День городских легенд
Ганс, дурак осенний
Город славится своими дураками. Городские дураки - такая же достопримечательность, как, например, старинная часовая башня, памятник какой-нибудь знаменитости или развалины древней крепости, обнесенные веревочкой, где лазить категорически запрещается, потому что камни шатаются и вообще нечего, но там все равно все лазают.
Нашего дурака звали Ганс. Появлялся он всегда ранней осенью, вместе с желтыми листьями, медленно летящими в остывающем небе, а исчезал с первыми снежинками. Куда он уходил, где пропадал зимой, весной и летом - об этом не знал никто. Одни говорили, будто Ганс идет вслед за осенью. Когда осень приходит в город, вот и он тут как тут, а когда наступает зима, уходит неведомо куда. Другие уверяли, что все наоборот, осень идет следом за Гансом. Когда Ганс приходит в город, наступает осень, а когда ему наскучит, он уходит и уводит осень за собой. Когда-то давно, еще в студенческие годы, мы с Артуром поспорили, кто за кем идет - Ганс за осенью или осень за Гансом. Но я не помню, кто из нас что говорил, а уж Артур и подавно. Он вообще ничего не помнит. Старается не помнить.
Ганс никогда не заговаривал с людьми, только улыбался приветливо и кланялся. Ходил всегда в длинном желтом плаще с капюшоном и в таких же ярко-желтых ботинках. У него были разные глаза: один желто-крапчатый, а другой темно-серый. Как будто в одном глазу отражалась облетающая листва, а в другом - тяжелые осенние тучи. Любил гулять под дождем, шлепая ботинками по лужам, но осенняя грязь почему-то к ним не прилипала. Разговаривал он только с деревьями, тучами и ветром. Деревья отвечали ему шелестом ветвей, ветер - долгим завыванием, а тучи не отвечали никак. Часто говорил с птицами, иногда с кошками и собаками. А с людьми никогда.
Зато люди любили с Гансом поговорить. Одни поверяли ему свои сокровенные тайны, другие каялись в грехах, третьи жаловались на жизнь. Ганс был хорошим собеседником. Слушал внимательно, никогда не перебивал, не насмехался и вопросов лишних не задавал. Собственно, никаких вопросов не задавал. Всякий знал наверняка - Ганс каждую тайну сбережет, никому не расскажет. Разве что деревьям, тучам или птицам. Но тем до человеческих страстей и горестей никакого дела нет.
Ходить к Гансу следовало по одному, в крайнем случае − вдвоем. Больше двух - это уже толпа, а толпа Ганса пугала. Если случайно рядом оказывался третий, Ганс надвигал капюшон до самых глаз, поворачивался и уходил. И лицо у него делалось такое несчастное, обиженное, совсем как у ребенка, когда взрослые нарочно или по недомыслию нарушают правила игры. Он уходил, не оглядываясь, длинный плащ развевался на осеннем ветру, а следом за ним легким шлейфом летели желтые листья.
Ганс боялся громких резких звуков. Разговаривать с ним полагалось тихо, не повышая голоса. Те, кого природа наделила громким зычным голосом, с дураком говорили шепотом, чтобы ненароком не напугать. Музыку Ганс очень любил, но тоже обязательно тихую, приглушенную, звучащую как бы издалека, и чтобы никаких ударных.
Его часто угощали. Приносили ему то пирожок, то пряник, то сладкое яблоко. Ганс благодарил, кланялся, прижимая руку к груди, усаживался прямо на землю и съедал угощение тут же, закрыв глаза от удовольствия и блаженно улыбаясь. Подносили ему и красное терпкое вино, непременно в стеклянных стаканах. Бумажные и пластиковые Ганс не признавал, потому что они не звенят, когда чокаешься. Чокаться он страшно любил. Вслушивался в мелодичный звон стаканов, затаив дыхание, а потом смеялся счастливо, и негромкий его смех становился как бы продолжением затихающего стеклянного звона.
Не все любили городского дурака. Многие его откровенно боялись, имени его старались вслух не произносить, а завидя на улице знакомый желтый плащ, тут же переходили на другую сторону или прятались в подворотне. Чур меня, чур, тьфу ты нечисть.
Только напрасно они прятались и чурались. Уж если Ганс кого заприметит, от своего не отступится, и в недобрый час настигнет неосторожного прохожего на пустынной улице. Или улучит момент, когда люди идут мимо, погруженные в свои мысли, озабоченные своими делами, не замечая ничего вокруг. Собственно, так обычно и бывает.
