Операбельна!
Ну, вот! Справки, анализы, снимки, ЭКГ и направление на госпитализацию лежат аккуратно в файле, сумка собрана, дом пуст и чист - дети уехали к бабушке. И да! Вот еще - не забыть взять костыли. Мне на них ходить еще три месяца.
В воскресенье больницы пусты и тихи. Дежурная медсестра и врач, родственники больных с яблоками и кефиром тихо шуршат пакетами на ногах, в палатах больные и кнопки вызова. Очень душно, но тяжело больная соседка по палате не хочет открывать окно. За стеклом Каширка, МИФИ, трубы, дома и рядом в пятиэтажных корпусах, втиснутых как попало в крошечный садик, 15-я психиатрическая больница. С 9-го этажа все видно…
Теперь уже не есть до утра: две таблетки феназепама и спать, спать, спать!
Завтрак не для меня, но горячую воду все же решила попить. Анестезиолог заглянул в палату: «Зачем ты пьешь?»
- А я щас пописаю!
- Хрен с тобой, пей!
9, 9.30, 10, 10.15 - звук больничной каталки, шумно открывающиеся створки дверей: «Давай свое одеяло. Ложись!» Укрыли как куклу и повезли, шумно дребезжа, замелькали лампы на потолке, дверь, еще дверь, еще, поворот и огромная круглая лампа над узеньким столиком: «Перелезай!»
Столик холодный. В операционной свежо, гулко и светло, а одеяло унесли…
Трясусь мелко. Вот и медсестра Катя: «Давай посмотрим венки. Мда-а-а-а! Придется в кисть - потерпи немножко.» Укол и больно въезжающий в вену катетер, пластырь, капельница. Анестезиолог в маске и шапочке, и в синем костюме - смешной… Ищем паховый нерв - ковыряем иглой между ногой и лобком. Вот! Дернуло ногу, больно, вливают раствор. Нога наполняется теплом, становится уютнее и веселее. Теперь на бок: ведет пальцем по позвоночнику, аккуратно трогает позвонки, слабый укол и еще минутная возня со спиной: «Ложись на спину скорее, пока двигаешься!»
Легла. Чудно! Лампа зажглась, ширма с зеленой пеленкой, капельница, ног нет! Слышу голос своего хирурга, чем-то щелкают, звенят, гремят. Надувается жгут на бедре. Жду боли от разреза, но оказывается уже давно идет операция.
«Час пятнадцать» - голос анестезиолога. Становится явственно больно. «Час тридцать!» Теперь уже больно нестерпимо. Еще 10 минут, и я начинаю тихо рыдать. Катя жалеет, анестезиолог кладет свою руку на мою:
- Где больно? Объясни.
- Ну, там, где нога…
- Жгут. Болит там, где жгут. Сейчас полетаем. Один кубик Кетамина…
Катя вливает в катетер Кетамин. Лампа поплыла, голоса развалились на сотни дребезжащих осколков, эхом разлетелись и захлопнули тугую коробочку с мышцами и сухожилиями: оранжевые, красные, синие. Я внутри коробочки и мне надо добраться туда, где больно. И вдруг птицы: взлетают черными стайками прямо перед лицом - отгоняю их руками и слышу голос хирурга: «Не трогай ширму!» Анестезиолог берет мою руку, и опять птицы взлетают у самого лица! Я кричу: «Летают… мешают мне…» «Щас прогоним…»
Боль ушла, я пытаюсь сесть: мне зашивают рану. Я смотрю из-за ширмы, но меня никто не просит лечь.
Привезли в палату, укрыли. Немного тошнит. Обед? Не-е-е-ет! Спать, спать, спать! Смутный вечер, ночь, боль, цветные сны. Нога не сгибается, жарко, температура, лангетка от бедра до пятки, мочевой катетер, дренаж полный крови.
Утром уже лучше. Можно позавтракать, можно поговорить с соседями по палате. Потом опять сумрак - не помню целые сутки. Следующим утром мне берут кровь на биохимию. Потом в палату заходит медсестра-готик с черными ногтями, алыми губами, с прямой иссиня-черной челкой из под белой сестринской шапочки. Белый халатик с короткими рукавами одет прямо на черную, узкую одежду, в руках чемоданчик для забора крови. Я смеюсь. Тетки в палате не понимают чему я так рада.
