Жозеф де Местр о конституции (продолжение).
И так, кратко рассказав о французской конституции при ancien régime (и сравнив её с британской), перейдём к рассмотрению революционного законодательства. И в этом вопросе Жозеф де Местр проявляет своё замечательное остроумие:
"Обратитесь к трудам трёх национальных собраний Франции - какое необыкновенное количество законов!
Начиная с 1 июля 1789 года и по октябрь 1791 года, национальное собрание приняло их в числе: 2557;
законодательное собрание за одиннадцать с половиной месяцев приняло: 1712;
Национальный Конвент, с первого дня Республики и по 4 брюмера 4-го года (26 октября 1795 г.), за 57 месяцев, принял: 11210;
ИТОГО: 15479.
Я сомневаюсь, что три рода Королей Франции произвели на свет собрание такой силы. Когда размышляешь об этом бесконечном количестве законов, то испытываешь поочередно два весьма различных чувства: первое есть восхищение или, по меньшей мере, удивление; вместе с г-ном Бёрком* удивляешься тому, что эта нация, легкомыслие которой вошло в пословицу, породила столь упорных тружеников. Здание этих законов есть творение Атлантово, вид которого ошеломляет. Но удивление сразу же переходит в жалость, когда подумаешь о ничтожестве этих законов; и тогда видишь лишь детей, которые убиваются ради построения огромного карточного дома... Почему столь много законов? - Потому что нет никакого законодателя. Что сделали так называемые законодатели в течение шести лет? - Ничего; ибо разрушение не есть созидание...
Не устаёшь от созерцания невероятного зрелища нации, наделившей себя тремя конституциями за пять лет (конституции 3 сентября 1791 г., 24 июня 1793 г. и 5 фрюктидора III года (22 августа 1795 г.), к этому ещё можно добавить нереализованный проект конституции Кондорсе). Ни один законодатель не колебался; он говорит fiat!** на свой лад, и махина движется. Несмотря на различные усилия, которые предприняли в этом смысле три собрания, дела шли всё хуже и хуже, поскольку сочинению законодателей всё более и более не хватало постоянного одобрения Нации...
Может быть, я заблуждаюсь, но та заработная плата, которую с помощью тщеславного неологизма называют жалованием, предупреждает, мне кажется, против французского представительства. В свободном, благодаря закону, и независимом, благодаря своему состоянию, англичанине, который приезжает в Лондон за свой счёт, чтобы представлять Нацию, есть что-то внушительное. Но эти французские законодатели, взимающие с Нации пять или шесть миллионов ливров за то, что они наделяют её законами; эти изготовители декретов, осуществляющие национальный суверенитет при условии получения восьми мириаграммов пшеницы в день***, живут за счёт своей возможности законодательствовать; такие люди, по правде говоря, весьма мало впечатляют ум; и если спросить себя, чего же они стоят, то воображение не может удержаться от того, чтобы не оценивать их в пшенице." ("Рассуждения о Франции"; гл. "Признаки ничтожества во французском Правлении".)
Далее, де Местр снова напоминает нам, что законодательство (как, впрочем, и другие установления, необходимые для человеческого общежития) должно быть органичным. Он сравнивает республиканский государственный аппарат с гигантским механизмом:
"Что же должны мы думать о французской Республике? Откройте глаза и вы увидите, что она не живет. Какой громадный аппарат! Какое множество пружин и колёс! Как грохочут сталкивающиеся одна с другой части! Какое великое множество людей, занимающихся устранением произведённого ущерба! Всё возвещает о том, что природа не имеет никакого отношения к этим движениям; ибо первая черта её творений есть мощь, к которой добавляется экономия средств: поскольку всё размещается на своих местах, нет никаких сотрясений, никаких колыханий. Из-за слабости всех трений нет никакого шума, и это молчание величественно. Именно так в физической механике - полным равновесием, сбалансированностью и точной симметрией частей - достигается то, что сама торжественность движения предстаёт перед удовлетворенным глазом как покой... Писаная конституция, подобная той, которая правит сегодня Французами, является лишь автоматом, который имеет одни внешние формы жизни. Человек, предоставленный своим собственным силам, есть в лучшем случае изделие Вокансона****; чтобы быть Прометеем, надо вознестись на небеса; ибо законодатель не может себе подчинять ни силой, ни рассудком." ("Рассуждения о Франции"; гл. "Признаки ничтожества во французском Правлении".)
