский народ, называемый росы, через Евксинское море прорвались в залив, опустошили все населенные местности и монастыри, разграбили всю утварь и деньги. Умертвили всех захваченных ими людей. Врывались и в патриаршьи монастыри с варварской пылкостью и страстью. Забрали себе все найденное в них имущество и, захватив ближайших слуг в числе 22, на корме одного корабля всех их изрубили топорами на куски». Самого Игнатия - тщедушного малорослого скопца, имевшего вид человека не от мира сего, - русы, впрочем, не тронули.
Позднее римский папа Николай I в письме к византийскому императору Михаилу III отметил, что среди окрестностей византийской столицы, разграбленных и опустошенных врагом, были даже Принцевы острова в Мраморном море, отстоявшие от Константинополя на 100 километров.
Предав огню и мечу загородные виллы, дворцы и монастыри, русы приступили к осаде. И здесь они действовали напористо и целеустремленно. Осадных машин и приспособлений у них не было, но они воспользовались строительными инструментами, которые всегда носили на себе. Одни из них принялись рыть подкопы под стены, в то время как другие попытались возвести вровень со стеной земляную насыпь, позволявшую перейти на городские укрепления.
Положение было критическое. Хотя патриарх Фотий успел сформировать и вооружить отряды ополченцев из жителей столицы, но выстоять при помощи одних только собственных сил в городе не надеялся никто - ни власти, ни военные, ни обыватели. Между тем императорская армия маршировала по каменистым дорогам Малой Азии в направлении Сирии, грозный византийский флот стоял на якоре в гаванях Кипра. Конечно, к Михаилу был послан гонец, но для того чтобы помочь осажденной столице, императору требовалось время - несколько долгих недель. А ведь под стенами Константинополя счет шел уже не на дни - на часы: подкоп становился все глубже, земляной вал все выше… «Город едва не был поднят на копье», - свидетельствует Фотий.
На исходе третьей недели осады патриарх Фотий решил прибегнуть к заступничеству небесных сил. После торжественного молебствия был устроен крестный ход. Десятки тысяч горожан наблюдали за тем, как патриарх, ради ограждения беззащитного города от неистовства варваров, обошел городские укрепления со священной реликвией - Пречистой Ризой Божьей Матери. И вдруг произошло необъяснимое. Фотий рассказывает об этом так: «Она [Риза] обтекала кругом стены, и неприятели необъяснимым образом показывали свой тыл. Она ограждала город, и насыпь неприятелей разваливалась как бы по данному знаку. Она покрывала город, а неприятели обнажались от той надежды, которой окрылялись. Ибо как только эта девственная Риза была обнесена по стене, варвары принялись снимать осаду города, а мы избавились от ожидаемого плена и сподобились неожиданного спасения. Нечаянно было нашествие врагов, неожиданно совершилось и удаление их».
Случившееся само по себе было чудом. Но позднейшие византийские историки, не удовольствовавшись таким исходом дела, еще резче подчеркнули в происшедшем элемент чудесного избавления. Лев Грамматик, например, пишет: «Василевс, возвратясь [из похода], пребывал с патриархом Фотием во Влахернском храме Божией Матери, где они умоляли и умилостивляли Бога. Потом, вынеся с псалмопением святой омофор Богородицы, приложили его к поверхности моря. Между тем как перед этим была тишина и море было спокойно, внезапно поднялось дуновение ветров и непрерывное вздымание волн, и суда безбожных росов разбились. И только немногие избежали опасности». Повторяя его слова, «Повесть временных лет» также рассказывает о погружении в море Ризы Богородицы, после чего «буря с ветром вста, и волнам великим воздвигшимся засобь [друг против друга], безбожной Руси лодьи возмяте. И к берегу привержени и избиени, яко мало от них таковые беды избегнута, восвояси с побеждением возвратишася».