И вот они сталкиваются нос к носу, городской дурак Ганс и одинокий прохожий. И тому уже не убежать и не скрыться, потому что вдруг оказывается, что у этой улицы только одна сторона, а спасительных подворотен и вовсе нет. И Ганс шагает навстречу прохожему, и молча приветствует, улыбаясь, и над его взлохмаченной головой кружатся золотые осенние листья. А растерянный прохожий стоит, не в силах отвести зачарованного взгляда от этого золотого сияния, стоит и ждет. И тогда Ганс внезапно вырастает выше деревьев, возвышается над городом, словно сказочный великан, склоняется над онемевшим прохожим и вручает ему желтый воздушный шарик на ниточке. А после уходит прочь, уменьшаясь на ходу, и осенние листья летят за ним, одобрительно шелестя. А прохожий остается стоять с желтым шариком в руке. Нитка натянута, как струна, легкий шарик рвется в небо. Одни отпускают его сразу, а другие так и ходят по городу с воздушным шариком, до ранних осенних сумерек. Потом, конечно, тоже отпускают, и долго стоят, запрокинув голову и глядя вслед улетающему шарику, пока тот не исчезнет в косматых серых тучах.
Все, кого Ганс осчастливил своим подарком, вскоре становились тихими, молчаливыми и задумчивыми. Подолгу бродили по улицам или стояли у окна, глядя, как ветер раскачивает темные ветки наполовину облетевших деревьев. Часто смотрели на небо, провожая глазами низкие летящие тучи. Подбирали с земли яркие осенние листья, расставляли по всему дому бесконечные букеты, развешивали их по стенам и на потолке. Некоторые вдруг начинали писать стихи, рисовать акварелью или играть на флейте. Только лучше бы не начинали. Стихи получались корявыми и нескладными, акварельные рисунки походили на бесформенные размытые кляксы, а от фальшивых звуков флейты у всех вокруг уши сворачивались в трубочку. Родные и друзья, глядя на эти мучения, сокрушенно качали головами и сетовали на дурака Ганса, который вместе с желтым воздушным шариком дарит осеннюю меланхолию и пагубную тягу к искусству, а вот таланта в придачу не дает.
Детям Ганс никогда шариков не дарил. Только взрослым. Чтобы детям не пришло в голову бегать за дураком и выпрашивать желтый шарик, в городе по осени на каждом углу устанавливали киоски, где продавали воздушные шары всех цветов радуги, круглые и длинные, с картинками и без − каких только душа пожелает. Порой их даже раздавали бесплатно. Только не ходите, дети, к Гансу, чур меня, чур, тьфу ты нечисть.
Встречаясь на улицах, невольные избранники Ганса узнавали друг друга - по шагам, по рассеянному взгляду, по заторможенным движениям. И, конечно, по неизменным букетам осенних листьев в руках. При встрече переглядывались, улыбались и дружески кивали, но никогда не заговаривали друг с другом. Таково было негласное правило осеннего братства.
**********************
Сколько я помню себя, столько помню Ганса. Он как будто не старел, и плащ его не линял и не выцветал от времени, год за годом оставаясь все таким же ярко-желтым. Всю свою жизнь я мечтал получить от Ганса воздушный шарик. Мне страстно хотелось вступить в тайное осеннее братство, молча переглядываться при встрече и понимать друг друга без слов. Собственно, я мог бы с легкостью считаться одним из них. Я всегда любил осень. Мне нравится бродить по улицам, шуршать листьями, любоваться облетающими деревьями и бесцельно глазеть на небо. Только тучи я не люблю - они заслоняют звезды.
Вообще-то я астроном. Астроном-любитель, дилетант, самоучка. Я могу часами просиживать на крыше, наблюдая за звездами. У меня лучший в городе телескоп. Мы с Артуром собирали его несколько лет, вдвоем. Но теперь он только мой. Артур уступил его мне в единоличное владение. Не потому, что такой благородный. Просто телескоп ему больше не нужен. И звездное небо тоже не нужно. Он теперь большой человек, преуспевающий бизнесмен, его время расписано по минутам. Ему не до глупостей.
Артур - мой друг детства. Мы всегда были неразлучны. Вместе лазили по крышам, смотрели на звездное небо и мечтали о путешествиях в неведомые миры. Потом, когда появился телескоп, увлеклись астрономией всерьез. Артур всегда и во всем был чуть лучше меня, чуть умнее, и соображал чуть быстрее. Иногда я ему завидовал, но не очень.
Все закончилось одним злосчастным ноябрьским вечером, когда на нашем звездном горизонте неожиданно возникла небесная красавица Элинор. Конечно, мы оба влюбились, одновременно, сразу и навеки. Во всяком случае, тогда нам так казалось. В один миг из неразлучных друзей мы превратились в соперников. Банальный сюжет, старый, как мир. И, как водится, Элинор выбрала не меня. Артур во всем был чуть лучше, чуть умнее, и соображал чуть быстрее. Не в пример мне, он сразу сообразил, что Элинор не слишком интересует звездное небо, что она боится высоты и ее вовсе не тянет на крышу, и что прогулкам по мокрому осеннему лесу она предпочитает рейд по магазинам. Там она оживала, расцветала и сияла, там она порхала, словно сказочная фея, и Артур, шествуя рядом с ней, тоже светился от гордости и счастья. Он забросил никчемную астрономию и подался в бизнес. А звездное небо оставил мне. Вместе с лучшим в городе телескопом.
