Тоталитарная толерантность
1. Толерантность, терпимость к другим людям может пониматься как в относительном смысле, так и в абсолютном. Это зависит от общих представлений о человеке, различить которые можно, например, в свете двух магистральных направлений европейской гносеологии - эмпиризма и рационализма (трансцендентализма). Если, как полагал эмпиризм, человек изначально являет собой лишь tabula rasa, а знание происходит исключительно из индивидуального опыта, смысл толерантности может быть только инструментальным - как минимальное условие сотрудничества между людьми, что выражено, например, в концепции «общественного договора» Гоббса. Если же вслед за трансцендентализмом предположить наличие познаваемых «врожденных идей» и общечеловеческой сущности, то толерантность может быть возвышена до всеобщего принципа, априорно полагающего человека высшей ценностью, из чего следует категорический императив Канта - поступать согласно максиме, которая могла бы стать всеобщим законом.
2. Трансцендентализм прав в том, что само наше восприятие и тем более коммуникация возможны лишь благодаря некоторому общему для всех условию. Но, во-первых, как обоснованно утверждает эмпиризм (и его гуманитарная разновидность - историзм), любое представление о «врожденных идеях» фактически индуцируется из ограниченного опыта (в том числе и у Канта) и в его истинности нет никаких гарантий. Во-вторых, позже натурализм (опровергнуть который кантианская традиция также внятно не смогла) заметно принижает «всеобщую сущность» человека, сводя ее к тривиальным животным инстинктам - т.е. как раз к эгоистическому отвержению всеобщности: высшей «ценностью» здесь являются собственные потребности, тогда как всё препятствующее им подлежит уничтожению или подчинению - а значит другое подобное существо не может быть признано в полной мере равным; так, инстинкты не столько объединяют людей, сколько разделяют их (в силу чего Кант и не решался отнести их к сфере трансцендентального, относимая же им туда «совесть» как раз оказалась социально обусловленной).
Но насколько, в таком случае, человеческая жизнь отличается от жизни вообще? Она также принципиально несовершенна и определена различными потребностями - конечно, уже не только биологическими, но и сформированными в обществе эстетическими, мировоззренческими, этическими, экзистенциальными - тем не менее, вплоть до самого абстрактного уровня, она необходимо связана с эмоциями. Как раз наиболее эмоционально воспринимаются предельные ценности, дающие смысл всем действиям и всему знанию человека и потому полагаемые абсолютными (в этом корни популярности этического абсолютизма, при всем недостатке рациональной аргументации в его пользу). Именно в пристрастном отождествлении собственного субъективного представления (хотя бы за неимением чего-либо другого) с объективной реальностью - в значительной мере и заложена причина нетерпимости. Никуда не исчезает у человека и воля к власти: фактически, он желает не столько подчиниться всеобщему закону мира, сколько подчинить мир своим претендующим на всеобщность максимам (законы природы он познаёт для того, чтобы поставить их себе на службу и, может быть, даже Богу молится лишь для того, чтобы быть спасенным) - именно так выглядит на практике категорический императив.
3. Таким образом, если даже допустить общечеловеческую сущность, она оказывается предельно абстрактной для практической морали (или эстетики): свойственные всем представления о Добре (Красоте) всегда нуждаются в конкретном содержании. Потому и абсолютизация толерантности имеет весьма неожиданные следствия. Конечно, осознание ограниченности собственной позиции бывает необходимо и в науке и даже в этике - это обязательное условие сотрудничества, позволяющее также достичь более основательного знания. Однако, это не может продолжаться бесконечно, поскольку рано или поздно необходимо действовать, а при этом всегда есть опасность остаться к кому-то нетолерантным.
Но, становясь сама предельной ценностью, толерантность запрещает предельные ценности как таковые, допуская за всем остальным лишь частный статус, где-то на уровне свободы предпочитать один сорт пива другому. Признание конкретных представлений об Истине и Добре полностью относительными (или равноправными - что то же самое) лишает всякого смысла стремление к этим идеалам, а в эстетике или религии подлинное переживание попросту неотделимо от его абсолютизации (хотя бы интуитивной). Терпимость же ко всему чужому не только ограждает от отрицательных эмоций, но и имеет обратной стороной безразличие ко всему своему, лишая также и положительных (применительно к наркотикам это как раз называется толерантностью), растворяя личность в мире. Подлинное, собственное (в терминологии Хайдеггера) бытие человека связано именно с его субъективностью, с миром его идеалов и ценностей, тогда как полная толерантность оставляет за своими пределами фактически всё богатство личности и всю человеческую культуру.