Однако все эти подробности являются домыслом. В Прологе** сказано, что русы сняли осаду с Царьграда 7 июля. Значит, они простояли под городом 19 дней. За это время Михаил III вряд ли успел бы получить весть о нападении русов и вернуться из похода даже с частью армии***. А если бы он и достиг Босфора, то все равно не сумел бы через него переправиться, так как в проливе хозяйничал флот русов. Фотий в своих посланиях рисует Константинополь брошенным на произвол судьбы, что было бы невозможно, если бы император находился в столице. Равным образом этот важнейший очевидец осады молчит о буре и о разгроме флотилии русов, хотя не приходится сомневаться, что, произойди нечто подобное на самом деле, он не преминул бы отметить столь зримое проявление Божьего гнева. В Западной Европе вообще были уверены, что русы отступили с триумфом. Венецианский хронист Иоанн Диакон (рубеж X-XI вв.) пишет, что они, «предавшись буйному грабительству предместий и нещадно избив очень многих, с добычей отступили восвояси».
Так что же произошло 7 июля под стенами Царьграда - чудо? Для осажденных, несомненно, да. Но русы, вероятно, смотрели на дело иначе. Они тоже начали испытывать некоторые затруднения. Патриарх Фотий коротко отметил, что в лагере русов распространились болезни. Впрочем, отнюдь не это побудило русов снять осаду. Без болезней не обходится ни одна война, а лагерь русов, судя по всему, не был охвачен повальным мором. Главной причиной, по которой русы отступили от города, было то, что они полностью достигли своей цели. Ведь они вовсе не хотели разрушать второй Рим. Вопреки еще одному устоявшемуся мифу, ни в 860 г., ни позже - при Олеге, Игоре и Ярославе - русы и в мыслях не имели «брать» Константинополь. Ведь это означало бы своими руками зарезать дойную корову. С кем тогда торговать мехами и рабами, от кого требовать дани, кто в таком случае будет платить вожделенные динарии за службу в императорской гвардии? Нет, факты показывают, что от набегов русов страдали одни окрестности Константинополя, сам же город - никогда. Но после каждого набега русы увозили на берега Днепра новый договор, скрепленный императорской печатью, главными пунктами которого были торговые льготы для северных «гостей» и возможность для русов беспрепятственного найма на императорскую службу (служба у знатного и богатого господина - социальный идеал той эпохи).
На самом деле, русы протягивали руки к вымени, а не к горлу. Их целью было запугать Византию с тем, чтобы обеспечить себе выгодные условия мира. Они приплыли к Константинополю, чтобы отомстить за своих сородичей и восстановить разорванный Михаилом союз. Фотий недаром отметил, что русы, проплывая мимо городских стен, в ярости потрясали своими мечами. Это жест разгневанного человека, жаждущего мести. Месть была удовлетворена кровавым гульбищем по столичным окрестностям. Юридическая справедливость была восстановлена путем возобновления союзного договора. Вполне вероятно, что условия «дружбы» были закреплены в не дошедшем до нас письменном договоре - первом в длинном ряду русско-византийских соглашений.
Наличие у русов IX в. грамоты - «русских письмен» - удостоверяет Житие Константина Философа. Доказательством тому, что мир был заключен официально, по всем правилам византийской дипломатии, служит одна формула из Олегова договора с греками 911 г., согласно которой этот документ должен был утвердить «межю христианы и Русью бывшую любовь». Каким образом утвердилась эта любовь в 860 г., мы не знаем. Возможно, гонец, посланный Фотием к императору, вернулся к русам с предложением полюбовной сделки. Во всяком случае, русы отступили от Константинополя не гонимые паническим страхом, а в твердой уверенности в том, что отныне здесь вновь будет иметь сбыт и их товар, и их кровь.
Условия русско-византийского договора 860 г., заключенного под стенами Константинополя, были определенным дипломатическим успехом и для греков, ибо, смирив имперскую надменность, русы сами склонились под «легкое иго» Христа (Мф., 11; 29-30). Продолжатель Феофана сообщает, что «насытившись гневом Божиим», русы «вернулись домой - правивший тогда церковью Фотий молил Бога об этом, - а вскоре прибыло от них посольство в царственный город, прося приобщить их Божьему крещению. Что и произошло».