На свадьбе я нажрался, как свинья, и мне даже ничуть не было стыдно. Когда пришел черед поздравлять молодых, я встал перед Элинор на одно колено, простер к ней руку и торжественно провозгласил: «Дорогая Элинор, я тебя больше не люблю!» Элинор рассмеялась, потрепала меня по макушке и сказала: «Вот и славно.» Потом я потерял равновесие и упал, и падал почему-то очень долго. Больше ничего не помню.
С Артуром мы с тех пор виделись редко. Он быстро пошел в гору, ворочал крупными деньгами, на радость красавице-жене. Ему пророчили блестящее будущее. Я не держал на него зла, но и общаться с ним не тянуло. Мне была неинтересна его новая жизнь, а он хотел как можно скорее забыть о прежней. Я был частью этой прежней жизни, поэтому он избегал встреч. А может быть, у него просто не находилось для меня времени.
Я так и не женился. Не везло мне с женщинами. Все они рано или поздно оказывались похожими на Элинор. Не внешне, конечно, а по характеру. Втайне я надеялся, что небо однажды отблагодарит меня за верность и подарит звездную женщину, которая будет бродить со мной по лесам, лазать по крышам, наблюдать за звездами в телескоп и говорить о загадках космоса. Но время шло, а ничего в жизни не менялось. Я все так же ночи напролет просиживал на крыше в одиночестве, изучая звездное небо. Иногда пил с дураком Гансом и рассказывал ему про космос. Он, как обычно, слушал очень внимательно. Всякий раз я ждал, что вот сейчас он подарит мне заветный желтый шарик. Но пока я так ничего и не дождался − ни звездной женщины от неба, ни воздушного шарика от Ганса.
Недели две назад неожиданно позвонила Элинор. Голос у нее был очень несчастный.
− Дудик, − всхлипнула она, − надо поговорить. Давай встретимся. Прямо сейчас.
Вообще-то меня зовут Давид. Терпеть не могу, когда меня называют Дудиком. Но Элинор я такое позволял. Мне даже нравилось, как она это произносит. Когда-то нравилось.
− Это очень серьезно, − заявила она. - Я готова встретиться в парке. Или даже в лесу.
Такое самопожертвование меня несколько обескуражило. Поэтому я сразу согласился. Собственно, почему бы и нет. Рабочий день у меня уже кончился, а звезд сегодня все равно не видно. Все небо затянуто беспросветными тучами. И почему не бывает осени без туч?
Дорогой я гадал, о чем мне расскажет Элинор. Неужели у Артура появилась другая женщина? Или, наоборот, у Элинор возникла новая страсть, и теперь ее мучает совесть?
Однако, все оказалось гораздо хуже.
− Дудик, − шепнула Элинор, заглядывая мне в глаза, − Артур сошел с ума. Наверное, он слишком много работает. Я чувствовала, что этим кончится. Но не ожидала, что так скоро.
Я чуть было не ляпнул, что она сама его до такого довела. Но вовремя сдержался.
− Понимаешь, − продолжала она, − в последнее время он словно сам не свой. Ходит, как лунатик. Бормочет что-то себе под нос, на вопросы отвечает невпопад. И все время смотрит в небо. Или на деревья, как они от ветра качаются. Он что, деревьев никогда не видел?
− На деревья можно смотреть бесконечно, − ответил я. - А на небо тем более.
− Ну да, конечно, − кисло откликнулась Элинор. - Ты же сам псих. Но он-то был нормальный. А теперь тоже психом сделался. Как уйдет из дома, так и бродит где-то до самой ночи. Я сперва думала, у него любовница. Так нет. Он и меня с собой звал. Огорчался, что я не захотела. Ну скажи, Дудик, если бы он и в самом деле шел к любовнице, разве бы он меня с собой звал?
− Вряд ли, − честно ответил я. - Во всяком случае, я бы не стал.
− Тогда куда он ходит? - Элинор уже почти кричала. - И зачем? А эти ужасные листья! Весь дом завалил! Таскает их мешками с улицы. Грязные, противные… Они потом высыхают и рассыпаются в труху. Просто ступить некуда. А выбрасывать не дает.
− Листья красивые, − попытался объяснить я. - Как по мне, так осенью это лучшее украшение дома. Не сердись на него. Он ведь для тебя старается. Порадовать хочет.
− Порадовать?! - Элинор округлила глаза. - Сухими трухлявыми листьями? Да он точно спятил. Он прекрасно знает, как меня порадовать и чем. Между прочим, на него жалуются. Босс его вчера звонил. Говорит, уже троих клиентов из-за него потеряли.
− Бывает, − не совсем искренне посочувствовал я. - Не всегда же везет.
− Ему везло всегда, − жестко заявила Элинор. - Пока он был в своем уме. А недавно он рассказал, будто наш придурок, ну этот, что в желтом плаще, подарил ему воздушный шарик. И будто был у него золотой нимб вокруг головы, а сам он вырос с десятиэтажный дом, а потом обратно уменьшился. Дудик, − она тихо заплакала, − что мне с ним делать?
