Domus Nostrum Часть №1
Оригинал взят у kiev_andrash
Некоторые события требуют своего представления.
Этот способ представить, являя собой лишь срез общих сплетений, высвечивает определенные узловые точки перехода. В конце концов история это лишь перетекание форм сознания по поверхности умысливающих тел. В данном случае, некоторая обрывистость последующих текстов, связана с компилятивным характером. Свободный текст был разбит на сортируемые части и некоторые темы получат больше внимания, некоторые частности станут главными предметами, создав впечатление, что они важны сами по себе и затмевают общее.
На деле это не так.
Их задача быть иллюстрациями ибо ничто так не открывается в лучшей перспективе, как частность взятая сам по себе.
Все остальное - есть толкование толкований и каждый волен умыслить все сам - проверка текстов и данных, их фактология и идеология не потребуют тайных архивов.
Помимо прочего, есть вещи, явления, которые исчезнув, забрали с собой и часть смысла. Их участие в процессах в определенный момент было настолько очевидным и само собой разумеющимся, что никто не удосужился их описать отдельно или обозначить в динамике.
Забывание очевидного это самое главное допущение в понимании прошлого.
Именно утрата очевидных вещей, банальностей, есть главное искажение, а не попытка спрятать нечто тайное и неизведанное.
Если составлять список этих утрат-допущений, то наверное первое такое допущение будет сам человек - его природа и его способность мыслить, а так же то, как он мыслит и как хранит память о себе и о причинах себя.
Идея цикла истории, говорит о преемственности логических связей.
Именно это значение я вкладывал в это слово - не повторяемость одних и тех же событий, словно в спирали, но фазовая тождественность и логическая преемственность внутри прописанного сценария.
Последний, есть, по нашему мнению, главный дискурс европейской истории в узком смысле управляющих элементов.
Осознание некой поступательной логики и попытка узреть некие долгие фазы, привели к попытке создать описание этого явления, которое, при развитии науки, приобрело теорию механики и кратности само-рефлексии.
Т.е, исчезнувшее явление, которое было обозначено как Нечто и переведено из одной формы мышления в другую, где оно обретет то самое сакраментально -непонятное теперь Deus Vult.
Если смотреть на прошлое как на локации миров-во-времени или сокращая - мира-времени, то фактор демографии станет весьма хорошим подспорьем для проявления картины в том представлении, каким ее видели современники.
Понятие качества города и его само-осознания, напрямую завязано и на его количественную величину. Теория больших городов с постоянным притоком новых жителей релевантна только в условиях истории Европы (да и мира пожалуй) в эпоху индустриализации, когда рост количества жителей и размера городов, стал масштабируемым в коротком промежутке времени. При этом тут совпали все условия - общий рост населения, смена способа организации общества, отказ от сдерживающих факторов ("феодализма" в частности), уменьшение смертности, увеличение средней продолжительности жизни, улучшение питания и тд.
Все это было новым и дотоле неизвестным.
Поэтому рассуждения о виде города и его жизни в эпоху до XIX века, всегда чреваты сползанием в проговаривание своей современности, используя хронологию прошлого - сиречь описание своего мира-времени, втиснутое в одежды старой эпохи. Так, я убежден, что город никогда не был открытым поселением и что идея свободы - есть сугубо порождение городского существа, не мыслимое вне контекста структур города и его истории.
Нынешняя модификация вновь таки современной теории полисов как совокупности равных граждан, так же не имеет ничего общего к истории - обозримой по преемственности истории - городов.
То, что было нарративным мифом - полис античности, было приложено к созданию современного города и современного типа его устройства, но при этом исходило из реалий другого прошлого, оставившего после себя свои структуры - концентрация промышленности в городах, это прямое продолжение цеховых кварталов, а совет и мэрия есть институты средних веков, а не "античного" полиса.
Это смесь, которая нуждается в сепарации.
В той же степени, сравнивать город возникший у стен замка, res-public Италии или наследника "античности" как единые и схожие единства, есть по меньшей мере упрощение. Здесь именно тот случай, когда частность и крафтовость есть определитель и до определенной эпохи, как кажется вплоть до XVII века, никаких типовых решений в отношении города как формы поселения попросту не было.
Под типовым решением я имею ввиду некую общую технологию управления, быта, устройства или правил. Поэтому такие как бы схожие для городов вещи - стены укреплений, подвод воды или даже рыночная площадь, это не типовые решения, но структуры локального мира-времени.
Т.е. рыночная площадь в разных городах не обязательно мыслилась как единая функция, но представляла собой скорее список и карту доступа. В мышлении того времени, сама идея обобщения была бы рывком в новые области мысли. Поэтому при всей схожести, никаким образом невозможно поставить знак равенства между хрестоматийными примерами торговых республик Италии - Генуи и Венеции.
Приводя упрощение - можно говорить, что рынок Нюрнберга и рынок Ульма, это были два разных явления, которые объединяло не само понятие-идея (торговля), а качество как характеристика доступа.
Рыночные площади возникли там, где были подходящие формы - в данном случае открытая местность со складами, что породило со временем обобщающую идею рынка, или идея рынка была разработана изначально как технология, которая требовала определенной функции - наличия открытого места и возможности поставить там склады.
Сейчас это все кажется простыми рассуждениями, но в эпоху отсутствия скоростного сообщения, способов хранения, множества преград и ограниченности сообщения по разным иным причинам, эти вопросы - вопросы обустройства узнаваемого и одинаково функционирующего пространства, были ключевыми для т.н. международной торговли. И даже в отношении локального воздействия - доступ на рынок города всегда был жестко регулируем и подконтролен и только в XIX веке наступила либерализация правил, сведенных к уплате мзды за право торговли.
