Государство и человек
«Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь» - книга итальянского философа Джорджо Агамбена, названного в аннотации выдающимся.
Профессор довольно быстро берет быка за рога:
Шмиттово определение суверенитета («суверен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении») сделалось общим местом раньше, чем стало понятным, что же именно в нем рассматривается…
но потом растекается на сотню страниц и ударяется в мифологию.
1. Чрезвычайное положение.
Решение о чрезвычайном положении - это метко. Но чрезвычайщина чрезвычайщине рознь. Напр., в пионерском лагере пионерская демократия могла расцветать до вспышки дизентерии, после чего вся власть переходила к санитарному врачу. Но эта чрезвычайная власть не есть власть гос-ва, суверена.
На пожаре власть у пожарных, при стихийном бедствии - у спасателей. Это не гос. (политическая) власть, а та техническая власть, которая остается и после гос-ва, при ком-ме.
Здесь важен масштаб и длительность. В крайних случаях и решение о применении обычных технических мер становится решением политическим. Поэтому напр. так часто вспоминаемая сейчас оспа в Москве 1960 г. осталась эпизодом, решённом санитарными мерами. Это не так просто сделать сейчас при ковиде, и те же проблемы стояли бы и перед советской властью образца 60-го г., если бы надо было решать, передавать ли соотв. полномочия по всей стране на весь год санитарной службе. Даже при положительном решении этой службе понадобилась бы политическая (и силовая) поддержка, как это и делается в КНР.
2. Естественное состояние и общественный договор.
Впрочем, как подчеркивал Штраус, Гоббс прекрасно осознавал, что естественное состояние не должно непременно быть некоей реальной эпохой, а скорее внутренним принципом Государства, который проявляется в тот момент, когда мы мыслим его так, «словно оно в состоянии распада». В действительности внешнее - естественное право и принцип сохранения собственной жизни - является потаенным ядром политической системы, благодаря которому она живет в том же смысле, в каком, согласно Шмитту, правило живет благодаря исключению.
Естественное состояние, т.е. тот порядок в природе, когда все без зазрения совести едят (убивают) всех, здесь противопоставлен общественному порядку, когда убийства недопустимы. Буржуазный мыслитель не может сказать прямо и без затей, что гос-во - преступная по происхождению (в тот переходный момент, когда «оно словно в состоянии распада») и террористическая (по «внутреннему принципу») организация. Суть гос. власти, ее «кощеево яйцо» («потаенное ядро политической системы»), воплощение гос. тайны - тайная полиция и тайная дипломатия. Одно направлено внутрь, др. - вовне.
Монопольная (и единственная необходимая) деятельность гос-ва - похищения и убийства. Легальное похищение - это арест, легальное убийство - казнь. Эта легальность - правило. Но «правило живет благодаря исключению» - деятельности тайной полиции (бессудным расправам). И вот мы были свидетелями странной смерти персонажа, похитившего ноутбук (предположительно, с гос. секретами, но по-любому - чтобы неповадно было) во вр. недавнего «штурма Капитолия». Ранее был убит Кеннеди, искоренены «Синоптики», «Черные пантеры» и произведено массовое убийство сектантов (которые вознамерились переехать в СССР) в Гайане в 1978 г.
Модель гос-ва - бандит 90-х, крышующий захваченную территорию. Но здесь парадокс - без него хуже. С одной стороны, закрепившаяся власть стремительно облагораживается и приобретает терпимые манеры. С другой стороны - в момент ослабления или пропадания верховной власти классовое общество само начинает производить множество конкурирующих бандитов разного калибра.
Поэтому, хотя
Следует без сожаления распроститься с представлением об изначальном политическом акте как о договоре или соглашении, как о некоем очевидном и всеобщем условии перехода от природы к Государству.
- общественный договор между народом и властью несомненно действует и его условия понятны: пока власть (своими сомнительными методами) добивается полезного всем эффекта, ее терпят.
Habeas corpus.
Буржуазия хорошо понимала, в чём заключается «потаенное ядро политической системы» противостоящего ей феодального гос-ва и добилась выработки механизма защиты: тело д.б. доставлено в суд живым, т.е. не убито при попытке к бегству, не повеситься в тюрьме, не пропасть без вести. Как хорошо известно, в дальнейшем для защиты своего гос-ва она широко применяла всё вышеперечисленное.
3. Учредительная власть и учрежденная.