Мне вдруг стало досадно. Вот как, значит. Я всю жизнь мечтал, чтобы Ганс подарил мне желтый воздушный шарик, а он достался Артуру. Однако я быстро взял себя в руки.
− Элинор, ты ведь давно живешь в этом городе. Могла бы уже и познакомиться с нашими городскими легендами.
− Я не верю в ваши дурацкие байки, − поморщилась Элинор. - Я реалист.
− А вот это зря, − заметил я серьезно. − Артур говорит правду. Ганс избрал его, принял в осеннее братство. И ты с этим ничего сделать не сможешь. Ни ты, ни я, ни кто-либо другой. Все, что тебе остается - принять его таким, каким он стал.
Я хотел добавить - или таким, каким он был прежде. Но снова сдержался.
− Принять? - опешила Элинор. - Ты издеваешься?
− Нисколько. Ходите вместе гулять по городу, смотрите на небо и на деревья. Собирайте вдвоем осенние листья, а потом развешивайте по дому. И еще, − вспомнил я, − он ведь наверняка снова начал писать стихи?
− Откуда ты знаешь? - удивилась Элинор.
− Знаю, − важно кивнул я. - И еще знаю почти наверняка, что его стихи ужасны. По крайней мере, в молодости поэт из него был весьма дерьмовый. И все же почитай.
− Но я не хочу! - крикнула Элинор. - Иди к черту со своими идиотскими советами!
Она развернулась и побежала прочь, увязая по щиколотку в мокрой палой листве. Я немного постоял, глядя ей вслед. А потом пошел к черту.
**********************
Элинор торопливо шла по улице, стараясь не наступать в лужи. Моросил мелкий дождик, низкие неповоротливые тучи ползли по небу, задевая мокрые крыши. И на душе у Элинор было так же серо, мрачно и тоскливо.
Вчера Артур явился домой раньше обычного и прямо с порога сообщил, что ему все осточертело и он бросает работу. Сказал, что в гробу он их всех видал. Потому что бизнес - это не его, он просто много лет себя обманывал, но всему однажды наступает предел. Заявил, что пойдет в электрики или в садовники. А потом вывалил на стол очередную охапку желтых листьев, прихватил из бара лучшую бутылку красного вина и ушел.
И тогда Элинор сдалась. Пошла к старухе Ядвиге. Подруги очень ее хвалили, говорили - толковая, дело свое знает. Вот старуха Ядвига и посоветовала сходить к Гансу, поговорить с ним по-хорошему, чтобы тот Артура отпустил. Строго-настрого наказала идти к нему непременно одной, говорить тихо и спокойно, голоса не повышать, ногами не топать, вообще чтобы никаких громких звуков, а иначе дурак испугается и уйдет. Велела сперва угостить, а уж потом о деле разговаривать. Предупредила, что вслух отвечать он не будет, потому что с людьми никогда не заговаривает, а ответы надо угадывать самой, по жестам или мимике. Все хорошо растолковала, одного только не объяснила - как найти этого придурка. Где он живет, да и есть ли у него дом вообще, старуха Ядвига не знала. Да и никто не знал. Сказала - ты иди, а он сам тебя найдет. Точный адрес, ничего не скажешь.
Вот Элинор и пошла. Наугад. А что ей еще оставалось? Мужа-то надо спасать. Да и семью тоже. Становиться женой электрика или садовника Элинор не собиралась.
К немалому ее удивлению, старуха Ядвига оказалась права. Спустя полчаса бесцельного кружения по мокрым улицам Элинор заметила знакомый желтый плащ. Городской дурак стоял под огромным пламенеющим кленом и что-то радостно бубнил себе под нос, задрав голову и плавно размахивая руками. При каждом новом взмахе с дерева срывался желтый лист, на мгновение зависал в воздухе, а после, медленно кружась, опускался Гансу на ладонь. Тот счастливо смеялся. Дурак, что с него взять.
− Ганс, − вежливо окликнула его Элинор, − не мог бы ты уделить мне минутку внимания?
Тот вздрогнул, обернулся. В предвечерней тишине голос прозвучал слишком резко.
− Прости, если я тебя напугала, − сказала Элинор как можно мягче, открыла сумочку и достала приготовленное угощение. - Не хочешь ли пирожка?
Дурак сразу заулыбался, руку к груди прижал и поклонился - низко, до земли. Бережно взял угощение и уселся прямо на мокрый асфальт, скрестив ноги. Развернул пирожок и неторопливо съел, зажмурив глаза от удовольствия. Только что не мурлыкал, как довольный кот. Элинор терпеливо ждала.
Доев, Ганс аккуратно собрал крошки в ладонь, высыпал себе в рот. Элинор, глядя на все эти манипуляции, про себя подумала - а ведь он, должно быть, вечно голодный. В следующий раз надо бы принести ему кастрюльку с супом или котлетами. Впрочем, она очень надеялась, что следующего раза не будет.