Принятие крещения по греческому обряду формально означало признание вассальной зависимости от Византии. Недаром патриарх Фотий всего через несколько лет после бедственных событий 860 г. отозвался о страшных русах как о союзниках и подданных империи. В окружном послании 866-867 гг., рассказав о крещении болгар, он заметил: «И не только этот народ променял прежнее нечестие на веру во Христа, но даже и многими многократно прославленные и в жестокости и скверноубийстве всех оставляющие за собой так называемые росы, которые, поработив находящихся около них и отсюда возомнив о себе высоко, подняли руки и против Ромейской державы. А в настоящее время даже и они променяли эллинское и нечестивое учение [то есть язычество], которое содержали прежде, на чистую и неподдельную христианскую веру, с любовью поставив себя в чине подданных и друзей наших, вместо ограбления нас и великой против нас дерзости, которую имели незадолго перед тем. И до такой степени разгорелись у них желание и ревность веры, что приняли епископа и пастыря и лобызают верования христиан с великим усердием и ревностью».
Эти слова Фотия являются еще одним доказательством того, что русы вовсе не хотели громить Константинополь. Парадоксальным образом силой своего меча они навязывали империи свою дружбу. Варварские понятия о свободе и чести, как ни покажется странным, находили полное и исчерпывающее воплощение в служебной зависимости от сильного, богатого и щедрого господина. Свои союзнические обязательства русы выполняли свято. В письме к епископу Боспора Антонию патриарх Фотий, уже не опасаясь новых нашествий «безбожного народа рос», благодушно каламбурил, что ныне, благодаря крещению народов Черноморья, это море, бывшее некогда «Аксинос» («негостеприимным»), сделалось не просто «Эвксинос» («гостеприимным»), но более того - «Эвсевис», «благочестивым».
Свидетельство юридического оформления канонической территории древнейшей «Русской митрополии» находим также в списке епархий Константинопольского патриархата («Перечень епископий», Notitiae Episcopatuum), составленном в начале Х в. императором Львом VI Мудрым. Здесь пребывающая в юрисдикции Константинопольского патриархата «митрополия Русская» поставлена на 61-е место.
К сожалению, остается неизвестным, с каким городом была связана эта митрополия. Вероятнее всего, кафедра «русского» епископа находилась где-то на территории Таврической Руси. Центром митрополии мог быть город Русия или область Росия, расположенные в районе Керченского пролива, неподалеку от Матархи/Тмуторокани.
Конечно, это «первое крещение Руси», состоявшееся где-то между 860 и 866 гг., может считаться таковым весьма условно. Вряд ли оно охватило больше нескольких сот человек - «русских» князей и их дружинников. Поэтому ни своими количественными, ни временными показателями «первое крещение Руси» не обозначило вехи в длительном процессе проникновения христианства в Северное Причерноморье и Среднее Поднепровье. Но появление «Русской митрополии» было чрезвычайно важным в церковно-организационном отношении. В этом смысле 860-е гг. имеют значение исходного рубежа, с которого Русская церковь начала свой многотрудный земной путь по тернистой стезе исторического христианства.
Примечания:
* Таков традиционный перевод не вполне ясного греческого слова, стоящего в оригинале текста Фотия. В 1956 г. М.В. Левченко предложил заменить «молотильщиков» на «другие». Но, как можно видеть, эта замена не прибавляет тексту ясности, скорее наоборот.
** Пролог - древнерусский житийный сборник, ведущий свое происхождение от византийских месяцесловов, в котором Жития святых расположены в соответствии cо днями их церковной памяти. Прототипом для него послужили греческие Минологии и Синаксари. Из числа таких сборников наиболее близким к славянскому Прологу считается Минологий, составленный при императоре Василии II (975-1025) и два древних Синаксаря первой половины XI - начала XII вв. В первом из них находится «предисловие», греческое название которого взято в древнеславянских переводах за наименование всей книги.
*** Согласно хронике Симеона Логофета, послы из Константинополя застали императора у Мавропотама (Черной реки). Точная локализация этого гидронима затруднительна, однако обычно его соотносят с Каппадокией, исторической областью на востоке Малой Азии, примерно в 500 км от Константинополя.