Далее, формальное мышление впадает в противоречие:
нигде парадокс суверенной власти не показывает себя настолько явно, как в проблеме учредительной власти и ее отношения к власти учрежденной. Положительное законодательство всегда формулировало эту доктрину с большим трудом и с трудом поддерживало это различие во всей его полноте. «Причина этого, читаем в одном трактате по политической науке, - в том, что, если мы хотим придать истинный смысл различию между учредительной и учрежденной властью, придется неизбежно поместить их на двух разных уровнях. Учрежденная власть существует только внутри Государства: она неотделима от заданного конституционного порядка, и для нее необходимы государственные рамки, реальность которых она манифестирует. Учредительная власть, напротив, находится вне Государства; она ничем ему не обязана, существует без него и является источником, который никогда не сможет исчерпать никакое использование его вод».
Противоречие здесь между формой и содержанием: формальное - писаное право, содержание - классовая диктатура-демократия. Объем классовой власти больше, чем у формального права, поэтому класс может как учредить право (конституцию), так и нарушать его. Учреждение права и есть один из видов нарушения - нарушения предыдущего права. Но хорошей практикой является соблюдение однажды учрежденного права (нарушения м.б. только тайными и следы его затем тщательно подтираются). Плохая практика - явное нарушение и постоянное подправление конституции, что свойственно неправовым (ака недемократическим) гос-вам.
Кстати, пример с убийством JFK показывает разницу между реальным и формальным. В таком правовом гос-ве, как США, президент строго ограничен конституционными рамками, но власть класса имеет нужду выйти за эти рамки и действовать вполне свободно.
Здесь можно заметить, как фетишистское сознание не может отрешиться от привычной формы и изобретает «глубинное гос-во», которое якобы и вершит все эти сомнительные дела.
4. Возможность и действительность.
Автор уделяет внимание этой диалектике, не достигая и в этом ясности. Дело же здесь простое: каждое гос-во может применять террор, да не каждое (или не всегда) применяет. Поэтому в «действительности» имеем различные варианты:
правовое гос-во (равенство перед законом);
постоянная чрезвычайщина - «режим», в т.ч. режим личной власти - авторитаризм, автократия («друзьям - всё, врагам - закон»);
чрезвычайщина, дополненная гос. террором - террористический режим (беззаконие).
Чрезвычайное положение, таким образом, более не зависит от внешней и временной угрозы фактической опасности и стремится слиться с нормой. Национал-социалистские юристы были столь хорошо осведомлены о своеобразии подобной ситуации, что определяли ее парадоксальным образом: «желанное чрезвычайное положение» (einen gewollten Ausnahmezustand). «Приостановив действие фундаментальных прав, - пишет Вернер Шпор, юрист, близкий к режиму, - декрет приводит в действие чрезвычайное положение, желанное в свете учреждения национал-социалистского Государства».
Важно понять, почему нормальная новая власть после «консолидации» стремится перейти к правовому режиму - сама придя неправовым путем, она должна закрыть этот путь для новых конкурентов. Это накладывает ограничения на ее саму, на ее произвол - надо прекратить террор, чтобы не применяли террор против нее. Приходится соблюдать закон не на словах, а на деле. Такова уж природа права - это отношение между равными.
Возвратимся к п.3.
Попытки осмыслить феномен пребывания учредительной власти, конечно, в наше время нередки, и они вошли в обиход в форме троцкистского понятия «постоянной революции» и маоистского понятия «непрерывной революции». Даже и согласительная власть советов (которую можно рассматривать как стабильную, хотя в действительности учрежденные революционные власти сделали все, чтобы ее уничтожить) может восприниматься в этой перспективе в качестве остатка учредительной власти внутри учрежденной власти.
Советы как форма прямой демократии способны постоянно переучреждать политическую власть. При Советах не нужны никакие «майданы», перевороты и вообще уличные волнения - достаточно выбрать новых депутатов, вот и переворот. Так произошло один раз, во вр. т.н. большевизации Советов в 1917 г. Надо ли говорить, что потом этот механизм был сломан.
Большевики намеревались упразднить гос-во, поэтому их тайная полиция получила название ЧК, как явление временное. Когда пришло понимание, что упразднение не удалось, ЧК переименовали в ГПУ - словосочетание бессмысленное, но если переставить слова, то получается управляющая гос-вом полиция (шутка).
Автор пытается приписать учредительную власть партии, а учрежденную - Советам, что не верно. За Советами осталась в лучшем случае ф-я местной администрации, суверенной властью обладала партия. Партия сама была учреждена (партия Ленина) и имела конституцию (Устав и пр. документы) и была подвержена переучреждению, что произошло во вр. сталинской Большой чистки.
Осталось сказать пару слов о тайной дипломатии.
Ее дела так же сомнительны, как и у тайной полиции, потому и скрываются, хотя подрывной потенциал тут скорее преувеличен. Когда большевики опубликовали тайные договоры царского правительства, небеса не рухнули на землю, а через месяц об этом все забыли. Но публикация тайных сталинских протоколов, конечно, послужила одним из рычагов разрушения СССР.