Наконец Ганс покончил с едой, поднялся на ноги и снова благодарно поклонился. Элинор с удивлением заметила, что его желтый плащ остался совершенно чистым. Интересно, что это за материя такая, к которой грязь не пристает? Спрашивать бесполезно, дурак все равно не ответит. Да и не за тем Элинор к нему пришла.
− Ганс, − начала она, тихо и вежливо, как старуха Ядвига учила, - у меня к тебе небольшая просьба. Недавно ты подарил желтый воздушный шарик моему мужу, Артуру.
Дурак улыбнулся до ушей и энергично закивал - да, да, все так и было.
− Ты принял его в осеннее братство, − продолжала Элинор. Боже, какую чушь приходится нести. Но на что не пойдешь ради спасения мужа. - И с тех пор его словно подменили. Рассеянный, заторможенный какой-то. Все думает не пойми о чем, в окно смотрит подолгу, бродит где-то один. А еще листья собирает и в дом таскает.
Ганс заулыбался еще шире, явно одобряя поведение спятившего Артура. Совсем как Дудик. Элинор поморщилась, вспоминая их последний разговор.
− Он прежде был совсем другим. Блестящим, энергичным, общительным и решительным. Он был успешным бизнесменом. Ты знаешь, кто такие бизнесмены?
Ганс недоуменно пожал плечами. Ну разумеется, откуда ж ему знать. Элинор немного поколебалась, стоит ли тратить время на объяснения. Решила, что не стоит.
− А вчера он ушел из бизнеса. Хочет стать электриком. Или садовником.
Услыхав про садовника, Ганс снова одобрительно закивал. Садовник был ему понятен.
− Но я не хочу быть женой садовника, - Элинор очень старалась говорить спокойно, не повышая голоса. - И женой электрика тоже не хочу. Я выходила замуж за бизнесмена. Я любила совершенно другого человека. Если бы мне нравились такие, каким сейчас стал мой Артур, я бы выбрала его друга, Дудика.
Ганс недоуменно поднял брови.
− Его зовут Давид, − поправилась Элинор. - Нищий астроном. Ночами напролет просиживает на крыше и пялится в телескоп. Он и меня в свое время хотел затащить на крышу. А я высоты боюсь.
Ганс сочувственно покачал головой.
− Глупости, − поморщилась Элинор. - С этим вполне можно жить. И даже в самолетах летать. Сесть подальше от окна или шторку закрыть, вот и все.
Дурак снова пожал плечами. Очевидно, он и о самолетах ничего не знал.
− Ганс, − Элинор глянула на него умоляюще, − будь так добр, отпусти моего мужа. У нас семья рушится, понимаешь? Я люблю Артура, мне не нужен никто другой! Но теперь он сам стал другим! Ганс, − она едва сдерживала слезы, − пожалуйста, верни мне моего прежнего Артура! Я тебя отблагодарю, все что хочешь для тебя сделаю, только верни его!
Ганс посмотрел на нее как-то странно. В его взгляде одновременно читались жалость, досада, непонимание и печаль. И еще почему-то - решимость. Или это только казалось, из-за его слишком разных глаз.
Внезапно клен резко качнулся, словно от сильного порыва ветра. Целая стая желтых листьев сорвалась с веток и медленно закружилась вокруг головы безмолвного Ганса. Элинор показалось, будто он стал выше ростом. Она испуганно попятилась.
А Ганс все рос и рос, вот он уже выше клена, выше домов, вот он уже задевает лохматой головой низкие тучи, и вокруг этой головы золотым сияющим нимбом кружатся листья. Элинор смотрела на него снизу вверх, затаив дыхание и не в силах пошевелиться. И тогда он склонился над ней, улыбнулся и протянул ей желтый воздушный шарик на ниточке.
Элинор сжала ниточку в руке, и внезапно ей вспомнилось, как она пятилетней девчонкой стояла под раскидистым деревом, а папа тряс ветку двумя руками, и на Элинор золотым дождем сыпались осенние листья. Она визжала и смеялась, и папа тоже хохотал как ненормальный, и все тряс и тряс ветку, листья сыпались и сыпались, золотой дождь был прекрасным и бесконечным, и это было счастье.
Элинор резко встряхнула головой, отгоняя наваждение. Да, это было счастье. Но теперь-то ей не пять лет. Она взрослая женщина, жена преуспевающего бизнесмена. И она пришла спасать мужа. Нет уж, она не дура, и ее просто так воздушными шариками не проведешь.
− Не нужны мне твои шарики, − заявила она, стараясь не смотреть на Ганса-великана с золотым нимбом. - И кончай меня дурачить. Я не знаю, как ты это делаешь, но это все галлюцинации, обман зрения. Я просила тебя вернуть разум моему мужу. А ты вместо этого пытаешься лишить разума и меня. Так ты понимаешь спасение семьи. Что ж, это вариант. Но, извини, мне он совсем не нравится. И я не пойду в твое осеннее братство.
Она отстегнула от лацкана пальто брошку в виде изящной розы - подарок мужа. Победно усмехнулась и с размаху воткнула булавку в желтый воздушный шарик.