Сергей Цветков ака sergeytsvetkov
«Переформат», историк, 30 января - 9 февраля 2015
Первый поход русов на Константинополь
Тридцатилетие, протекшее после нападения русов на Амастриду, осталось в истории Таврической Руси темной эпохой, о которой не сохранилось никаких сведений, кроме указания константинопольского патриарха Фотия (ок. 820-896, патриарх в 858-867 и 877-886 гг.) на то, что русы в это время были заняты покорением «окружающих народов», в том числе, надо полагать, и восточнославянских племен. Но в 860 году русы вновь напомнили о себе…
Поход Аскольда и Дира на Константинополь. Рисунок из Радзивилловской летописи, XV столетие
В скобках замечу: давно установлено, что летописная дата похода на Константинополь - 866 год - является ошибочной. Никита Пафлагонянин в Житии патриарха Игнатия, сообщая о церковном соборе, имевшем место в мае 861 г., говорит, что собор был «немного спустя после нашествия». В настоящее время большинство исследователей принимает дату 860 г., хотя есть и скептики, отодвигающие данное событие на 862-865 гг. (см.: Звягин Ю.Ю. Хронология русских летописей. М., 2011. С. 56-81).
Очередное появление таврических русов на исторической сцене было столь шумным и запоминающимся, что «Повесть временных лет» даже положило это событие в основание древней русской истории, предложив считать его началом Русской земли. Под 852 г. летописец пометил: «Наченшу Михаилу [Михаил III, 842-867 гг.] царствовати, начася прозывати Руская земля. О сем бо уведахом, яко при сем царе приходиша Русь на Царьгород, якоже пишется в летописании греческом. Темже отселе почнем и числа положим». На самом деле, как мы видели, фактическое знакомство греков с русами состоялось значительно раньше - в конце VIII в.
Сведения о первом нашествии русов на Царьград попали в византийские хроники (Продолжатель Амартола, Продолжатель Феофана) и некоторые западноевропейские памятники (хроника Иоанна Диакона, Брюссельский кодекс). Но важнейшие подробности нового военного столкновения между Таврической Русью и Византией содержатся в первостатейном источнике - двух посланиях константинопольского патриарха Фотия, очевидца осады.
Набег русов на византийскую столицу Фотий считал небесной карой, возмездием свыше за безнравственное поведение своих соотечественников. Из его слов следует, что какие-то проживавшие в Константинополе русы стали жертвами знаменитого греческого лукавства. «И как не терпеть нам страшных бед, - спрашивает патриарх свою паству, - когда мы убийственно рассчитывались с теми, которые должны были нам что-то малое, ничтожное?» И далее он упрекает византийцев в том, что они оказались в нравственном отношении ниже язычников: «Не миловали ближних… многие и великие из нас получили свободу по человеколюбию; а мы немногих молотильщиков* сделали своими рабами».
В этом месте послания Фотий как бы мимоходом ссылается на какую-то общеизвестную несправедливость, допущенную греками по отношению к русам. Должно быть, незадолго перед нашествием в Константинополе произошла громкая история, ставшая предметом сплетен и пересудов. Как можно предполагать, несколько русов были обращены в рабов за долги, причем их задолженность была столь невелика, что даже многие византийцы признавали решение суда неправедным.
Но, похоже, что суд подобным образом только по-своему отреагировал на общее изменение политики Византии по отношению к русам. Другое место из посланий Фотия дает понять, что Византия в одностороннем порядке расторгла союзный договор с русами, и инициатором новой «русской» политики выступил сам император Михаил. «Почему ты, - вновь вопрошает Фотий, - острое копье друзей своих презирал, как малокрепкое, а на естественное средство плевал, и вспомогательные союзы расторгал, как озорник и бесчестный человек?»
В данном случае персональное обращение патриарха адресовано «греку», или, точнее, каждому из греков. Но намек вполне прозрачен, ибо, разумеется, никому не нужно пояснять, какой именно «грек» обладал правом вступать в дипломатические сношения с соседями, заключать и расторгать военные союзы. Вероятно, набег на Амастриду имел следствием заключение с Византией союзного договора, предусматривавшего найм русов на императорскую службу. Надо сказать, что патриарх Фотий был полукровкой - его матерью была хазарка. Не исключено, что благодаря именно этому обстоятельству Фотий находился в оппозиции к Михаилу, выступая за более «чуткую» политику по отношению к народам «Великой Скифии». Недаром однажды император в сердцах попрекнул его «хазарской рожей».
