(no subject)

[ewska]

Когда на краткую притчу Христа о жемчужине
откликаются целым сказанием, песней, и ещё одной,
о судьбах души в мире, чужом и своём,
сразу можно жить.
Когда на притчу о жемчужине и поле я слышу в ответ:
"опять о деньгах и купчишках" -
хочется уйти, кем, неважно, водой или землёй.
Когда сверхнепостижное
будто осязаем без звука, без образа,
с любовью изшептав все имена любимого -
тогда можно жить.
А если апофатикой
размахивают как мечом, рубя всё и вся
ради свободы -
хочется встать и уйти
пока не упадёшь
до пределов любви.
И если икона Троицы
растиражирована на миллионы
совершенно одинаковых изображений
"с минимальными вариациями"
и её святостью
срезают, как бритвой, всё на свете,
вспоминаю поговорку
одного сомалийского деда:
"Истина это точка,
размноженная дураками
на бесконечное количество радиусов".
И если я люблю, то люблю навсегда
и ненавижу,
а если "я стану выше
и прощу его",
то это попросту низший
заскок ненависти,
к любви не имеющий отношения.
И раз я любви не имею,
то не имею и ничего,
и мне нечего и нечем
прощать.
Если мои молитвы
уходят в небо и в землю,
то грош им цена.
Истинная молитва
приходит сама,
изнутри - и даже нельзя сказать
про нее: "Явилась!"
слишком легка она,
невыносима,
любима.
И, если мои песни
заварят "океан любви" -
то лучше б их не было
ни в этом веке, ни в прошлом.
Свет - убегает на север,
а я тащусь как навощёная нить
сквозь ухо цыганской иглы,
надеясь заново сшить
юг, запад, восток.