Профессор довольно быстро берет быка за рога:
Шмиттово определение суверенитета («суверен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении») сделалось общим местом раньше, чем стало понятным, что же именно в нем рассматривается…
но потом растекается на сотню страниц и ударяется в мифологию.
1. Чрезвычайное положение.
Решение о чрезвычайном положении - это метко. Но чрезвычайщина чрезвычайщине рознь. Напр., в пионерском лагере пионерская демократия могла расцветать до вспышки дизентерии, после чего вся власть переходила к санитарному врачу. Но эта чрезвычайная власть не есть власть гос-ва, суверена.
На пожаре власть у пожарных, при стихийном бедствии - у спасателей. Это не гос. (политическая) власть, а та техническая власть, которая остается и после гос-ва, при ком-ме.
Здесь важен масштаб и длительность. В крайних случаях и решение о применении обычных технических мер становится решением политическим. Поэтому напр. так часто вспоминаемая сейчас оспа в Москве 1960 г. осталась эпизодом, решённом санитарными мерами. Это не так просто сделать сейчас при ковиде, и те же проблемы стояли бы и перед советской властью образца 60-го г., если бы надо было решать, передавать ли соотв. полномочия по всей стране на весь год санитарной службе. Даже при положительном решении этой службе понадобилась бы политическая (и силовая) поддержка, как это и делается в КНР.
2. Естественное состояние и общественный договор.
Впрочем, как подчеркивал Штраус, Гоббс прекрасно осознавал, что естественное состояние не должно непременно быть некоей реальной эпохой, а скорее внутренним принципом Государства, который проявляется в тот момент, когда мы мыслим его так, «словно оно в состоянии распада». В действительности внешнее - естественное право и принцип сохранения собственной жизни - является потаенным ядром политической системы, благодаря которому она живет в том же смысле, в каком, согласно Шмитту, правило живет благодаря исключению.
Естественное состояние, т.е. тот порядок в природе, когда все без зазрения совести едят (убивают) всех, здесь противопоставлен общественному порядку, когда убийства недопустимы. Буржуазный мыслитель не может сказать прямо и без затей, что гос-во - преступная по происхождению (в тот переходный момент, когда «оно словно в состоянии распада») и террористическая (по «внутреннему принципу») организация. Суть гос. власти, ее «кощеево яйцо» («потаенное ядро политической системы»), воплощение гос. тайны - тайная полиция и тайная дипломатия. Одно направлено внутрь, др. - вовне.
Монопольная (и единственная необходимая) деятельность гос-ва - похищения и убийства. Легальное похищение - это арест, легальное убийство - казнь. Эта легальность - правило. Но «правило живет благодаря исключению» - деятельности тайной полиции (бессудным расправам). И вот мы были свидетелями странной смерти персонажа, похитившего ноутбук (предположительно, с гос. секретами, но по-любому - чтобы неповадно было) во вр. недавнего «штурма Капитолия». Ранее был убит Кеннеди, искоренены «Синоптики», «Черные пантеры» и произведено массовое убийство сектантов (которые вознамерились переехать в СССР) в Гайане в 1978 г.
Модель гос-ва - бандит 90-х, крышующий захваченную территорию. Но здесь парадокс - без него хуже. С одной стороны, закрепившаяся власть стремительно облагораживается и приобретает терпимые манеры. С другой стороны - в момент ослабления или пропадания верховной власти классовое общество само начинает производить множество конкурирующих бандитов разного калибра.
Поэтому, хотя
Следует без сожаления распроститься с представлением об изначальном политическом акте как о договоре или соглашении, как о некоем очевидном и всеобщем условии перехода от природы к Государству.
- общественный договор между народом и властью несомненно действует и его условия понятны: пока власть (своими сомнительными методами) добивается полезного всем эффекта, ее терпят.
Habeas corpus.
Буржуазия хорошо понимала, в чём заключается «потаенное ядро политической системы» противостоящего ей феодального гос-ва и добилась выработки механизма защиты: тело д.б. доставлено в суд живым, т.е. не убито при попытке к бегству, не повеситься в тюрьме, не пропасть без вести. Как хорошо известно, в дальнейшем для защиты своего гос-ва она широко применяла всё вышеперечисленное.
3. Учредительная власть и учрежденная.