"Современная философия одновременно слишком материальна и слишком самонадеянна, чтобы увидеть истинные пружины политического мира. Одно из её безумий составляет вера в то, что какое-то собрание может учредить нацию; что конституция, то есть совокупность основных законов, которые годятся для нации и которые должны снабдить её той или иной формой правления, представляет собой такое же произведение, как любое иное, требующее лишь ума, знаний и упражнений; что можно обучиться своему ремеслу основателя, и что люди, однажды это замыслив, могут сказать другим людям: соорудите нам правление, как говорят рабочему: соорудите нам пожарный насос или чулочновязальный станок. Однако есть истина столь же доказуемая в своём роде, как теорема в математике: что никакое великое учреждение не является результатом обсуждения, что человеческим произведениям присуща бренность, соответствующая количеству людей, в них участвующих, и научному и рассудочному снаряжению, которое к ним применяется априори*****." ("Рассуждения о Франции"; гл. "Признаки ничтожества во французском Правлении".)
В заключение, Жозеф де Местр напоминает так же и о деспотизме нового правления. В октябре 1795 года в Париже произошёл "Вандемьерский мятеж" (происходивший 11-13 вандемьера или 3-5 октября). Непосредственным поводом к его началу послужили т.н. "декреты о двух третях", с помощью которых члены Конвента решили продлить свои полномочия законодателей: две трети депутатов, которых предстояло избрать, обязательно должны были состоять из выбывающих членов Конвента (500 из 750). Для принятия декрета были проведены фиктивные выборы, и не смотря на их полный провал (три четверти департаментов и весь Париж декрет отвергли), декрет "о двух третях" был торжественно объявлен принятым французским народом. Это почти единственный в своём роде пример такого циничного презрения к обыкновениям в области конституционного права. Выступление было жестоко подавлено, буквально утоплено в крови, против "мятежников" была применена артиллерия. Особенно страшным было избиение на паперти церкви Сен-Рок, где восставших расстреливали картечью. (Ещё следует добавить, что в подавлении восстания отличился будущий узурпатор Наполеон Бонапарт.)
"Можно сказать сейчас, что опыт произведён; внимательность изменяет тем, кто говорит, что французская конституция идёт вперед: конституцию принимают за правление. Последнее представляет собой весьма развитый деспотизм, который лишь слишком быстро шагает; но конституция существует разве что на бумаге. Её соблюдают, её нарушают в зависимости от интересов правителей; народ ни за что не считают, и оскорбления, которые его господа ему наносят, облекая в формы уважения, вполне способны излечить его от заблуждений." ("Рассуждения о Франции"; гл. "Признаки ничтожества во французском Правлении".)
"Никто не сравняется в терпении с этим народом, называющим себя свободным. За пять лет его заставили согласиться на три конституции и на революционное правительство. Тираны сменяют друг друга, и народ вечно повинуется. Любые его усилия выбраться из своего ничтожества всегда оказывались безуспешными. Его хозяевам же удавалось сразить его, издеваясь над ним. Они говорили народу: "Вы думаете, что не желаете этого закона, но, будьте уверены, вы его желаете. Если вы осмелитесь отказаться от него, мы расстреляем вас картечью, наказав за нежелание принять то, что вы хотите". - И они, хозяева, так и поступили." ("Рассуждения о Франции"; гл. "О старой французской Конституции. Отступление о Короле и о его обращении к Французам в июле 1795 года".)
__________
* Об этом Бёрк пишет в "Размышлениях о революции во Франции", 1790 г.
** Да совершится! (лат.).
*** Конституция III года установила размер годового жалования парламентариям в 3000 мириаграммов пшеницы. (Мириаграмм - вес в 10.000 граммов).
**** Жак де Вокансон (1709-1782) - один из величайших французских механиков, создатель многочисленных автоматов (таких как "Игрок на флейте", "Игрок на тамбурине", "Утка"), которые сделали его знаменитым во всей Европе.
***** По этому поводу, у де Местра несколько далее следует любопытное замечание: "Невероятная слабость одинокой человеческой власти такова, что она сама не может даже узаконить какое-либо платье. Сколько докладов было представлено Законодательному корпусу относительно одежды его членов? По меньшей мере три или четыре, но всегда напрасно. За границей продают изображения этих прекрасных костюмов, в то время как парижское мнение их не признаёт... Обычная одежда, современница великого события, может быть узаконена этим событием; тогда черты, её отличающие, избавляют её от господства моды: в то время как другие одежды изменяются, эта остается всё такой же, и уважение окружает её навсегда. Примерно таким же образом создаются одеяния высших должностных лиц." Похожее замечание де Местр делает и по поводу революционных праздников, которых никто не праздновал (для "празднования" приходилось людей сгонять силой), в то время как "реакционные" празднования в честь святых продолжали отмечаться повсеместно: "А вы, властители земли, могущественные Величества, непобедимые Завоеватели! только попытайтесь приводить народ ежегодно в один и тот же день в отмеченное место, ЧТОБЫ ТАМ ТАНЦЕВАТЬ. Я прошу у вас малого, но я осмелюсь торжественно сомневаться в том, что это у вас получится...".