Город как место про-живания, есть лишь часть общего пространства, где действие происходит помеж живых существ. Это определяет интерес не только к самой структуре, которая как бы стоит особняком - структура города, его архитектура и план застройки есть часть реализации того, что было умыслено живущими в нем и вокруг него.
Понимание этих живущих не всегда есть память и преемственность - их мышление не просто стена разделения, но специфическое отличие, которое напрочь игнорируется исходя из либеральной концепции равенства, истолкованной в превратном духе страха перед злоупотреблениями, коих было не мало.
В данном случае, речь идет скорее о видовом различии, чьи глубинные корни исходят из понимания, что вид - это не только и не столько расовое или этническое, но и мыслительное различие, совокупное различие духа-плоти, намеренно стертое нынешней системой образования.
Старое кастовое общество, скрытое под общим термином феодализма, было не только обществом разделения по правам и обязанностям, но и подразумевало способ мышления как признак видового отличия.
Еще более жестким это могло быть в том, что условно называют "античностью", но что, как кажется, было параллельным и одновременным со-существованием двух систем человеко-определения, где это самое умысливание и его способ, были в немалой степени признаки расслоения по системам и формам мышления, дошедшие до нас как формы, в том числе, правового обособления и даже, различия по способам проживания.
Другими словами, описанные различными периоды хронологии прошлого, могли быть одновременными явлениями, которые были разделены и поставлены в последовательной преемственности друг к другу именно в пику смене восприятия умысливания времени и самого человеческого существа.
Сам подход изменился и из него, из способа передачи в будущее самое себя, исчезла вариация мышления, как определителя места в мире.
Одновременно со сменой мышления шла и смена времени.
Упадок быта и ожидание роста населения, как способа для воссоздания прежних более высоких стандартов, следует сделать сравнение между эпохами-толчками - условный 1500 год (который можно считать началом человека современного - римо-"возрожденного"), условный 1100 (когда, как мыслится, "темные" средние века, сменились "светлыми" - всеобщим оживлением событий и жизни, сиречь большим количеством данных для взгляда из нынешнего века) и наконец, 800 год по нашей эре (это точка, по которой меряют начало современной Европы - полное само-достаточное рождение из государства франков под эгидой Пипинидов).
Цифры следует принимать не как финальную истину, не как спорный аргумент, но как инструмент познания и определения мер. Это исключительно локальное миро-время, сиречь цифра, рассматриваемая для какого то периода времени, не есть проекция от нынешней эпохи, но самодостаточная величина, которая, разумеется, может быть сравнена лишь для определения окружения и указания на способность населения преобразовывать пространство вокруг себя в том моменте, который берется как срез.
Цифры для Европы около 1500 года - это район от 45-55 млн жителей, меньше или больше в зависимости от оценок, которые приведут к стабильному остатку в 70-80 млн через столетие - в 1600 г. Возможно несколько больше, если дать допущения на хорошие годы.
Для эпохи перед чумой, около 1300-1350 гг, которая ставится как крайний предел демографического роста средних веков, эта цифра - цифра Европы в целом, будет в пределе 35-45 млн жителей. Это весьма отлично от оптимистичных оценок в 70 млн для той же эпохи, принятых ранее в истории. Учитывая цифры, по которым считают, что чума унесла от одной пятой до одной третей населения, после чумной мир - это едва ли 15-28 млн в сухом остатке. Оценки весьма стрессовые, особенно для масштабов территории.
Известно, что начиная с 1500 года, население Европы неизменно растет вопреки войнам и голоду, болезням и смертности. Тренды до нам почти не известны, хотя разумеется, претензия на понимание есть постоянно. Но ввиду отсутствия инструментария, и ввиду редких выборок, наподобие флорентийского ценза XV века, все есть гадание.
Предположительная тенденция выводится исключительно из логики и хронологии.
Хронология чумного мира указывает на предположительный упадок населения и его сокращение, но требует принятия идеи роста для получения взрывного базиса начала XVI века. Если бы не чума, утверждение о волнообразном росте и упадке числа населения, было бы исключительно догадкой в числе других, но не основным постулатом. Мы видим лишь готовы расклады и то, куда их ведут силы, получившие начало в темноте нашего незнания.
К тому моменту, как европейцы нашли обходной путь в Индию и Китай, исламский мир составлял пулл в примерно 65-80 млн человек, в то время как Европа в совокупности едва ли могла насчитать 50-55 млн. В то же время, такие страны как Индия или Китай, колебались в пределах 1350 года с показателем 80 и 45 млн жителей соотвественно.
Альфонсо д'Авалос, граф Иччия, маркиз Васто и прочее и прочее, став губернатором Милана от имени Карла V Габсбурга, застал Миланский дукат в состоянии урезанного принципата Висконти-Сфорца, с населением 25-40 тысяч жителей для столицы. Более оптимистические цифры говорят о 80 тысячах граждан Милана. Сам дукат наверное имел около 600-800 тысяч жителей. Нижним пределом будет 450 тысяч. Число дворянского сословия могло доходить от 800 до 2,2 тысяч фамилий, если учесть даже мелких собственников или претендентов на благородные фамилии. Более 300 тысяч жителей были скорее всего крестьянами и землепашцами. Анклавы местных родовых или условно-племенных образований, все еще занимали какие то пространства, особенно на севере в Альпах. Добавим духовенство, горожан других городов-коммун, пришлых переселенцев, особенно с Германии, мы получим весьма пестрый ковер противоречивых связей, где каждая общность, являет собой часть целого и целое в себе.
Какое это имеет значение для общей демографии?
Только одно - качество этих жителей было не равномерно внутри собственного пространства и вариации типов были куда сильнее, чем на территории более многочисленного, но в то же время более примитивного Востока. Если сравнивать активные элементы двух миров - первый, мир Европы условного 1500 года, при всей своей дикости и грубости, был существенно более динамичен, чем более многочисленный, но однородно развитый мир Востока. Другими словами именно дикость европейцев в бытовом плане стала их преимуществом. Это совершенно по иному ставит вопросы населенности и стимулов к развитию.