Итак, по авторитетному свидетельству константинопольского первоиерарха, ответственность за военный конфликт целиком лежала на византийской стороне. Русы явились под стены Царьграда мстителями за нанесенные им обиды, в сознании своей правоты - юридической и нравственной.
По разным показаниям, встречающимся в источниках, флотилия русов насчитывала от 200 до 360 кораблей, на которых могло разместиться примерно 8000-13000 человек. Между прочим Фотий пишет о «неуправляемой армии», что можно истолковать в том смысле, что у войска русов не было единоначалия, главного вождя.
Силы русов даже по военным меркам того времени не были такими уж значительными, чтобы всерьез угрожать самой столице империи. Но поход был хорошо подготовлен. Русы выбрали для нападения самый подходящий момент. Все внимание имперских властей было тогда сосредоточено на сирийской границе, где арабы в 859 г. нанесли сокрушительное поражение византийской армии под Самосатой, едва не пленив самого императора, который, по словам Продолжателя Феофана, «с трудом спасся, бросив шатры и все имущество». Весну 860 г. Михаил III провел в лихорадочных приготовлениях к новой кампании и в начале июня повел армию в Малую Азию; к сирийскому побережью отправился и флот. В столице остался лишь небольшой гарнизон под командованием патрикия Никиты Оорифы. Русы, как оказалось, только этого и ждали.
На закате 18 июня часовые, стоявшие на северных башнях константинопольских укреплений, забили тревогу. Дата приведена в Брюссельском кодексе: «Михаил, сын Феофила [правил] со своею матерью Феодорой четыре года и один - десять лет, и с Василием - один год и четыре месяца. В его царствование 18 июня в 8-й индикт, в лето 6368 [860 г.], на 5-м году его правления пришли росы на двухстах кораблях…». Эта дата удостоверяется полным соответствием всех хронологических указаний - дня, месяца, индикта, года от Сотворения мира и года царствования (см.: Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2000. С. 106).
Поначалу никто в городе не мог понять, откуда пришла беда. Патриарх Фотий говорит, что «народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынул на наши пределы, как морская волна». Внезапное нападение привело власти и население в полное замешательство. Пораженные ужасом, константинопольцы оцепенело взирали со стен на то, как в заходящих лучах солнца десятки красных ладей беспрепятственно прорвались в самый «иерон» - «святое место», то есть в заповедную внутреннюю бухту Золотого Рога, обыкновенно перегороженную гигантской цепью на поплавках, но теперь по какой-то причине беззащитную (кстати, это единственный известный случай подобного рода; ни до, ни после осады 860 г. греки не делали таких «подарков» врагам).
Речь Фотия, несмотря на ее обильную уснащенность риторическими фигурами, остро дает почувствовать тревожные переживания жителей византийской столицы: «Помните ли вы ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь всех нас готова была закатиться вместе с закатом солнца и свет нашего существования поглощался глубоким мраком смерти? Помните ли тот час невыносимо горестный, когда приплыли к нам вражеские корабли, дышащие чем-то свирепым, диким и убийственным? Когда море тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плаванье, а на нас воздымая свирепые волны брани. Когда они проходили перед городом, неся и выдвигая пловцов, поднявших мечи и как бы угрожая городу смертью от меча. Когда мрак объял трепетные умы и слух отверзался лишь для одной вести: «варвары уже перелезли через стены города, город уже взят неприятелем».
Но русы почему-то не пошли на штурм городских укреплений, которые, в сущности, были беззащитны. Вместо этого они принялись грабить окрестности. Фотий живописует страшные картины жестокости «народа рос»: «Он разоряет и губит все: нивы, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех сражая мечом, никого не милуя, ничего не щадя… Лютость губила не одних людей, но и бессловесных животных - волов, коней, куриц и других, какие только попадались варварам. Лежал мертвый вол и подле него мужчина. У коня и у юноши было одно мертвенное ложе. Кровь женщин сливалась с кровью куриц… Речные струи превращались в кровь. Некоторых колодезей и водоемов нельзя было распознать, потому что они через верх наполнены были телами…».
Между прочим из слов Фотия явствует, что наряду с обычными убийствами русы совершали человеческие жертвоприношения своим богам, закалывая на языческих жертвенниках юношей и коней, женщин и куриц или в ритуальных целях бросая свои жертвы в воду.