"Обратитесь к трудам трёх национальных собраний Франции - какое необыкновенное количество законов!
Начиная с 1 июля 1789 года и по октябрь 1791 года, национальное собрание приняло их в числе: 2557;
законодательное собрание за одиннадцать с половиной месяцев приняло: 1712;
Национальный Конвент, с первого дня Республики и по 4 брюмера 4-го года (26 октября 1795 г.), за 57 месяцев, принял: 11210;
ИТОГО: 15479.
Я сомневаюсь, что три рода Королей Франции произвели на свет собрание такой силы. Когда размышляешь об этом бесконечном количестве законов, то испытываешь поочередно два весьма различных чувства: первое есть восхищение или, по меньшей мере, удивление; вместе с г-ном Бёрком* удивляешься тому, что эта нация, легкомыслие которой вошло в пословицу, породила столь упорных тружеников. Здание этих законов есть творение Атлантово, вид которого ошеломляет. Но удивление сразу же переходит в жалость, когда подумаешь о ничтожестве этих законов; и тогда видишь лишь детей, которые убиваются ради построения огромного карточного дома... Почему столь много законов? - Потому что нет никакого законодателя. Что сделали так называемые законодатели в течение шести лет? - Ничего; ибо разрушение не есть созидание...
Не устаёшь от созерцания невероятного зрелища нации, наделившей себя тремя конституциями за пять лет (конституции 3 сентября 1791 г., 24 июня 1793 г. и 5 фрюктидора III года (22 августа 1795 г.), к этому ещё можно добавить нереализованный проект конституции Кондорсе). Ни один законодатель не колебался; он говорит fiat!** на свой лад, и махина движется. Несмотря на различные усилия, которые предприняли в этом смысле три собрания, дела шли всё хуже и хуже, поскольку сочинению законодателей всё более и более не хватало постоянного одобрения Нации...
Может быть, я заблуждаюсь, но та заработная плата, которую с помощью тщеславного неологизма называют жалованием, предупреждает, мне кажется, против французского представительства. В свободном, благодаря закону, и независимом, благодаря своему состоянию, англичанине, который приезжает в Лондон за свой счёт, чтобы представлять Нацию, есть что-то внушительное. Но эти французские законодатели, взимающие с Нации пять или шесть миллионов ливров за то, что они наделяют её законами; эти изготовители декретов, осуществляющие национальный суверенитет при условии получения восьми мириаграммов пшеницы в день***, живут за счёт своей возможности законодательствовать; такие люди, по правде говоря, весьма мало впечатляют ум; и если спросить себя, чего же они стоят, то воображение не может удержаться от того, чтобы не оценивать их в пшенице." ("Рассуждения о Франции"; гл. "Признаки ничтожества во французском Правлении".)
Далее, де Местр снова напоминает нам, что законодательство (как, впрочем, и другие установления, необходимые для человеческого общежития) должно быть органичным. Он сравнивает республиканский государственный аппарат с гигантским механизмом:
"Что же должны мы думать о французской Республике? Откройте глаза и вы увидите, что она не живет. Какой громадный аппарат! Какое множество пружин и колёс! Как грохочут сталкивающиеся одна с другой части! Какое великое множество людей, занимающихся устранением произведённого ущерба! Всё возвещает о том, что природа не имеет никакого отношения к этим движениям; ибо первая черта её творений есть мощь, к которой добавляется экономия средств: поскольку всё размещается на своих местах, нет никаких сотрясений, никаких колыханий. Из-за слабости всех трений нет никакого шума, и это молчание величественно. Именно так в физической механике - полным равновесием, сбалансированностью и точной симметрией частей - достигается то, что сама торжественность движения предстаёт перед удовлетворенным глазом как покой... Писаная конституция, подобная той, которая правит сегодня Французами, является лишь автоматом, который имеет одни внешние формы жизни. Человек, предоставленный своим собственным силам, есть в лучшем случае изделие Вокансона****; чтобы быть Прометеем, надо вознестись на небеса; ибо законодатель не может себе подчинять ни силой, ни рассудком." ("Рассуждения о Франции"; гл. "Признаки ничтожества во французском Правлении".)