К обеду дверь в палату шумно распахивается и на каталке ввозят толстую, хохочущую женщину-ребенка с белыми крашенными волосами, двойным подбородком и лучистыми голубыми глазами. Нежным голосом она строит весь медперсонал. Ей стелют белье на кровать, вносят сумки, пакеты, памперсы, упаковки с пеленками, мочеприемники. Она долго и шумно устраивается, договаривается на следующий день перелечь на другую кровать рядом со мной. Ее зовут Оля, ей 41 год. В 20 лет она вышла замуж, а в 22 заболела ювенильным артритом. За 2 года она из здоровой девушки превратилась в инвалида: колени, локти, плечи перестали двигаться, голеностопы заклинило так, что стоять ей можно было только на мысках. Все суставы сводила дикая боль. Муж ушел от нее. Пятнадцать лет она ходила на костылях и еще пять не вставала с кровати. От преднизолона она стала толстой, от постоянного лежания немного дебелой, и от безысходности немного чекнутой. Все отделение сотрясалось от ее зычного хохота. Целый день она ела, пила и протирала различными салфетками свои половые органы и попу. Весело смеясь, она громоздилась на судно, какала, а потом поливала вокруг малиновым освежителем воздуха. Сладкая, удушливая малина доводила 49-летнюю Наталью, больше похожую на старушку, до приступов удушья. Приходилось открывать настежь окна и двери. А Наталья тихонько плакала, утираясь вывернутыми наружу кистями и негнущимися пальцами. В чем держалась ее душа - не понятно: искореженное тельце, не двигающиеся ноги и вывернутые внутрь на косточку голеностопы Она тоже не вставала.
Потом приехала Света из Иркутска в красивых терракотовых майках и зеленых штанишках, лучистая и умная. И вслед за ней Женя-москвичка. Жене шел 25-й год, с 10 лет она болеет артритом, с 16 плотно сидит на гормонах. Худенька, маленькая с хомячьими щеками (такие бывают у всех, кто принимает гормоны надпочечников), больше похожая на ребенка. Ей собирались эндопротезировать тазобедренный сустав, но колени уже тоже рассыпались, голеностопы поплыли внутрь. Она бегает курить на балкон, смотрит на всех с подростковой печалью, пьет кофе и чатится , отгораживаясь от душной реальности маленькой стенкой ноутбука. Она торопится жить - еще 5 лет и ее 3-я группа инвалидности станет 1-й и тогда… Нет! Она закрывается от Ольги экраном и снова становится молодой и полной сил, и все у нее впереди.
Всех по очереди оперируют, привозят в палату без сил и сознания, обкладывают льдом, колют гепарин и антибиотики, тем, у кого очень болит - фентанил, остальным промедол с димедролом. Мне ничего не помогает - я перестала спать! Кажется, что по нервам водят перышком и ноги сводит судорога. Невозможно принять позу, невозможно успокоиться, приходится бродить по коридору на костылях, чтобы разогнать это гадкое ощущение. А в палате в 11 часов отбой - народ капризничает, требует погасить свет и мучается в темноте от духоты и боли, а за окном воет собака - каждую ночь. Утром перевязки - самое веселое время в отделении. Все суетятся, медсестра возит маленький столик на колесиках (они его называют полкой) с инструментами, бинтами и лекарствами, с ней бродят по палатам хирурги и перевязывают своих лежачих больных. Остальные сидят на лавочке возле перевязочной. Дренаж сняли, швы затягиваются, но в колене скапливается кровь. Мой хирург пунктирует: осторожно нащупывает суставную щель и вводит иглу в сустав, шприцем оттягивает из колена кровь и сливает ее в эмалированный лоток. Вот уже две недели, как мне сделали операцию - в пасхальный понедельник будет вторая!