Другие детали добавляет Никита Пафлагонянин в своем рассказе о сведенном с кафедры патриархе Игнатии, который в эти дни в качестве узника содержался на острове Теревинт: «В то время злоубийственный скифский народ, называемый росы, через Евксинское море прорвались в залив, опустошили все населенные местности и монастыри, разграбили всю утварь и деньги. Умертвили всех захваченных ими людей. Врывались и в патриаршьи монастыри с варварской пылкостью и страстью. Забрали себе все найденное в них имущество и, захватив ближайших слуг в числе 22, на корме одного корабля всех их изрубили топорами на куски». Самого Игнатия - тщедушного малорослого скопца, имевшего вид человека не от мира сего, - русы, впрочем, не тронули.
Позднее римский папа Николай I в письме к византийскому императору Михаилу III отметил, что среди окрестностей византийской столицы, разграбленных и опустошенных врагом, были даже Принцевы острова в Мраморном море, отстоявшие от Константинополя на 100 километров.
Предав огню и мечу загородные виллы, дворцы и монастыри, русы приступили к осаде. И здесь они действовали напористо и целеустремленно. Осадных машин и приспособлений у них не было, но они воспользовались строительными инструментами, которые всегда носили на себе. Одни из них принялись рыть подкопы под стены, в то время как другие попытались возвести вровень со стеной земляную насыпь, позволявшую перейти на городские укрепления.
Положение было критическое. Хотя патриарх Фотий успел сформировать и вооружить отряды ополченцев из жителей столицы, но выстоять при помощи одних только собственных сил в городе не надеялся никто - ни власти, ни военные, ни обыватели. Между тем императорская армия маршировала по каменистым дорогам Малой Азии в направлении Сирии, грозный византийский флот стоял на якоре в гаванях Кипра. Конечно, к Михаилу был послан гонец, но для того чтобы помочь осажденной столице, императору требовалось время - несколько долгих недель. А ведь под стенами Константинополя счет шел уже не на дни - на часы: подкоп становился все глубже, земляной вал все выше… «Город едва не был поднят на копье», - свидетельствует Фотий.
На исходе третьей недели осады патриарх Фотий решил прибегнуть к заступничеству небесных сил. После торжественного молебствия был устроен крестный ход. Десятки тысяч горожан наблюдали за тем, как патриарх, ради ограждения беззащитного города от неистовства варваров, обошел городские укрепления со священной реликвией - Пречистой Ризой Божьей Матери. И вдруг произошло необъяснимое. Фотий рассказывает об этом так: «Она [Риза] обтекала кругом стены, и неприятели необъяснимым образом показывали свой тыл. Она ограждала город, и насыпь неприятелей разваливалась как бы по данному знаку. Она покрывала город, а неприятели обнажались от той надежды, которой окрылялись. Ибо как только эта девственная Риза была обнесена по стене, варвары принялись снимать осаду города, а мы избавились от ожидаемого плена и сподобились неожиданного спасения. Нечаянно было нашествие врагов, неожиданно совершилось и удаление их».
Случившееся само по себе было чудом. Но позднейшие византийские историки, не удовольствовавшись таким исходом дела, еще резче подчеркнули в происшедшем элемент чудесного избавления. Лев Грамматик, например, пишет: «Василевс, возвратясь [из похода], пребывал с патриархом Фотием во Влахернском храме Божией Матери, где они умоляли и умилостивляли Бога. Потом, вынеся с псалмопением святой омофор Богородицы, приложили его к поверхности моря. Между тем как перед этим была тишина и море было спокойно, внезапно поднялось дуновение ветров и непрерывное вздымание волн, и суда безбожных росов разбились. И только немногие избежали опасности». Повторяя его слова, «Повесть временных лет» также рассказывает о погружении в море Ризы Богородицы, после чего «буря с ветром вста, и волнам великим воздвигшимся засобь [друг против друга], безбожной Руси лодьи возмяте. И к берегу привержени и избиени, яко мало от них таковые беды избегнута, восвояси с побеждением возвратишася».