Раздался оглушительный взрыв, словно бабахнули разом десятки пушек. Земля содрогнулась под ногами, сверху посыпались мелкие камни, гулкое эхо покатилось по городу. Элинор в ужасе выронила брошку и бросилась на землю, зажав уши обеими руками.
Вскоре все стихло. Элинор осторожно подняла голову. Над ней качались голые ветки огромного клена. А сама она лежала в луже, засыпанная ворохом ярко-желтых листьев.
Элинор выбралась из кучи листвы, осмотрелась. Неожиданно быстро стемнело. Ганса нигде видно не было. Ясное дело, сбежал. Сперва дарит шарики, которые так громко лопаются, а потом сам же и пугается. Одно слово, дурак.
Элинор мельком оглядела себя. Светлое пальто в грязи и трухе, колготки порваны, коленки разбиты в кровь. Теперь короткую юбку не наденешь, пока не заживут. И пальто безнадежно испорчено. Да еще брошка, подарок мужа, потерялась. Попробуй ее теперь отыщи в ворохе листвы. А все из-за Ганса.
− Чертов придурок! - бессильно крикнула она в темноту. Ей никто не ответил.
**********************
Ганса я обнаружил под мостом. Случайно. Сам не знаю, зачем мне вдруг понадобилось лезть под мост. Словно кто-то позвал меня оттуда. Со мной такое бывает.
Ганс сидел, прислонившись спиной к каменной опоре моста и вытянув ноги. Глаза его были полузакрыты, лицо - землисто-серого цвета.
− Ганс, − я осторожно потряс его за плечо, − что с тобой?
Тот открыл глаза. Они были мутными и смотрели в разные стороны. Я помахал ладонью у него перед носом.
− Это я, Давид. Ганс, тебе плохо?
Ему наконец удалось сфокусировать взгляд. Увидев меня, он попытался улыбнуться. Улыбка вышла вымученной и жалкой.
− Да-вид… − произнес он шепотом. - При-шел. Спа-си-бо.
Я изумленно вытаращился на него.
− Ганс! Ты разговариваешь с человеком?!
Тот коротко кивнул.
− О-на-не-ви-но-ва-та, − прошептал он еле слышно. - О-на-не-зна-ла. Ник-то-не-знал…
− Кто это - она? - не понял я. - И чего не знала?
Ганс не ответил. А может быть, ответил, но так тихо, что я не расслышал. Я склонился над ним и услыхал его дыхание, хриплое и тяжелое.
− Ганс, − встревожился я, − ты болен! Я не врач, но сдается мне, что у тебя воспаление легких. Тебе нельзя сидеть на холодной земле! Я заберу тебя к себе, хорошо?
Ганс медленно покачал головой. А потом снова через силу улыбнулся, протянул руку и вручил мне воздушный шарик на ниточке. Красный.
− Прос-ти, − прошептал он с трудом. - Что-не-как-всем… Я-не-мо-гу…
Я сразу понял, о чем он говорит. Он просил прощения за то, что вручение шарика не вышло таким эффектным, как всегда. Он не вырастал до небес, и золотого нимба вокруг его головы тоже не было. Зато шарик был красным.
− Спасибо, − ответил я растроганно. - Я так давно об этом мечтал! А почему красный?
Вместо ответа он распахнул плащ. На груди, под левой ключицей, зияла страшная рана. Ганс прижимал к ней ладонь, кровь медленно сочилась между пальцев и капала на землю.
− О боже… − прошептал я, отшатываясь. - Немедленно в больницу!
Тот снова чуть заметно покачал головой. Но я уже звонил в скорую. Как назло, здесь, под мостом, совсем не было связи. Глухое место, яма.
− Подожди, Ганс, только не умирай! - крикнул я, выбираясь наверх. - Продержись еще чуть-чуть, я вызываю скорую!
Наверху мне наконец удалось дозвониться. Скорая приехала очень быстро. Как будто только и ждала моего звонка, стоя где-то за углом.
− Быстрее! - я кинулся ей наперерез. - Там, под мостом, Ганс, он ранен, он умирает!
Мы кинулись под мост. Я впереди, бригада за мной.
− Ну и где твой умирающий? - сердито спросил дюжий медбрат. - Сбежал, что ли?
Я стоял, тупо хлопая глазами. На земле валялся брошенный желтый плащ, весь в пятнах крови. А Ганса не было. И я вдруг запоздало подумал, что надо было попросить не включать сирену. Ганс очень боялся громких звуков.
− Не знаю, − пролепетал я. - Но он не мог сбежать, он едва шевелился…
Оба - врач и медбрат - посмотрели на меня недоверчиво. Только сейчас я заметил, что все еще сжимаю в руке красный шарик, драгоценный подарок Ганса.
− В следующий раз заплатишь за ложный вызов, − пригрозил врач. Я понуро кивнул.