4. Итак, утверждая объективно эмпирический, относительный характер всех ценностей, сама толерантность, как и любая ценность, точно также претендует на всеобщность. И насаждается она в этом случае, как и следует ожидать, крайне нетерпимыми методами - вспомним костры инквизиции самой милосердной религии или внешнюю политику самой толерантной страны. В данном случае даже нет иного пути, поскольку иначе толерантность перестанет быть всеобщим законом. Объясняется это классическим «парадоксом лжеца»: равно как метаязыковое высказывание «я всегда лгу» неприменимо к самому себе и может быть только правдой, полагаемая достоверным всеобщим законом толерантность, во избежание самоуничтожения, возможна лишь как тоталитарная идеология. Вместе с тем, будучи последовательно проведенной, запрещая любые ценности (а все они нетерпимы к своей противоположности), толерантность лишается всякого материала: или ты выражаешь терпимость к другому, давая ему право быть нетерпимым, или сам своей нетерпимостью даешь другому уникальную возможность поупражняться в терпимости - будучи, как и ложь, отрицательным понятием, толерантность возможна лишь благодаря своей противоположности и всеобщей быть не может.
При этом, реальные сторонники толерантности остаются такими же живыми людьми как и все остальные - и потому толерантными они оказываются тоже как-то избирательно: если им что-то не нравится, они говорят, что это задевает интересы «других» (а конкретно - их собственные), если же что-то нравится, о последствиях для других они уже не думают. Мало того - если эти «другие» ненароком выскажут свою неприязнь, здесь-то толерантность первых и заканчивается: полагая собственные ценности общезначимыми, очень удобно требовать толерантности к себе и не быть толерантным к другим. Если и ограниченность позиции, и ее претензия на всеобщность вполне объяснимы, прикрывать это толерантностью уже как-то лицемерно.
5. Таким образом, на практике толерантность применяется лишь к себе подобным - к тем, кого мы согласны в полной мере признать людьми. Соответственно, она обязательно предполагает общие интересы, и только поэтому вообще кажется позитивным чувством; само же по себе безразличие - оно и в Америке безразличие, стоит ли придумывать ему слащавую легенду и человеческое лицо? При этом, общие интересы означают и нетерпимость к тем, кто их не разделяет - и потому любая нетерпимость субъективно может быть оправдана, если она не наносит принципиального ущерба важным отношениям. Так, на основе терпимости к своим и нетерпимости к чужим формируются замкнутые «группы по интересам» - при наличии единомышленников впечатление объективности собственных ценностей еще более усиливается.
Но при этом, толерантность обозначает именно различие между людьми, зону взаимного непонимания и потенциального конфликта, лишь из соображений сотрудничества драпируемую безразличием: если другой человек нужен, приходится закрывать глаза на многие его качества, и самому подстраиваться под него - что-то в себе подавлять, а что-то и достраивать против воли. Конечно, такое поверхностно-прагматическое сотрудничество в рамках конкретных интересов оставляет впечатление чего-то неподлинного и лицемерного. На этом-то уровне и подвергаются профанации любые чувства и ценности: еще Руссо понял, что за вежливыми словами, которые мы произносим в общественных местах, уже фактически ничего не стоит (если же нам вдруг становится приятно заговорить с незнакомым человеком - это уже не толерантность, и к этому никак нельзя обязать). С другой стороны, абсолютизация собственных предпочтений может обернуться абсолютным одиночеством. Как сказала однажды Елена Косилова, «и без истины нельзя, и без людей».
Если же человек особенно дорог, следует стремиться максимально понять его позицию и аргументировать ему свою, т.е. максимально избавляться от толерантности в отношениях (в такой, предельно откровенной коммуникации, согласно Ясперсу, и происходит приобщение к трансцендентному). Но это возможно только по отношению к духовно близким людям (а не к абстрактным субъектам), и для каждого таких людей лишь единицы.