Однако все эти подробности являются домыслом. В Прологе** сказано, что русы сняли осаду с Царьграда 7 июля. Значит, они простояли под городом 19 дней. За это время Михаил III вряд ли успел бы получить весть о нападении русов и вернуться из похода даже с частью армии***. А если бы он и достиг Босфора, то все равно не сумел бы через него переправиться, так как в проливе хозяйничал флот русов. Фотий в своих посланиях рисует Константинополь брошенным на произвол судьбы, что было бы невозможно, если бы император находился в столице. Равным образом этот важнейший очевидец осады молчит о буре и о разгроме флотилии русов, хотя не приходится сомневаться, что, произойди нечто подобное на самом деле, он не преминул бы отметить столь зримое проявление Божьего гнева. В Западной Европе вообще были уверены, что русы отступили с триумфом. Венецианский хронист Иоанн Диакон (рубеж X-XI вв.) пишет, что они, «предавшись буйному грабительству предместий и нещадно избив очень многих, с добычей отступили восвояси».
Так что же произошло 7 июля под стенами Царьграда - чудо? Для осажденных, несомненно, да. Но русы, вероятно, смотрели на дело иначе. Они тоже начали испытывать некоторые затруднения. Патриарх Фотий коротко отметил, что в лагере русов распространились болезни. Впрочем, отнюдь не это побудило русов снять осаду. Без болезней не обходится ни одна война, а лагерь русов, судя по всему, не был охвачен повальным мором. Главной причиной, по которой русы отступили от города, было то, что они полностью достигли своей цели. Ведь они вовсе не хотели разрушать второй Рим. Вопреки еще одному устоявшемуся мифу, ни в 860 г., ни позже - при Олеге, Игоре и Ярославе - русы и в мыслях не имели «брать» Константинополь. Ведь это означало бы своими руками зарезать дойную корову. С кем тогда торговать мехами и рабами, от кого требовать дани, кто в таком случае будет платить вожделенные динарии за службу в императорской гвардии? Нет, факты показывают, что от набегов русов страдали одни окрестности Константинополя, сам же город - никогда. Но после каждого набега русы увозили на берега Днепра новый договор, скрепленный императорской печатью, главными пунктами которого были торговые льготы для северных «гостей» и возможность для русов беспрепятственного найма на императорскую службу (служба у знатного и богатого господина - социальный идеал той эпохи).
На самом деле, русы протягивали руки к вымени, а не к горлу. Их целью было запугать Византию с тем, чтобы обеспечить себе выгодные условия мира. Они приплыли к Константинополю, чтобы отомстить за своих сородичей и восстановить разорванный Михаилом союз. Фотий недаром отметил, что русы, проплывая мимо городских стен, в ярости потрясали своими мечами. Это жест разгневанного человека, жаждущего мести. Месть была удовлетворена кровавым гульбищем по столичным окрестностям. Юридическая справедливость была восстановлена путем возобновления союзного договора. Вполне вероятно, что условия «дружбы» были закреплены в не дошедшем до нас письменном договоре - первом в длинном ряду русско-византийских соглашений.
Наличие у русов IX в. грамоты - «русских письмен» - удостоверяет Житие Константина Философа. Доказательством тому, что мир был заключен официально, по всем правилам византийской дипломатии, служит одна формула из Олегова договора с греками 911 г., согласно которой этот документ должен был утвердить «межю христианы и Русью бывшую любовь». Каким образом утвердилась эта любовь в 860 г., мы не знаем. Возможно, гонец, посланный Фотием к императору, вернулся к русам с предложением полюбовной сделки. Во всяком случае, русы отступили от Константинополя не гонимые паническим страхом, а в твердой уверенности в том, что отныне здесь вновь будет иметь сбыт и их товар, и их кровь.
Условия русско-византийского договора 860 г., заключенного под стенами Константинополя, были определенным дипломатическим успехом и для греков, ибо, смирив имперскую надменность, русы сами склонились под «легкое иго» Христа (Мф., 11; 29-30). Продолжатель Феофана сообщает, что «насытившись гневом Божиим», русы «вернулись домой - правивший тогда церковью Фотий молил Бога об этом, - а вскоре прибыло от них посольство в царственный город, прося приобщить их Божьему крещению. Что и произошло».