Европа 1100 года - та, что изображена наверху, это сгусток разобщенности и связей, которые нам уже не понятны. Это удивительный факт, который собственно и лежит в основе, как мне думается, любых теорий об античном Риме - понять мышление римского нам куда проще, чем скажем мышление этих самых средних веков.
Разумеется, у нас на деле есть уже переводчики - вся история классицизма это маркетинг и пропаганда "римского". В нашей голове уже есть матрица, в которой "римское" соединено с "блистательным веком" XVIII столетия, под которым лежит теоретическая база из "эпохи возрождения".
Сиречь все разумно.
Но в этом то и дело - нам только кажется ибо мы видим все через призму более близкого нам времени, XVIII и XIX веков, увлеченных "римским" вначале как культурно, а потом и исторически. Т.е., учитывая, что само понятие "историзма" самое по себе есть изобретение пост-наполеоновской эпохи, эти воззрения нам близки ввиду близости ментальных карт.
Но средневековье уже было "прошлым" для XIX века, который однозначно принял сторону "света", оставив "темные века" в удел романтикам и романтическому, которое в свою очередь сформировало нынешнее представление о средневековье. Соответственно, переходя вглубь веков, мы совершаем путешествием по вехам наших ментальных карт, выискивая узнаваемые символы нашей эпохи, которые мы представляем "цивилизацией". Т.е., грубо говоря, наш спор о средних веках это часто спор о быте и его нравах.
Не более.
Поэтому говоря о цифрах, всегда стоит помнить, что они условны - и год 1100, это не точный срез статистики, но попытка найти некую идею цифры в обобщении.
Для условного XVI века это динамика приростов, которые при всей недостоверности, задают картину. При понимании той же империи Карла Великого и Европы возникшей на ее землях, это тоже имеет вероятность некоего достоверного прочтения. Но в отношении некоторых эпох - это больше вызов, чем реконструкция. По сути для средних веков все цифры в той или иной степени зависят от оценок Карла Белоха. Так, цифра в 60-62 млн жителей для условно очерченной Европы в современном понимании для этого среза, мне кажется завышенной. Можно приводить множество аргументов, но здесь скорее следует говорит о чем то другом.
О распределении этого населения.
Представим себе, что мы пытаемся поделить\оценить населенность той или иной части Европы для 1100 года.
Вверху представлена карта, которая очерчивает рубежи локаций. Огромная центрирующая Римская Империя - она же Германия и Италия, на деле совершенно не равномерный сгусток людей на разных территориях. Это около 14-18 млн в целом. На юге около 1,2-2 млн в королевстве норманнов. На Западе Галлия, которая неизменно получает 8-12 млн жителей от Цезаря до раннего средневековья, пока не превзойдет, как считают 20 млн, получив откат из-за опустошения чумной волной и достигнув вновь этой цифры лишь к XVII веку. Англия это 2 млн с Шотландией, Иберы - это 6-8 млн, хотя возможно речь стоит вести о 4 млн в тн мусульманской Испании и не более 1,2 млн в тн христианской Испании. На Востоке лежит Ромея с ее 6-7 млн после потери Анатолии. Равнины Дуная и сопредельные части Балкан - около 3,6 - 5 млн максимум. Скандинавия - около 1,3 млн на всех, включая Финляндию. То, что называют Польшей - это тысяч 600-800. Прибалтика - того меньше. Восточная Европа обозначенная как "руские княжества" - это пулл земель в 2-3 млн жителей. Если уж идти дальше и добавить Восток и север Африки - картина тут не завиднее - Африка и Египет - это на деле едва ли 3-6 млн все. Передняя Асия - еще 2-3 млн. Анатолия - еще 2-5 млн. Итого - от 40 млн жителей. И этот момент распределения заставляет остановится на нем подробнее. Опорной точкой может стать умысливание количественное города, как наиболее представленного среза концентрации населения.
Для выбранного 1100 года, цифры масштаба начинаются от 20 тысяч, но большинство этих цифр лежит в плоскости преувеличения по значению - Константинополь неизменно получает высокие цифры. Его население на этот период варьируется от 100 до 250 тысяч. Для сравнения - все Население Норвегии или Шотландии колебалось в пределах 200-300 тысяч. Высокие цифры имеет Каир и города Аль-Андалуса.
Сиречь Восток, в исламском или христианском исполнении составляет демографический центр и смотреть на карту в таком случае следует осознавая, что Византия и Юг Италии, равно как и бассейн Черного Моря - это окраины того, восточного мира, а не партнер Запада, смотрящий в его сторону. Это состояние дел будет переломлено лишь в эпоху XVIII века, когда Европа окончательно приобретет преимущество в демографии, создав достаточный сурплюс для себя.
Внизу на карте есть попытка указать на это распределение с массивами основного населения и крупнейшими городами как их традиционно считают:
То, что выделено в пределах Ромеи и Южной Италии, имело между собой крепкие связи взаимоотношений. Массив Окситании и Иберии оперировал в Тирренском море, но между собой не взаимодействовал ввиду "войны" религий. В равной степени огромный массив населения на севере Запада - это ареал внутреннего мира, отличный от южан и замкнутый в себе. Разумеется, нет никаких преград и сообщение между мирами было всегда. К этому периоду, тому, что будет обозначено началом, еще будет возвращение.
То, чем была Европа около 800 года официальной хронологии, можно обозначить одним словом - франки.
Это удивительный момент перехода, когда понятие государственности все еще олицетворялось понятием управляющего племени.
За фоном этого постулата исчезает все остальное.
Мир стал территорией готов, франков, бургундов, лангобардов и даже Ромея, стала землями ромеев. Племя стало выше идеи объединяющего государства, но была ли эта идея в том исполнении, как ее умыслили изучатели древностей и римлян?