Далее, формальное мышление впадает в противоречие:
нигде парадокс суверенной власти не показывает себя настолько явно, как в проблеме учредительной власти и ее отношения к власти учрежденной. Положительное законодательство всегда формулировало эту доктрину с большим трудом и с трудом поддерживало это различие во всей его полноте. «Причина этого, читаем в одном трактате по политической науке, - в том, что, если мы хотим придать истинный смысл различию между учредительной и учрежденной властью, придется неизбежно поместить их на двух разных уровнях. Учрежденная власть существует только внутри Государства: она неотделима от заданного конституционного порядка, и для нее необходимы государственные рамки, реальность которых она манифестирует. Учредительная власть, напротив, находится вне Государства; она ничем ему не обязана, существует без него и является источником, который никогда не сможет исчерпать никакое использование его вод».
Противоречие здесь между формой и содержанием: формальное - писаное право, содержание - классовая диктатура-демократия. Объем классовой власти больше, чем у формального права, поэтому класс может как учредить право (конституцию), так и нарушать его. Учреждение права и есть один из видов нарушения - нарушения предыдущего права. Но хорошей практикой является соблюдение однажды учрежденного права (нарушения м.б. только тайными и следы его затем тщательно подтираются). Плохая практика - явное нарушение и постоянное подправление конституции, что свойственно неправовым (ака недемократическим) гос-вам.
Кстати, пример с убийством JFK показывает разницу между реальным и формальным. В таком правовом гос-ве, как США, президент строго ограничен конституционными рамками, но власть класса имеет нужду выйти за эти рамки и действовать вполне свободно.
Здесь можно заметить, как фетишистское сознание не может отрешиться от привычной формы и изобретает «глубинное гос-во», которое якобы и вершит все эти сомнительные дела.
4. Возможность и действительность.
Автор уделяет внимание этой диалектике, не достигая и в этом ясности. Дело же здесь простое: каждое гос-во может применять террор, да не каждое (или не всегда) применяет. Поэтому в «действительности» имеем различные варианты:
правовое гос-во (равенство перед законом);
постоянная чрезвычайщина - «режим», в т.ч. режим личной власти - авторитаризм, автократия («друзьям - всё, врагам - закон»);
чрезвычайщина, дополненная гос. террором - террористический режим (беззаконие).
Чрезвычайное положение, таким образом, более не зависит от внешней и временной угрозы фактической опасности и стремится слиться с нормой. Национал-социалистские юристы были столь хорошо осведомлены о своеобразии подобной ситуации, что определяли ее парадоксальным образом: «желанное чрезвычайное положение» (einen gewollten Ausnahmezustand). «Приостановив действие фундаментальных прав, - пишет Вернер Шпор, юрист, близкий к режиму, - декрет приводит в действие чрезвычайное положение, желанное в свете учреждения национал-социалистского Государства».
Важно понять, почему нормальная новая власть после «консолидации» стремится перейти к правовому режиму - сама придя неправовым путем, она должна закрыть этот путь для новых конкурентов. Это накладывает ограничения на ее саму, на ее произвол - надо прекратить террор, чтобы не применяли террор против нее. Приходится соблюдать закон не на словах, а на деле. Такова уж природа права - это отношение между равными.
Возвратимся к п.3.
Попытки осмыслить феномен пребывания учредительной власти, конечно, в наше время нередки, и они вошли в обиход в форме троцкистского понятия «постоянной революции» и маоистского понятия «непрерывной революции». Даже и согласительная власть советов (которую можно рассматривать как стабильную, хотя в действительности учрежденные революционные власти сделали все, чтобы ее уничтожить) может восприниматься в этой перспективе в качестве остатка учредительной власти внутри учрежденной власти.
Советы как форма прямой демократии способны постоянно переучреждать политическую власть. При Советах не нужны никакие «майданы», перевороты и вообще уличные волнения - достаточно выбрать новых депутатов, вот и переворот. Так произошло один раз, во вр. т.н. большевизации Советов в 1917 г. Надо ли говорить, что потом этот механизм был сломан.
Большевики намеревались упразднить гос-во, поэтому их тайная полиция получила название ЧК, как явление временное. Когда пришло понимание, что упразднение не удалось, ЧК переименовали в ГПУ - словосочетание бессмысленное, но если переставить слова, то получается управляющая гос-вом полиция (шутка).
Автор пытается приписать учредительную власть партии, а учрежденную - Советам, что не верно. За Советами осталась в лучшем случае ф-я местной администрации, суверенной властью обладала партия. Партия сама была учреждена (партия Ленина) и имела конституцию (Устав и пр. документы) и была подвержена переучреждению, что произошло во вр. сталинской Большой чистки.
Осталось сказать пару слов о тайной дипломатии.
Ее дела так же сомнительны, как и у тайной полиции, потому и скрываются, хотя подрывной потенциал тут скорее преувеличен. Когда большевики опубликовали тайные договоры царского правительства, небеса не рухнули на землю, а через месяц об этом все забыли. Но публикация тайных сталинских протоколов, конечно, послужила одним из рычагов разрушения СССР.