"Современная философия одновременно слишком материальна и слишком самонадеянна, чтобы увидеть истинные пружины политического мира. Одно из её безумий составляет вера в то, что какое-то собрание может учредить нацию; что конституция, то есть совокупность основных законов, которые годятся для нации и которые должны снабдить её той или иной формой правления, представляет собой такое же произведение, как любое иное, требующее лишь ума, знаний и упражнений; что можно обучиться своему ремеслу основателя, и что люди, однажды это замыслив, могут сказать другим людям: соорудите нам правление, как говорят рабочему: соорудите нам пожарный насос или чулочновязальный станок. Однако есть истина столь же доказуемая в своём роде, как теорема в математике: что никакое великое учреждение не является результатом обсуждения, что человеческим произведениям присуща бренность, соответствующая количеству людей, в них участвующих, и научному и рассудочному снаряжению, которое к ним применяется априори*****." ("Рассуждения о Франции"; гл. "Признаки ничтожества во французском Правлении".)
В заключение, Жозеф де Местр напоминает так же и о деспотизме нового правления. В октябре 1795 года в Париже произошёл "Вандемьерский мятеж" (происходивший 11-13 вандемьера или 3-5 октября). Непосредственным поводом к его началу послужили т.н. "декреты о двух третях", с помощью которых члены Конвента решили продлить свои полномочия законодателей: две трети депутатов, которых предстояло избрать, обязательно должны были состоять из выбывающих членов Конвента (500 из 750). Для принятия декрета были проведены фиктивные выборы, и не смотря на их полный провал (три четверти департаментов и весь Париж декрет отвергли), декрет "о двух третях" был торжественно объявлен принятым французским народом. Это почти единственный в своём роде пример такого циничного презрения к обыкновениям в области конституционного права. Выступление было жестоко подавлено, буквально утоплено в крови, против "мятежников" была применена артиллерия. Особенно страшным было избиение на паперти церкви Сен-Рок, где восставших расстреливали картечью. (Ещё следует добавить, что в подавлении восстания отличился будущий узурпатор Наполеон Бонапарт.)
"Можно сказать сейчас, что опыт произведён; внимательность изменяет тем, кто говорит, что французская конституция идёт вперед: конституцию принимают за правление. Последнее представляет собой весьма развитый деспотизм, который лишь слишком быстро шагает; но конституция существует разве что на бумаге. Её соблюдают, её нарушают в зависимости от интересов правителей; народ ни за что не считают, и оскорбления, которые его господа ему наносят, облекая в формы уважения, вполне способны излечить его от заблуждений." ("Рассуждения о Франции"; гл. "Признаки ничтожества во французском Правлении".)
"Никто не сравняется в терпении с этим народом, называющим себя свободным. За пять лет его заставили согласиться на три конституции и на революционное правительство. Тираны сменяют друг друга, и народ вечно повинуется. Любые его усилия выбраться из своего ничтожества всегда оказывались безуспешными. Его хозяевам же удавалось сразить его, издеваясь над ним. Они говорили народу: "Вы думаете, что не желаете этого закона, но, будьте уверены, вы его желаете. Если вы осмелитесь отказаться от него, мы расстреляем вас картечью, наказав за нежелание принять то, что вы хотите". - И они, хозяева, так и поступили." ("Рассуждения о Франции"; гл. "О старой французской Конституции. Отступление о Короле и о его обращении к Французам в июле 1795 года".)
__________
* Об этом Бёрк пишет в "Размышлениях о революции во Франции", 1790 г.
** Да совершится! (лат.).
*** Конституция III года установила размер годового жалования парламентариям в 3000 мириаграммов пшеницы. (Мириаграмм - вес в 10.000 граммов).
**** Жак де Вокансон (1709-1782) - один из величайших французских механиков, создатель многочисленных автоматов (таких как "Игрок на флейте", "Игрок на тамбурине", "Утка"), которые сделали его знаменитым во всей Европе.
***** По этому поводу, у де Местра несколько далее следует любопытное замечание: "Невероятная слабость одинокой человеческой власти такова, что она сама не может даже узаконить какое-либо платье. Сколько докладов было представлено Законодательному корпусу относительно одежды его членов? По меньшей мере три или четыре, но всегда напрасно. За границей продают изображения этих прекрасных костюмов, в то время как парижское мнение их не признаёт... Обычная одежда, современница великого события, может быть узаконена этим событием; тогда черты, её отличающие, избавляют её от господства моды: в то время как другие одежды изменяются, эта остается всё такой же, и уважение окружает её навсегда. Примерно таким же образом создаются одеяния высших должностных лиц." Похожее замечание де Местр делает и по поводу революционных праздников, которых никто не праздновал (для "празднования" приходилось людей сгонять силой), в то время как "реакционные" празднования в честь святых продолжали отмечаться повсеместно: "А вы, властители земли, могущественные Величества, непобедимые Завоеватели! только попытайтесь приводить народ ежегодно в один и тот же день в отмеченное место, ЧТОБЫ ТАМ ТАНЦЕВАТЬ. Я прошу у вас малого, но я осмелюсь торжественно сомневаться в том, что это у вас получится...".