Разумеется, римлян так же меряли понятием племени, но тогда, сама их история есть выдумка эпохи племенных мер - попытка умыслить в категории пороков и добродетелей состав плоти названной племенем. Здесь сохранена все та же схема - все, что видимо и на свету, что управляет и имеет форму организации, привлекает внимание, сосредоточено в первую очередь в некой расе, виде, основанном на происхождении и перечне отличий.
Едва ли в то время можно говорить о родовом наследии и фамильном управлении. Тут стоит видении священного выбора - rex есть не столько правитель, сколько жрец-управитель.
Определитель знаков и судеб в общем круге.
Поэтому понимание, что рассуждая о франках, стоит помнить, что речь идет не о Галлии и ее населении, не о Германии или каких иных современных государствах, но о тонком слое некоей группы, описанной в терминах некоего нарратива и чье все основание лежит в схеме некоего Григория Турского, принятой и "подтвержденной" иными "источниками".
Но разве это не указатель на схожую роль и миссию?
Где слово франк, не имеющее точной этимологии в германских языках, весьма условно определяемое как "свободный", стоит маркером не только целого племени, ставшего основой большинства дворянских родов Галлии и Германии, Италии и Арагона, но по сути обозначает собирательное название для "западного" человека, как слово "северянин" - норманн, стало отличать франка и его подданных от иных свободных людей.
Сиречь, поиск "франка", это фокус на тонкой прослойке видимого, которая отвлекает от той полутени и тени, что лежит за границей этого франкского мира.
Франкская империя может дать мало цифр для понимания сословного ценза.
Учитывая цифры армий и имена владетельных персон, размах раздач и неспособность эффективно управлять за пределами определенной территории\округа, представляется возможным, что число "дворян" едва ли составляло цифру больше 1-2%, а число воинов не-ополченцев едва ли могло быть больше этой цифры. Но даже эта цифра огромна - фактически она задействует все мужское население могущее себя выводить из франкского племени (мы говорим именно о франках, как прото-этносе, а не обо всем подчиненном населении).
И снова читаются общие глоссы.
Греческое тиранос - это то же, что и франк\франс, произнесенное через другой звук, в свою очередь ф-ранк, это б-ранник - воин, что вполне отчетливо видно из самой сути этого племени и лингвистически едва ли противоречит германским корням этой народности. Но подобное поименование не есть этнос, а их язык есть арго, а не лингва обособления.
Картина бесконечных семейных склок потомков Меровея и Хлодвига (чье имя Кловис\Хровис\Храбрый по видимому есть лишь поименование - кличка бандитов посвященных банд), закрывает вопрос ресурса управления, где при наличии массы галло-римлян и прочих бывших под властью Рима племен, остается пространство фактически не подвластное франкам, но тем не менее, управляемое и имеющее свою историю, пусть и скрытую на несколько столетий в рубрику "темных веков".
Сиречь франки для Европы - это римляне для античности - не будь их, не о чем было бы говорить белым людям.
Учитывая допущение толкования их имени как "воинов", получаем сословный бунт - военнизированные поселенцы захватили власть и из своей среды выбрали главного - вновь, факт наличия таких вот "варварских" королевств, всегда пребывает в контексте Рима - они мыслили все еще категориями римского, а не строили нечто обособленное.
Обособленность будет в головах их потомков.
Так, в некой степени, история ранней Европы после Рима, это описательные наклейки на карте событий - воины-франки, готы-высокие, норманны-северяне, лангобарды-длиннобородые, бургунды-горожане. Даже вандалы - это все те же венделы, венды, кои могут иметь свои корни и в турецком "бендеры" и персидском "бандар" - порт.
Цифры по франкам, едва ли во всей своей совокупности превышали 60 тысяч бранников. Это вполне коррелирует с цифрами армии квартированной. Та же аналогия, позднее, будет прослежена в Франкии X-XI века, где появится некое сословие воинов - miles. Но это всего лишь обратное прочтение limes - пограничная зона в терминах римской оборонительной политики.
Сиречь это не некое сословие "рыцарей", но пограничники и поселенцы на границах - точно такое явление, как акриты Византии.
Тут стоит понимать и цифры общего демографического пулла - с одной стороны, это голая статистика, но с другой, есть вещь практически прошедшая незамеченной - это обобщение населения.
Едва ли бы "античный" грек или римлянин или некто иной, понял бы идею пересчета населения как равного друг другу - рабы никак не могли быть считаемы вместе с господином.
Романтизированный разум историка XIX века, с его отменами сословным границ и рабства, считал само собой разумеющимся эгалите человеческих существ, а такую вещь как рабство относил к понятию социального статуса, в то время как в период мира-времени, где рабство было, рад всегда был иным видом - дикарь, пленник, должник, иное нечто, но никак не равный.
Различия по признакам - религия или раса, это проявления более поздней картины миры, столкнувшейся с этими явлениями и увлечение казуистикой, позволяло как то оправдывать эти явления.
Как кажется сама идея обобщения, никак не новее нео-платонизма XV века.
В том же русле споры схоластов об универсалиях, есть споры в проекции равенства или не равенства видов, что есть единственная смысловая нагрузка этих споров.
Сейчас, отделенные от своей основы, они оправданно считаются скучными и пустыми рассуждениями ни о чем.
Но едва стоит сместить акценты и ввести эти сомнения в интерпретацию, что спор схоластчиеских школ перестал быть игрой интеллекта затворников монастырей и школ.
Как думается мне, это итог слияния общества, которому досталось состояние дел, чьи картины существования перенесены в античность.
Ведь мир, полный рабов в пределах времени Абеляра или Фомы Аквинского, есть вызов всем устоям, на которых с таким трудом удалось водрузить Европу.
Наша Дама покрыла всех под своим кругом\цирком.