Опять ничего не есть. Ночью так и не уснула, только под утро. Не успела умыться и надеть праздничную операционную майку, как в палату с грохотом завозят каталку. Сегодня в первую смену в 7.30! Опять лампы, двери и вдруг остановка: «Подожди здесь немного. Операционную кварцуют.» Через 10 минут меня вкатывают в холодную операционную, перекладывают на стол и начинается все сначала. Анестезиолог ругается: «Ты слишком легкомысленно себя ведешь! Соберись. Чувствуешь импульс?»
- Нет…
- Сейчас?
- Нет.
- А так?
- Немного, до колена…
Анестезиолог не доволен - укол в седалищный нерв не слишком удался. Потом позвоночник, ногу согнули в колене и поставили куда-то выше стола, повесили пеленки, укрыли меня. Вена, катетер, капельница - поехали.
Минут 20 я слушала радио в телефоне, потом сняла наушники: звенят инструменты, шипит коагулятор, все работают. Минут через 5 мой сдержанный хирург крикнул: «Блять!!! Зажим, зажим!» Меня как-то разморило, захотелось пить, радио уже не радовало. Анестезиолог прибежал с пакетом плазмы, потом с пакетом донорской крови, зарядили капельницу и… у меня начался флебит - руку свело до плеча, кровь в вену не течет. Анестезиолог стал разбавлять кровь физраствором, в вену начал лить новокаин. Сестра попыталась безуспешно найти другие вены для переливания, а мне тем временем уже зашивали раны. Наркоз почти ушел и я чувствовала каждый укол иглы: «Ничего, ничего! Это скоро кончится!» - уговаривала себя я. Но скоро это не кончилось. Кровь упорно застревала в воспаленной вене - пришлось везти меня в реанимацию и долго капать. Рукой шевелить не разрешали, нога разрывалась от боли, так что пришлось снова колоть в паховый нерв.
Уже в палате температура поднялась до 38. Опять лангетка, боль и сумеречное состояние: жарко… фентанил… сон… укол в бедро… жарко… сон - ничего не помню.
Через две недели последние нитки сняли: гемоглобин 65, СОЭ 37, колено гнется на 95 грдусов, 4 шва и новая жизнь впереди с короткими юбками, колготками и сапогами. Всего-то осталось 10 сеансов лучевой терапии и 3 месяца реабилитации. Как говорил Билл в фильме «Осенний марафон»: «Всего и делов то…»
В воскресенье больницы пусты и тихи. Дежурная медсестра и врач, родственники больных с яблоками и кефиром тихо шуршат пакетами на ногах, в палатах больные и кнопки вызова. Очень душно, но тяжело больная соседка по палате не хочет открывать окно. За стеклом Каширка, МИФИ, трубы, дома и рядом в пятиэтажных корпусах, втиснутых как попало в крошечный садик, 15-я психиатрическая больница. С 9-го этажа все видно…
Теперь уже не есть до утра: две таблетки феназепама и спать, спать, спать!
Завтрак не для меня, но горячую воду все же решила попить. Анестезиолог заглянул в палату: «Зачем ты пьешь?»
- А я щас пописаю!
- Хрен с тобой, пей!
9, 9.30, 10, 10.15 - звук больничной каталки, шумно открывающиеся створки дверей: «Давай свое одеяло. Ложись!» Укрыли как куклу и повезли, шумно дребезжа, замелькали лампы на потолке, дверь, еще дверь, еще, поворот и огромная круглая лампа над узеньким столиком: «Перелезай!»
Столик холодный. В операционной свежо, гулко и светло, а одеяло унесли…
Трясусь мелко. Вот и медсестра Катя: «Давай посмотрим венки. Мда-а-а-а! Придется в кисть - потерпи немножко.» Укол и больно въезжающий в вену катетер, пластырь, капельница. Анестезиолог в маске и шапочке, и в синем костюме - смешной… Ищем паховый нерв - ковыряем иглой между ногой и лобком. Вот! Дернуло ногу, больно, вливают раствор. Нога наполняется теплом, становится уютнее и веселее. Теперь на бок: ведет пальцем по позвоночнику, аккуратно трогает позвонки, слабый укол и еще минутная возня со спиной: «Ложись на спину скорее, пока двигаешься!»