Принятие крещения по греческому обряду формально означало признание вассальной зависимости от Византии. Недаром патриарх Фотий всего через несколько лет после бедственных событий 860 г. отозвался о страшных русах как о союзниках и подданных империи. В окружном послании 866-867 гг., рассказав о крещении болгар, он заметил: «И не только этот народ променял прежнее нечестие на веру во Христа, но даже и многими многократно прославленные и в жестокости и скверноубийстве всех оставляющие за собой так называемые росы, которые, поработив находящихся около них и отсюда возомнив о себе высоко, подняли руки и против Ромейской державы. А в настоящее время даже и они променяли эллинское и нечестивое учение [то есть язычество], которое содержали прежде, на чистую и неподдельную христианскую веру, с любовью поставив себя в чине подданных и друзей наших, вместо ограбления нас и великой против нас дерзости, которую имели незадолго перед тем. И до такой степени разгорелись у них желание и ревность веры, что приняли епископа и пастыря и лобызают верования христиан с великим усердием и ревностью».
Эти слова Фотия являются еще одним доказательством того, что русы вовсе не хотели громить Константинополь. Парадоксальным образом силой своего меча они навязывали империи свою дружбу. Варварские понятия о свободе и чести, как ни покажется странным, находили полное и исчерпывающее воплощение в служебной зависимости от сильного, богатого и щедрого господина. Свои союзнические обязательства русы выполняли свято. В письме к епископу Боспора Антонию патриарх Фотий, уже не опасаясь новых нашествий «безбожного народа рос», благодушно каламбурил, что ныне, благодаря крещению народов Черноморья, это море, бывшее некогда «Аксинос» («негостеприимным»), сделалось не просто «Эвксинос» («гостеприимным»), но более того - «Эвсевис», «благочестивым».
Свидетельство юридического оформления канонической территории древнейшей «Русской митрополии» находим также в списке епархий Константинопольского патриархата («Перечень епископий», Notitiae Episcopatuum), составленном в начале Х в. императором Львом VI Мудрым. Здесь пребывающая в юрисдикции Константинопольского патриархата «митрополия Русская» поставлена на 61-е место.
К сожалению, остается неизвестным, с каким городом была связана эта митрополия. Вероятнее всего, кафедра «русского» епископа находилась где-то на территории Таврической Руси. Центром митрополии мог быть город Русия или область Росия, расположенные в районе Керченского пролива, неподалеку от Матархи/Тмуторокани.
Конечно, это «первое крещение Руси», состоявшееся где-то между 860 и 866 гг., может считаться таковым весьма условно. Вряд ли оно охватило больше нескольких сот человек - «русских» князей и их дружинников. Поэтому ни своими количественными, ни временными показателями «первое крещение Руси» не обозначило вехи в длительном процессе проникновения христианства в Северное Причерноморье и Среднее Поднепровье. Но появление «Русской митрополии» было чрезвычайно важным в церковно-организационном отношении. В этом смысле 860-е гг. имеют значение исходного рубежа, с которого Русская церковь начала свой многотрудный земной путь по тернистой стезе исторического христианства.
Примечания:
* Таков традиционный перевод не вполне ясного греческого слова, стоящего в оригинале текста Фотия. В 1956 г. М.В. Левченко предложил заменить «молотильщиков» на «другие». Но, как можно видеть, эта замена не прибавляет тексту ясности, скорее наоборот.
** Пролог - древнерусский житийный сборник, ведущий свое происхождение от византийских месяцесловов, в котором Жития святых расположены в соответствии cо днями их церковной памяти. Прототипом для него послужили греческие Минологии и Синаксари. Из числа таких сборников наиболее близким к славянскому Прологу считается Минологий, составленный при императоре Василии II (975-1025) и два древних Синаксаря первой половины XI - начала XII вв. В первом из них находится «предисловие», греческое название которого взято в древнеславянских переводах за наименование всей книги.
*** Согласно хронике Симеона Логофета, послы из Константинополя застали императора у Мавропотама (Черной реки). Точная локализация этого гидронима затруднительна, однако обычно его соотносят с Каппадокией, исторической областью на востоке Малой Азии, примерно в 500 км от Константинополя.
Сергей Цветков ака sergeytsvetkov
«Переформат», историк, 30 января - 9 февраля 2015