Продолжение следует.
Картинка кликабильна
Некоторые события требуют своего представления.
Этот способ представить, являя собой лишь срез общих сплетений, высвечивает определенные узловые точки перехода. В конце концов история это лишь перетекание форм сознания по поверхности умысливающих тел. В данном случае, некоторая обрывистость последующих текстов, связана с компилятивным характером. Свободный текст был разбит на сортируемые части и некоторые темы получат больше внимания, некоторые частности станут главными предметами, создав впечатление, что они важны сами по себе и затмевают общее.
На деле это не так.
Их задача быть иллюстрациями ибо ничто так не открывается в лучшей перспективе, как частность взятая сам по себе.
Все остальное - есть толкование толкований и каждый волен умыслить все сам - проверка текстов и данных, их фактология и идеология не потребуют тайных архивов.
Помимо прочего, есть вещи, явления, которые исчезнув, забрали с собой и часть смысла. Их участие в процессах в определенный момент было настолько очевидным и само собой разумеющимся, что никто не удосужился их описать отдельно или обозначить в динамике.
Забывание очевидного это самое главное допущение в понимании прошлого.
Именно утрата очевидных вещей, банальностей, есть главное искажение, а не попытка спрятать нечто тайное и неизведанное.
Если составлять список этих утрат-допущений, то наверное первое такое допущение будет сам человек - его природа и его способность мыслить, а так же то, как он мыслит и как хранит память о себе и о причинах себя.
Идея цикла истории, говорит о преемственности логических связей.
Именно это значение я вкладывал в это слово - не повторяемость одних и тех же событий, словно в спирали, но фазовая тождественность и логическая преемственность внутри прописанного сценария.
Последний, есть, по нашему мнению, главный дискурс европейской истории в узком смысле управляющих элементов.
Осознание некой поступательной логики и попытка узреть некие долгие фазы, привели к попытке создать описание этого явления, которое, при развитии науки, приобрело теорию механики и кратности само-рефлексии.
Т.е, исчезнувшее явление, которое было обозначено как Нечто и переведено из одной формы мышления в другую, где оно обретет то самое сакраментально -непонятное теперь Deus Vult.
Если смотреть на прошлое как на локации миров-во-времени или сокращая - мира-времени, то фактор демографии станет весьма хорошим подспорьем для проявления картины в том представлении, каким ее видели современники.
Понятие качества города и его само-осознания, напрямую завязано и на его количественную величину. Теория больших городов с постоянным притоком новых жителей релевантна только в условиях истории Европы (да и мира пожалуй) в эпоху индустриализации, когда рост количества жителей и размера городов, стал масштабируемым в коротком промежутке времени. При этом тут совпали все условия - общий рост населения, смена способа организации общества, отказ от сдерживающих факторов ("феодализма" в частности), уменьшение смертности, увеличение средней продолжительности жизни, улучшение питания и тд.
Все это было новым и дотоле неизвестным.
Поэтому рассуждения о виде города и его жизни в эпоху до XIX века, всегда чреваты сползанием в проговаривание своей современности, используя хронологию прошлого - сиречь описание своего мира-времени, втиснутое в одежды старой эпохи. Так, я убежден, что город никогда не был открытым поселением и что идея свободы - есть сугубо порождение городского существа, не мыслимое вне контекста структур города и его истории.
Нынешняя модификация вновь таки современной теории полисов как совокупности равных граждан, так же не имеет ничего общего к истории - обозримой по преемственности истории - городов.
То, что было нарративным мифом - полис античности, было приложено к созданию современного города и современного типа его устройства, но при этом исходило из реалий другого прошлого, оставившего после себя свои структуры - концентрация промышленности в городах, это прямое продолжение цеховых кварталов, а совет и мэрия есть институты средних веков, а не "античного" полиса.
Это смесь, которая нуждается в сепарации.
В той же степени, сравнивать город возникший у стен замка, res-public Италии или наследника "античности" как единые и схожие единства, есть по меньшей мере упрощение. Здесь именно тот случай, когда частность и крафтовость есть определитель и до определенной эпохи, как кажется вплоть до XVII века, никаких типовых решений в отношении города как формы поселения попросту не было.
Под типовым решением я имею ввиду некую общую технологию управления, быта, устройства или правил. Поэтому такие как бы схожие для городов вещи - стены укреплений, подвод воды или даже рыночная площадь, это не типовые решения, но структуры локального мира-времени.
Т.е. рыночная площадь в разных городах не обязательно мыслилась как единая функция, но представляла собой скорее список и карту доступа. В мышлении того времени, сама идея обобщения была бы рывком в новые области мысли. Поэтому при всей схожести, никаким образом невозможно поставить знак равенства между хрестоматийными примерами торговых республик Италии - Генуи и Венеции.
Приводя упрощение - можно говорить, что рынок Нюрнберга и рынок Ульма, это были два разных явления, которые объединяло не само понятие-идея (торговля), а качество как характеристика доступа.
Рыночные площади возникли там, где были подходящие формы - в данном случае открытая местность со складами, что породило со временем обобщающую идею рынка, или идея рынка была разработана изначально как технология, которая требовала определенной функции - наличия открытого места и возможности поставить там склады.
Сейчас это все кажется простыми рассуждениями, но в эпоху отсутствия скоростного сообщения, способов хранения, множества преград и ограниченности сообщения по разным иным причинам, эти вопросы - вопросы обустройства узнаваемого и одинаково функционирующего пространства, были ключевыми для т.н. международной торговли. И даже в отношении локального воздействия - доступ на рынок города всегда был жестко регулируем и подконтролен и только в XIX веке наступила либерализация правил, сведенных к уплате мзды за право торговли.
Город как место про-живания, есть лишь часть общего пространства, где действие происходит помеж живых существ. Это определяет интерес не только к самой структуре, которая как бы стоит особняком - структура города, его архитектура и план застройки есть часть реализации того, что было умыслено живущими в нем и вокруг него.