Легла. Чудно! Лампа зажглась, ширма с зеленой пеленкой, капельница, ног нет! Слышу голос своего хирурга, чем-то щелкают, звенят, гремят. Надувается жгут на бедре. Жду боли от разреза, но оказывается уже давно идет операция.
«Час пятнадцать» - голос анестезиолога. Становится явственно больно. «Час тридцать!» Теперь уже больно нестерпимо. Еще 10 минут, и я начинаю тихо рыдать. Катя жалеет, анестезиолог кладет свою руку на мою:
- Где больно? Объясни.
- Ну, там, где нога…
- Жгут. Болит там, где жгут. Сейчас полетаем. Один кубик Кетамина…
Катя вливает в катетер Кетамин. Лампа поплыла, голоса развалились на сотни дребезжащих осколков, эхом разлетелись и захлопнули тугую коробочку с мышцами и сухожилиями: оранжевые, красные, синие. Я внутри коробочки и мне надо добраться туда, где больно. И вдруг птицы: взлетают черными стайками прямо перед лицом - отгоняю их руками и слышу голос хирурга: «Не трогай ширму!» Анестезиолог берет мою руку, и опять птицы взлетают у самого лица! Я кричу: «Летают… мешают мне…» «Щас прогоним…»
Боль ушла, я пытаюсь сесть: мне зашивают рану. Я смотрю из-за ширмы, но меня никто не просит лечь.
Привезли в палату, укрыли. Немного тошнит. Обед? Не-е-е-ет! Спать, спать, спать! Смутный вечер, ночь, боль, цветные сны. Нога не сгибается, жарко, температура, лангетка от бедра до пятки, мочевой катетер, дренаж полный крови.
Утром уже лучше. Можно позавтракать, можно поговорить с соседями по палате. Потом опять сумрак - не помню целые сутки. Следующим утром мне берут кровь на биохимию. Потом в палату заходит медсестра-готик с черными ногтями, алыми губами, с прямой иссиня-черной челкой из под белой сестринской шапочки. Белый халатик с короткими рукавами одет прямо на черную, узкую одежду, в руках чемоданчик для забора крови. Я смеюсь. Тетки в палате не понимают чему я так рада.
К обеду дверь в палату шумно распахивается и на каталке ввозят толстую, хохочущую женщину-ребенка с белыми крашенными волосами, двойным подбородком и лучистыми голубыми глазами. Нежным голосом она строит весь медперсонал. Ей стелют белье на кровать, вносят сумки, пакеты, памперсы, упаковки с пеленками, мочеприемники. Она долго и шумно устраивается, договаривается на следующий день перелечь на другую кровать рядом со мной. Ее зовут Оля, ей 41 год. В 20 лет она вышла замуж, а в 22 заболела ювенильным артритом. За 2 года она из здоровой девушки превратилась в инвалида: колени, локти, плечи перестали двигаться, голеностопы заклинило так, что стоять ей можно было только на мысках. Все суставы сводила дикая боль. Муж ушел от нее. Пятнадцать лет она ходила на костылях и еще пять не вставала с кровати. От преднизолона она стала толстой, от постоянного лежания немного дебелой, и от безысходности немного чекнутой. Все отделение сотрясалось от ее зычного хохота. Целый день она ела, пила и протирала различными салфетками свои половые органы и попу. Весело смеясь, она громоздилась на судно, какала, а потом поливала вокруг малиновым освежителем воздуха. Сладкая, удушливая малина доводила 49-летнюю Наталью, больше похожую на старушку, до приступов удушья. Приходилось открывать настежь окна и двери. А Наталья тихонько плакала, утираясь вывернутыми наружу кистями и негнущимися пальцами. В чем держалась ее душа - не понятно: искореженное тельце, не двигающиеся ноги и вывернутые внутрь на косточку голеностопы Она тоже не вставала.