6. Итак, поскольку наше знание ограничено, но почти всегда необходимо претендует на абсолютность, а люди склонны к враждебности и борьбе за власть (и только потом к сотрудничеству), общечеловеческие ценности оказываются слишком абстрактны для практической морали - она строится исключительно вокруг общих интересов, лишь разделяющие которые признаются в достаточном смысле равными (чем более общим является интерес, тем более бедны его моральные предписания). Потому толерантность (также как свобода или демократия) может быть только частичной, используемой лишь для конкретного сотрудничества - это действительно необходимое его условие. Но сама по себе она противоречива и ее тоталитарные претензии бессмысленны.
X-posted в ru_philosophy
2. Трансцендентализм прав в том, что само наше восприятие и тем более коммуникация возможны лишь благодаря некоторому общему для всех условию. Но, во-первых, как обоснованно утверждает эмпиризм (и его гуманитарная разновидность - историзм), любое представление о «врожденных идеях» фактически индуцируется из ограниченного опыта (в том числе и у Канта) и в его истинности нет никаких гарантий. Во-вторых, позже натурализм (опровергнуть который кантианская традиция также внятно не смогла) заметно принижает «всеобщую сущность» человека, сводя ее к тривиальным животным инстинктам - т.е. как раз к эгоистическому отвержению всеобщности: высшей «ценностью» здесь являются собственные потребности, тогда как всё препятствующее им подлежит уничтожению или подчинению - а значит другое подобное существо не может быть признано в полной мере равным; так, инстинкты не столько объединяют людей, сколько разделяют их (в силу чего Кант и не решался отнести их к сфере трансцендентального, относимая же им туда «совесть» как раз оказалась социально обусловленной).
Но насколько, в таком случае, человеческая жизнь отличается от жизни вообще? Она также принципиально несовершенна и определена различными потребностями - конечно, уже не только биологическими, но и сформированными в обществе эстетическими, мировоззренческими, этическими, экзистенциальными - тем не менее, вплоть до самого абстрактного уровня, она необходимо связана с эмоциями. Как раз наиболее эмоционально воспринимаются предельные ценности, дающие смысл всем действиям и всему знанию человека и потому полагаемые абсолютными (в этом корни популярности этического абсолютизма, при всем недостатке рациональной аргументации в его пользу). Именно в пристрастном отождествлении собственного субъективного представления (хотя бы за неимением чего-либо другого) с объективной реальностью - в значительной мере и заложена причина нетерпимости. Никуда не исчезает у человека и воля к власти: фактически, он желает не столько подчиниться всеобщему закону мира, сколько подчинить мир своим претендующим на всеобщность максимам (законы природы он познаёт для того, чтобы поставить их себе на службу и, может быть, даже Богу молится лишь для того, чтобы быть спасенным) - именно так выглядит на практике категорический императив.
3. Таким образом, если даже допустить общечеловеческую сущность, она оказывается предельно абстрактной для практической морали (или эстетики): свойственные всем представления о Добре (Красоте) всегда нуждаются в конкретном содержании. Потому и абсолютизация толерантности имеет весьма неожиданные следствия. Конечно, осознание ограниченности собственной позиции бывает необходимо и в науке и даже в этике - это обязательное условие сотрудничества, позволяющее также достичь более основательного знания. Однако, это не может продолжаться бесконечно, поскольку рано или поздно необходимо действовать, а при этом всегда есть опасность остаться к кому-то нетолерантным.
Но, становясь сама предельной ценностью, толерантность запрещает предельные ценности как таковые, допуская за всем остальным лишь частный статус, где-то на уровне свободы предпочитать один сорт пива другому. Признание конкретных представлений об Истине и Добре полностью относительными (или равноправными - что то же самое) лишает всякого смысла стремление к этим идеалам, а в эстетике или религии подлинное переживание попросту неотделимо от его абсолютизации (хотя бы интуитивной). Терпимость же ко всему чужому не только ограждает от отрицательных эмоций, но и имеет обратной стороной безразличие ко всему своему, лишая также и положительных (применительно к наркотикам это как раз называется толерантностью), растворяя личность в мире. Подлинное, собственное (в терминологии Хайдеггера) бытие человека связано именно с его субъективностью, с миром его идеалов и ценностей, тогда как полная толерантность оставляет за своими пределами фактически всё богатство личности и всю человеческую культуру.