Понимание этих живущих не всегда есть память и преемственность - их мышление не просто стена разделения, но специфическое отличие, которое напрочь игнорируется исходя из либеральной концепции равенства, истолкованной в превратном духе страха перед злоупотреблениями, коих было не мало.
В данном случае, речь идет скорее о видовом различии, чьи глубинные корни исходят из понимания, что вид - это не только и не столько расовое или этническое, но и мыслительное различие, совокупное различие духа-плоти, намеренно стертое нынешней системой образования.
Старое кастовое общество, скрытое под общим термином феодализма, было не только обществом разделения по правам и обязанностям, но и подразумевало способ мышления как признак видового отличия.
Еще более жестким это могло быть в том, что условно называют "античностью", но что, как кажется, было параллельным и одновременным со-существованием двух систем человеко-определения, где это самое умысливание и его способ, были в немалой степени признаки расслоения по системам и формам мышления, дошедшие до нас как формы, в том числе, правового обособления и даже, различия по способам проживания.
Другими словами, описанные различными периоды хронологии прошлого, могли быть одновременными явлениями, которые были разделены и поставлены в последовательной преемственности друг к другу именно в пику смене восприятия умысливания времени и самого человеческого существа.
Сам подход изменился и из него, из способа передачи в будущее самое себя, исчезла вариация мышления, как определителя места в мире.
Одновременно со сменой мышления шла и смена времени.
Упадок быта и ожидание роста населения, как способа для воссоздания прежних более высоких стандартов, следует сделать сравнение между эпохами-толчками - условный 1500 год (который можно считать началом человека современного - римо-"возрожденного"), условный 1100 (когда, как мыслится, "темные" средние века, сменились "светлыми" - всеобщим оживлением событий и жизни, сиречь большим количеством данных для взгляда из нынешнего века) и наконец, 800 год по нашей эре (это точка, по которой меряют начало современной Европы - полное само-достаточное рождение из государства франков под эгидой Пипинидов).
Цифры следует принимать не как финальную истину, не как спорный аргумент, но как инструмент познания и определения мер. Это исключительно локальное миро-время, сиречь цифра, рассматриваемая для какого то периода времени, не есть проекция от нынешней эпохи, но самодостаточная величина, которая, разумеется, может быть сравнена лишь для определения окружения и указания на способность населения преобразовывать пространство вокруг себя в том моменте, который берется как срез.
Цифры для Европы около 1500 года - это район от 45-55 млн жителей, меньше или больше в зависимости от оценок, которые приведут к стабильному остатку в 70-80 млн через столетие - в 1600 г. Возможно несколько больше, если дать допущения на хорошие годы.
Для эпохи перед чумой, около 1300-1350 гг, которая ставится как крайний предел демографического роста средних веков, эта цифра - цифра Европы в целом, будет в пределе 35-45 млн жителей. Это весьма отлично от оптимистичных оценок в 70 млн для той же эпохи, принятых ранее в истории. Учитывая цифры, по которым считают, что чума унесла от одной пятой до одной третей населения, после чумной мир - это едва ли 15-28 млн в сухом остатке. Оценки весьма стрессовые, особенно для масштабов территории.
Известно, что начиная с 1500 года, население Европы неизменно растет вопреки войнам и голоду, болезням и смертности. Тренды до нам почти не известны, хотя разумеется, претензия на понимание есть постоянно. Но ввиду отсутствия инструментария, и ввиду редких выборок, наподобие флорентийского ценза XV века, все есть гадание.
Предположительная тенденция выводится исключительно из логики и хронологии.
Хронология чумного мира указывает на предположительный упадок населения и его сокращение, но требует принятия идеи роста для получения взрывного базиса начала XVI века. Если бы не чума, утверждение о волнообразном росте и упадке числа населения, было бы исключительно догадкой в числе других, но не основным постулатом. Мы видим лишь готовы расклады и то, куда их ведут силы, получившие начало в темноте нашего незнания.
К тому моменту, как европейцы нашли обходной путь в Индию и Китай, исламский мир составлял пулл в примерно 65-80 млн человек, в то время как Европа в совокупности едва ли могла насчитать 50-55 млн. В то же время, такие страны как Индия или Китай, колебались в пределах 1350 года с показателем 80 и 45 млн жителей соотвественно.
Альфонсо д'Авалос, граф Иччия, маркиз Васто и прочее и прочее, став губернатором Милана от имени Карла V Габсбурга, застал Миланский дукат в состоянии урезанного принципата Висконти-Сфорца, с населением 25-40 тысяч жителей для столицы. Более оптимистические цифры говорят о 80 тысячах граждан Милана. Сам дукат наверное имел около 600-800 тысяч жителей. Нижним пределом будет 450 тысяч. Число дворянского сословия могло доходить от 800 до 2,2 тысяч фамилий, если учесть даже мелких собственников или претендентов на благородные фамилии. Более 300 тысяч жителей были скорее всего крестьянами и землепашцами. Анклавы местных родовых или условно-племенных образований, все еще занимали какие то пространства, особенно на севере в Альпах. Добавим духовенство, горожан других городов-коммун, пришлых переселенцев, особенно с Германии, мы получим весьма пестрый ковер противоречивых связей, где каждая общность, являет собой часть целого и целое в себе.
Какое это имеет значение для общей демографии?
Только одно - качество этих жителей было не равномерно внутри собственного пространства и вариации типов были куда сильнее, чем на территории более многочисленного, но в то же время более примитивного Востока. Если сравнивать активные элементы двух миров - первый, мир Европы условного 1500 года, при всей своей дикости и грубости, был существенно более динамичен, чем более многочисленный, но однородно развитый мир Востока. Другими словами именно дикость европейцев в бытовом плане стала их преимуществом. Это совершенно по иному ставит вопросы населенности и стимулов к развитию.