И тут мне на плечо плавно спланировал желтый лист. Я поднял голову и обомлел. В сером осеннем небе, прямо над мостом, летели желтые воздушные шары. Они поднимались все выше и выше, их было много, очень много, наверное, сотни. А навстречу им, медленно кружась, летели желтые листья. Два ослепительно-желтых потока встречались в небе, перемешиваясь друг с другом, и было уже трудно понять, кто летит вниз, а кто вверх.
− Ганс, − пробормотал я, глупо улыбаясь. И помахал ему рукой. А потом отпустил в небо свой красный шарик.
Медбрат молча покрутил пальцем у виска. Но забирать меня все же не стал. За что я был премного ему благодарен.
К вечеру резко похолодало, и снова зарядил дождь. Он лил три дня подряд, не переставая. Ничего удивительного, осень - дождливая пора. В городе сделалось как-то особенно зябко и неуютно. Но почему-то меня неудержимо тянуло прочь из дома.
Я был не одинок. Несмотря на непогоду, на улицах было людно − осиротевшее осеннее братство беспокойно бродило по городу. Я и не подозревал, что нас так много.
Встречные прохожие, мокрые и посиневшие от холода, больше не улыбались друг другу, как прежде. Только переглядывались - растерянно и вопросительно, все так же не произнося ни слова. Встречаясь взглядом со мной, замедляли шаги и пристально всматривались в мое лицо, будто искали ответа. Видимо, догадывались, что мне известно больше, чем им. Пока я соображал, что ответить и как объяснить, они молча кивали, натягивали капюшоны до самых глаз и исчезали в пелене дождя. Осеннее братство понимает друг друга без слов.
Через три дня дождь кончился. Стало как-то непривычно тихо. В городе уже заметили исчезновение Ганса. Одни вслух сетовали и тревожились, другие вздыхали с облегчением. Тьфу ты, нечисть, пропади он пропадом, туда ему и дорога.
Мы с Артуром сидели на крыше. Как прежде, тысячу лет назад. С тех пор, как он ушел от жены, мы виделись каждый день. Мы никогда не говорили об Элинор. Иногда я встречал ее в городе. Она отворачивалась, делая вид, будто мы не знакомы. Я не настаивал.
Теперь телескоп снова стал общим, моим и Артура. И звездное небо тоже. Сегодня, правда, шансов не было, тучи затянули все небо с самого утра, и расходиться явно не собирались. И почему не бывает осени без туч?
Еще не стемнело, и мы молча сидели на крыше, любуясь осенним городом. Что ни говори, а осень - самая красивая пора.
− Дэви, − вдруг произнес Артур, − помнишь, мы как-то поспорили, кто за кем идет, Ганс за осенью или осень за Гансом?
Я кивнул. Конечно, помню. Это Артур старался все забыть.
− А ты не помнишь, кто из нас что говорил?
Я покачал головой. Этого и я не помнил.
− Кажется, ты говорил, что Ганс идет за осенью, − заявил Артур. - Тогда ты выиграл. Видишь, Ганс ушел, а осень осталась.
Я пожал плечами. Может быть, и так. Я и в самом деле не помнил.
− А на что мы тогда спорили? - не отставал Артур.
− На бутылку, − брякнул я наугад. - Кажется.
Артур усмехнулся и вытащил откуда-то припрятанную бутылку красного терпкого вина и два граненых стакана.
− Давай за Ганса, − предложил он, разливая вино по стаканам. - Не чокаясь. Помянем его.
− Наоборот, − возразил я, − обязательно чокаясь. Ганс так любил чокаться.
Мы с Артуром сдвинули стаканы. Звон вышел на удивление долгим и мелодичным. И мне показалось, будто где-то очень далеко кто-то рассмеялся негромким счастливым смехом, и смех этот был как бы продолжением затихающего стеклянного звона.
Я посмотрел на Артура. Он сидел над недопитым стаканом, напряженно вслушиваясь во что-то очень далекое.
− Ты тоже слышишь? - почему-то шепотом спросил я.
Он молча кивнул.
Этой осенью над городом кружилось особенно много красных листьев.
Город славится своими дураками. Городские дураки - такая же достопримечательность, как, например, старинная часовая башня, памятник какой-нибудь знаменитости или развалины древней крепости, обнесенные веревочкой, где лазить категорически запрещается, потому что камни шатаются и вообще нечего, но там все равно все лазают.
Нашего дурака звали Ганс. Появлялся он всегда ранней осенью, вместе с желтыми листьями, медленно летящими в остывающем небе, а исчезал с первыми снежинками. Куда он уходил, где пропадал зимой, весной и летом - об этом не знал никто. Одни говорили, будто Ганс идет вслед за осенью. Когда осень приходит в город, вот и он тут как тут, а когда наступает зима, уходит неведомо куда. Другие уверяли, что все наоборот, осень идет следом за Гансом. Когда Ганс приходит в город, наступает осень, а когда ему наскучит, он уходит и уводит осень за собой. Когда-то давно, еще в студенческие годы, мы с Артуром поспорили, кто за кем идет - Ганс за осенью или осень за Гансом. Но я не помню, кто из нас что говорил, а уж Артур и подавно. Он вообще ничего не помнит. Старается не помнить.