Потом приехала Света из Иркутска в красивых терракотовых майках и зеленых штанишках, лучистая и умная. И вслед за ней Женя-москвичка. Жене шел 25-й год, с 10 лет она болеет артритом, с 16 плотно сидит на гормонах. Худенька, маленькая с хомячьими щеками (такие бывают у всех, кто принимает гормоны надпочечников), больше похожая на ребенка. Ей собирались эндопротезировать тазобедренный сустав, но колени уже тоже рассыпались, голеностопы поплыли внутрь. Она бегает курить на балкон, смотрит на всех с подростковой печалью, пьет кофе и чатится , отгораживаясь от душной реальности маленькой стенкой ноутбука. Она торопится жить - еще 5 лет и ее 3-я группа инвалидности станет 1-й и тогда… Нет! Она закрывается от Ольги экраном и снова становится молодой и полной сил, и все у нее впереди.
Всех по очереди оперируют, привозят в палату без сил и сознания, обкладывают льдом, колют гепарин и антибиотики, тем, у кого очень болит - фентанил, остальным промедол с димедролом. Мне ничего не помогает - я перестала спать! Кажется, что по нервам водят перышком и ноги сводит судорога. Невозможно принять позу, невозможно успокоиться, приходится бродить по коридору на костылях, чтобы разогнать это гадкое ощущение. А в палате в 11 часов отбой - народ капризничает, требует погасить свет и мучается в темноте от духоты и боли, а за окном воет собака - каждую ночь. Утром перевязки - самое веселое время в отделении. Все суетятся, медсестра возит маленький столик на колесиках (они его называют полкой) с инструментами, бинтами и лекарствами, с ней бродят по палатам хирурги и перевязывают своих лежачих больных. Остальные сидят на лавочке возле перевязочной. Дренаж сняли, швы затягиваются, но в колене скапливается кровь. Мой хирург пунктирует: осторожно нащупывает суставную щель и вводит иглу в сустав, шприцем оттягивает из колена кровь и сливает ее в эмалированный лоток. Вот уже две недели, как мне сделали операцию - в пасхальный понедельник будет вторая!
Опять ничего не есть. Ночью так и не уснула, только под утро. Не успела умыться и надеть праздничную операционную майку, как в палату с грохотом завозят каталку. Сегодня в первую смену в 7.30! Опять лампы, двери и вдруг остановка: «Подожди здесь немного. Операционную кварцуют.» Через 10 минут меня вкатывают в холодную операционную, перекладывают на стол и начинается все сначала. Анестезиолог ругается: «Ты слишком легкомысленно себя ведешь! Соберись. Чувствуешь импульс?»
- Нет…
- Сейчас?
- Нет.
- А так?
- Немного, до колена…
Анестезиолог не доволен - укол в седалищный нерв не слишком удался. Потом позвоночник, ногу согнули в колене и поставили куда-то выше стола, повесили пеленки, укрыли меня. Вена, катетер, капельница - поехали.
Минут 20 я слушала радио в телефоне, потом сняла наушники: звенят инструменты, шипит коагулятор, все работают. Минут через 5 мой сдержанный хирург крикнул: «Блять!!! Зажим, зажим!» Меня как-то разморило, захотелось пить, радио уже не радовало. Анестезиолог прибежал с пакетом плазмы, потом с пакетом донорской крови, зарядили капельницу и… у меня начался флебит - руку свело до плеча, кровь в вену не течет. Анестезиолог стал разбавлять кровь физраствором, в вену начал лить новокаин. Сестра попыталась безуспешно найти другие вены для переливания, а мне тем временем уже зашивали раны. Наркоз почти ушел и я чувствовала каждый укол иглы: «Ничего, ничего! Это скоро кончится!» - уговаривала себя я. Но скоро это не кончилось. Кровь упорно застревала в воспаленной вене - пришлось везти меня в реанимацию и долго капать. Рукой шевелить не разрешали, нога разрывалась от боли, так что пришлось снова колоть в паховый нерв.
Уже в палате температура поднялась до 38. Опять лангетка, боль и сумеречное состояние: жарко… фентанил… сон… укол в бедро… жарко… сон - ничего не помню.
Через две недели последние нитки сняли: гемоглобин 65, СОЭ 37, колено гнется на 95 грдусов, 4 шва и новая жизнь впереди с короткими юбками, колготками и сапогами. Всего-то осталось 10 сеансов лучевой терапии и 3 месяца реабилитации. Как говорил Билл в фильме «Осенний марафон»: «Всего и делов то…»