Европа 1100 года - та, что изображена наверху, это сгусток разобщенности и связей, которые нам уже не понятны. Это удивительный факт, который собственно и лежит в основе, как мне думается, любых теорий об античном Риме - понять мышление римского нам куда проще, чем скажем мышление этих самых средних веков.
Разумеется, у нас на деле есть уже переводчики - вся история классицизма это маркетинг и пропаганда "римского". В нашей голове уже есть матрица, в которой "римское" соединено с "блистательным веком" XVIII столетия, под которым лежит теоретическая база из "эпохи возрождения".
Сиречь все разумно.
Но в этом то и дело - нам только кажется ибо мы видим все через призму более близкого нам времени, XVIII и XIX веков, увлеченных "римским" вначале как культурно, а потом и исторически. Т.е., учитывая, что само понятие "историзма" самое по себе есть изобретение пост-наполеоновской эпохи, эти воззрения нам близки ввиду близости ментальных карт.
Но средневековье уже было "прошлым" для XIX века, который однозначно принял сторону "света", оставив "темные века" в удел романтикам и романтическому, которое в свою очередь сформировало нынешнее представление о средневековье. Соответственно, переходя вглубь веков, мы совершаем путешествием по вехам наших ментальных карт, выискивая узнаваемые символы нашей эпохи, которые мы представляем "цивилизацией". Т.е., грубо говоря, наш спор о средних веках это часто спор о быте и его нравах.
Не более.
Поэтому говоря о цифрах, всегда стоит помнить, что они условны - и год 1100, это не точный срез статистики, но попытка найти некую идею цифры в обобщении.
Для условного XVI века это динамика приростов, которые при всей недостоверности, задают картину. При понимании той же империи Карла Великого и Европы возникшей на ее землях, это тоже имеет вероятность некоего достоверного прочтения. Но в отношении некоторых эпох - это больше вызов, чем реконструкция. По сути для средних веков все цифры в той или иной степени зависят от оценок Карла Белоха. Так, цифра в 60-62 млн жителей для условно очерченной Европы в современном понимании для этого среза, мне кажется завышенной. Можно приводить множество аргументов, но здесь скорее следует говорит о чем то другом.
О распределении этого населения.
Представим себе, что мы пытаемся поделить\оценить населенность той или иной части Европы для 1100 года.
Вверху представлена карта, которая очерчивает рубежи локаций. Огромная центрирующая Римская Империя - она же Германия и Италия, на деле совершенно не равномерный сгусток людей на разных территориях. Это около 14-18 млн в целом. На юге около 1,2-2 млн в королевстве норманнов. На Западе Галлия, которая неизменно получает 8-12 млн жителей от Цезаря до раннего средневековья, пока не превзойдет, как считают 20 млн, получив откат из-за опустошения чумной волной и достигнув вновь этой цифры лишь к XVII веку. Англия это 2 млн с Шотландией, Иберы - это 6-8 млн, хотя возможно речь стоит вести о 4 млн в тн мусульманской Испании и не более 1,2 млн в тн христианской Испании. На Востоке лежит Ромея с ее 6-7 млн после потери Анатолии. Равнины Дуная и сопредельные части Балкан - около 3,6 - 5 млн максимум. Скандинавия - около 1,3 млн на всех, включая Финляндию. То, что называют Польшей - это тысяч 600-800. Прибалтика - того меньше. Восточная Европа обозначенная как "руские княжества" - это пулл земель в 2-3 млн жителей. Если уж идти дальше и добавить Восток и север Африки - картина тут не завиднее - Африка и Египет - это на деле едва ли 3-6 млн все. Передняя Асия - еще 2-3 млн. Анатолия - еще 2-5 млн. Итого - от 40 млн жителей. И этот момент распределения заставляет остановится на нем подробнее. Опорной точкой может стать умысливание количественное города, как наиболее представленного среза концентрации населения.
Для выбранного 1100 года, цифры масштаба начинаются от 20 тысяч, но большинство этих цифр лежит в плоскости преувеличения по значению - Константинополь неизменно получает высокие цифры. Его население на этот период варьируется от 100 до 250 тысяч. Для сравнения - все Население Норвегии или Шотландии колебалось в пределах 200-300 тысяч. Высокие цифры имеет Каир и города Аль-Андалуса.
Сиречь Восток, в исламском или христианском исполнении составляет демографический центр и смотреть на карту в таком случае следует осознавая, что Византия и Юг Италии, равно как и бассейн Черного Моря - это окраины того, восточного мира, а не партнер Запада, смотрящий в его сторону. Это состояние дел будет переломлено лишь в эпоху XVIII века, когда Европа окончательно приобретет преимущество в демографии, создав достаточный сурплюс для себя.
Внизу на карте есть попытка указать на это распределение с массивами основного населения и крупнейшими городами как их традиционно считают:
То, что выделено в пределах Ромеи и Южной Италии, имело между собой крепкие связи взаимоотношений. Массив Окситании и Иберии оперировал в Тирренском море, но между собой не взаимодействовал ввиду "войны" религий. В равной степени огромный массив населения на севере Запада - это ареал внутреннего мира, отличный от южан и замкнутый в себе. Разумеется, нет никаких преград и сообщение между мирами было всегда. К этому периоду, тому, что будет обозначено началом, еще будет возвращение.
То, чем была Европа около 800 года официальной хронологии, можно обозначить одним словом - франки.
Это удивительный момент перехода, когда понятие государственности все еще олицетворялось понятием управляющего племени.
За фоном этого постулата исчезает все остальное.
Мир стал территорией готов, франков, бургундов, лангобардов и даже Ромея, стала землями ромеев. Племя стало выше идеи объединяющего государства, но была ли эта идея в том исполнении, как ее умыслили изучатели древностей и римлян?