4. Итак, утверждая объективно эмпирический, относительный характер всех ценностей, сама толерантность, как и любая ценность, точно также претендует на всеобщность. И насаждается она в этом случае, как и следует ожидать, крайне нетерпимыми методами - вспомним костры инквизиции самой милосердной религии или внешнюю политику самой толерантной страны. В данном случае даже нет иного пути, поскольку иначе толерантность перестанет быть всеобщим законом. Объясняется это классическим «парадоксом лжеца»: равно как метаязыковое высказывание «я всегда лгу» неприменимо к самому себе и может быть только правдой, полагаемая достоверным всеобщим законом толерантность, во избежание самоуничтожения, возможна лишь как тоталитарная идеология. Вместе с тем, будучи последовательно проведенной, запрещая любые ценности (а все они нетерпимы к своей противоположности), толерантность лишается всякого материала: или ты выражаешь терпимость к другому, давая ему право быть нетерпимым, или сам своей нетерпимостью даешь другому уникальную возможность поупражняться в терпимости - будучи, как и ложь, отрицательным понятием, толерантность возможна лишь благодаря своей противоположности и всеобщей быть не может.
При этом, реальные сторонники толерантности остаются такими же живыми людьми как и все остальные - и потому толерантными они оказываются тоже как-то избирательно: если им что-то не нравится, они говорят, что это задевает интересы «других» (а конкретно - их собственные), если же что-то нравится, о последствиях для других они уже не думают. Мало того - если эти «другие» ненароком выскажут свою неприязнь, здесь-то толерантность первых и заканчивается: полагая собственные ценности общезначимыми, очень удобно требовать толерантности к себе и не быть толерантным к другим. Если и ограниченность позиции, и ее претензия на всеобщность вполне объяснимы, прикрывать это толерантностью уже как-то лицемерно.
5. Таким образом, на практике толерантность применяется лишь к себе подобным - к тем, кого мы согласны в полной мере признать людьми. Соответственно, она обязательно предполагает общие интересы, и только поэтому вообще кажется позитивным чувством; само же по себе безразличие - оно и в Америке безразличие, стоит ли придумывать ему слащавую легенду и человеческое лицо? При этом, общие интересы означают и нетерпимость к тем, кто их не разделяет - и потому любая нетерпимость субъективно может быть оправдана, если она не наносит принципиального ущерба важным отношениям. Так, на основе терпимости к своим и нетерпимости к чужим формируются замкнутые «группы по интересам» - при наличии единомышленников впечатление объективности собственных ценностей еще более усиливается.
Но при этом, толерантность обозначает именно различие между людьми, зону взаимного непонимания и потенциального конфликта, лишь из соображений сотрудничества драпируемую безразличием: если другой человек нужен, приходится закрывать глаза на многие его качества, и самому подстраиваться под него - что-то в себе подавлять, а что-то и достраивать против воли. Конечно, такое поверхностно-прагматическое сотрудничество в рамках конкретных интересов оставляет впечатление чего-то неподлинного и лицемерного. На этом-то уровне и подвергаются профанации любые чувства и ценности: еще Руссо понял, что за вежливыми словами, которые мы произносим в общественных местах, уже фактически ничего не стоит (если же нам вдруг становится приятно заговорить с незнакомым человеком - это уже не толерантность, и к этому никак нельзя обязать). С другой стороны, абсолютизация собственных предпочтений может обернуться абсолютным одиночеством. Как сказала однажды Елена Косилова, «и без истины нельзя, и без людей».
Если же человек особенно дорог, следует стремиться максимально понять его позицию и аргументировать ему свою, т.е. максимально избавляться от толерантности в отношениях (в такой, предельно откровенной коммуникации, согласно Ясперсу, и происходит приобщение к трансцендентному). Но это возможно только по отношению к духовно близким людям (а не к абстрактным субъектам), и для каждого таких людей лишь единицы.
6. Итак, поскольку наше знание ограничено, но почти всегда необходимо претендует на абсолютность, а люди склонны к враждебности и борьбе за власть (и только потом к сотрудничеству), общечеловеческие ценности оказываются слишком абстрактны для практической морали - она строится исключительно вокруг общих интересов, лишь разделяющие которые признаются в достаточном смысле равными (чем более общим является интерес, тем более бедны его моральные предписания). Потому толерантность (также как свобода или демократия) может быть только частичной, используемой лишь для конкретного сотрудничества - это действительно необходимое его условие. Но сама по себе она противоречива и ее тоталитарные претензии бессмысленны.
X-posted в ru_philosophy