Разумеется, римлян так же меряли понятием племени, но тогда, сама их история есть выдумка эпохи племенных мер - попытка умыслить в категории пороков и добродетелей состав плоти названной племенем. Здесь сохранена все та же схема - все, что видимо и на свету, что управляет и имеет форму организации, привлекает внимание, сосредоточено в первую очередь в некой расе, виде, основанном на происхождении и перечне отличий.
Едва ли в то время можно говорить о родовом наследии и фамильном управлении. Тут стоит видении священного выбора - rex есть не столько правитель, сколько жрец-управитель.
Определитель знаков и судеб в общем круге.
Поэтому понимание, что рассуждая о франках, стоит помнить, что речь идет не о Галлии и ее населении, не о Германии или каких иных современных государствах, но о тонком слое некоей группы, описанной в терминах некоего нарратива и чье все основание лежит в схеме некоего Григория Турского, принятой и "подтвержденной" иными "источниками".
Но разве это не указатель на схожую роль и миссию?
Где слово франк, не имеющее точной этимологии в германских языках, весьма условно определяемое как "свободный", стоит маркером не только целого племени, ставшего основой большинства дворянских родов Галлии и Германии, Италии и Арагона, но по сути обозначает собирательное название для "западного" человека, как слово "северянин" - норманн, стало отличать франка и его подданных от иных свободных людей.
Сиречь, поиск "франка", это фокус на тонкой прослойке видимого, которая отвлекает от той полутени и тени, что лежит за границей этого франкского мира.
Франкская империя может дать мало цифр для понимания сословного ценза.
Учитывая цифры армий и имена владетельных персон, размах раздач и неспособность эффективно управлять за пределами определенной территории\округа, представляется возможным, что число "дворян" едва ли составляло цифру больше 1-2%, а число воинов не-ополченцев едва ли могло быть больше этой цифры. Но даже эта цифра огромна - фактически она задействует все мужское население могущее себя выводить из франкского племени (мы говорим именно о франках, как прото-этносе, а не обо всем подчиненном населении).
И снова читаются общие глоссы.
Греческое тиранос - это то же, что и франк\франс, произнесенное через другой звук, в свою очередь ф-ранк, это б-ранник - воин, что вполне отчетливо видно из самой сути этого племени и лингвистически едва ли противоречит германским корням этой народности. Но подобное поименование не есть этнос, а их язык есть арго, а не лингва обособления.
Картина бесконечных семейных склок потомков Меровея и Хлодвига (чье имя Кловис\Хровис\Храбрый по видимому есть лишь поименование - кличка бандитов посвященных банд), закрывает вопрос ресурса управления, где при наличии массы галло-римлян и прочих бывших под властью Рима племен, остается пространство фактически не подвластное франкам, но тем не менее, управляемое и имеющее свою историю, пусть и скрытую на несколько столетий в рубрику "темных веков".
Сиречь франки для Европы - это римляне для античности - не будь их, не о чем было бы говорить белым людям.
Учитывая допущение толкования их имени как "воинов", получаем сословный бунт - военнизированные поселенцы захватили власть и из своей среды выбрали главного - вновь, факт наличия таких вот "варварских" королевств, всегда пребывает в контексте Рима - они мыслили все еще категориями римского, а не строили нечто обособленное.
Обособленность будет в головах их потомков.
Так, в некой степени, история ранней Европы после Рима, это описательные наклейки на карте событий - воины-франки, готы-высокие, норманны-северяне, лангобарды-длиннобородые, бургунды-горожане. Даже вандалы - это все те же венделы, венды, кои могут иметь свои корни и в турецком "бендеры" и персидском "бандар" - порт.
Цифры по франкам, едва ли во всей своей совокупности превышали 60 тысяч бранников. Это вполне коррелирует с цифрами армии квартированной. Та же аналогия, позднее, будет прослежена в Франкии X-XI века, где появится некое сословие воинов - miles. Но это всего лишь обратное прочтение limes - пограничная зона в терминах римской оборонительной политики.
Сиречь это не некое сословие "рыцарей", но пограничники и поселенцы на границах - точно такое явление, как акриты Византии.
Тут стоит понимать и цифры общего демографического пулла - с одной стороны, это голая статистика, но с другой, есть вещь практически прошедшая незамеченной - это обобщение населения.
Едва ли бы "античный" грек или римлянин или некто иной, понял бы идею пересчета населения как равного друг другу - рабы никак не могли быть считаемы вместе с господином.
Романтизированный разум историка XIX века, с его отменами сословным границ и рабства, считал само собой разумеющимся эгалите человеческих существ, а такую вещь как рабство относил к понятию социального статуса, в то время как в период мира-времени, где рабство было, рад всегда был иным видом - дикарь, пленник, должник, иное нечто, но никак не равный.
Различия по признакам - религия или раса, это проявления более поздней картины миры, столкнувшейся с этими явлениями и увлечение казуистикой, позволяло как то оправдывать эти явления.
Как кажется сама идея обобщения, никак не новее нео-платонизма XV века.
В том же русле споры схоластов об универсалиях, есть споры в проекции равенства или не равенства видов, что есть единственная смысловая нагрузка этих споров.
Сейчас, отделенные от своей основы, они оправданно считаются скучными и пустыми рассуждениями ни о чем.
Но едва стоит сместить акценты и ввести эти сомнения в интерпретацию, что спор схоластчиеских школ перестал быть игрой интеллекта затворников монастырей и школ.
Как думается мне, это итог слияния общества, которому досталось состояние дел, чьи картины существования перенесены в античность.
Ведь мир, полный рабов в пределах времени Абеляра или Фомы Аквинского, есть вызов всем устоям, на которых с таким трудом удалось водрузить Европу.
Наша Дама покрыла всех под своим кругом\цирком.
Продолжение следует.
Картинка кликабильна