Ганс никогда не заговаривал с людьми, только улыбался приветливо и кланялся. Ходил всегда в длинном желтом плаще с капюшоном и в таких же ярко-желтых ботинках. У него были разные глаза: один желто-крапчатый, а другой темно-серый. Как будто в одном глазу отражалась облетающая листва, а в другом - тяжелые осенние тучи. Любил гулять под дождем, шлепая ботинками по лужам, но осенняя грязь почему-то к ним не прилипала. Разговаривал он только с деревьями, тучами и ветром. Деревья отвечали ему шелестом ветвей, ветер - долгим завыванием, а тучи не отвечали никак. Часто говорил с птицами, иногда с кошками и собаками. А с людьми никогда.
Зато люди любили с Гансом поговорить. Одни поверяли ему свои сокровенные тайны, другие каялись в грехах, третьи жаловались на жизнь. Ганс был хорошим собеседником. Слушал внимательно, никогда не перебивал, не насмехался и вопросов лишних не задавал. Собственно, никаких вопросов не задавал. Всякий знал наверняка - Ганс каждую тайну сбережет, никому не расскажет. Разве что деревьям, тучам или птицам. Но тем до человеческих страстей и горестей никакого дела нет.
Ходить к Гансу следовало по одному, в крайнем случае − вдвоем. Больше двух - это уже толпа, а толпа Ганса пугала. Если случайно рядом оказывался третий, Ганс надвигал капюшон до самых глаз, поворачивался и уходил. И лицо у него делалось такое несчастное, обиженное, совсем как у ребенка, когда взрослые нарочно или по недомыслию нарушают правила игры. Он уходил, не оглядываясь, длинный плащ развевался на осеннем ветру, а следом за ним легким шлейфом летели желтые листья.
Ганс боялся громких резких звуков. Разговаривать с ним полагалось тихо, не повышая голоса. Те, кого природа наделила громким зычным голосом, с дураком говорили шепотом, чтобы ненароком не напугать. Музыку Ганс очень любил, но тоже обязательно тихую, приглушенную, звучащую как бы издалека, и чтобы никаких ударных.
Его часто угощали. Приносили ему то пирожок, то пряник, то сладкое яблоко. Ганс благодарил, кланялся, прижимая руку к груди, усаживался прямо на землю и съедал угощение тут же, закрыв глаза от удовольствия и блаженно улыбаясь. Подносили ему и красное терпкое вино, непременно в стеклянных стаканах. Бумажные и пластиковые Ганс не признавал, потому что они не звенят, когда чокаешься. Чокаться он страшно любил. Вслушивался в мелодичный звон стаканов, затаив дыхание, а потом смеялся счастливо, и негромкий его смех становился как бы продолжением затихающего стеклянного звона.
Не все любили городского дурака. Многие его откровенно боялись, имени его старались вслух не произносить, а завидя на улице знакомый желтый плащ, тут же переходили на другую сторону или прятались в подворотне. Чур меня, чур, тьфу ты нечисть.
Только напрасно они прятались и чурались. Уж если Ганс кого заприметит, от своего не отступится, и в недобрый час настигнет неосторожного прохожего на пустынной улице. Или улучит момент, когда люди идут мимо, погруженные в свои мысли, озабоченные своими делами, не замечая ничего вокруг. Собственно, так обычно и бывает.
И вот они сталкиваются нос к носу, городской дурак Ганс и одинокий прохожий. И тому уже не убежать и не скрыться, потому что вдруг оказывается, что у этой улицы только одна сторона, а спасительных подворотен и вовсе нет. И Ганс шагает навстречу прохожему, и молча приветствует, улыбаясь, и над его взлохмаченной головой кружатся золотые осенние листья. А растерянный прохожий стоит, не в силах отвести зачарованного взгляда от этого золотого сияния, стоит и ждет. И тогда Ганс внезапно вырастает выше деревьев, возвышается над городом, словно сказочный великан, склоняется над онемевшим прохожим и вручает ему желтый воздушный шарик на ниточке. А после уходит прочь, уменьшаясь на ходу, и осенние листья летят за ним, одобрительно шелестя. А прохожий остается стоять с желтым шариком в руке. Нитка натянута, как струна, легкий шарик рвется в небо. Одни отпускают его сразу, а другие так и ходят по городу с воздушным шариком, до ранних осенних сумерек. Потом, конечно, тоже отпускают, и долго стоят, запрокинув голову и глядя вслед улетающему шарику, пока тот не исчезнет в косматых серых тучах.
Все, кого Ганс осчастливил своим подарком, вскоре становились тихими, молчаливыми и задумчивыми. Подолгу бродили по улицам или стояли у окна, глядя, как ветер раскачивает темные ветки наполовину облетевших деревьев. Часто смотрели на небо, провожая глазами низкие летящие тучи. Подбирали с земли яркие осенние листья, расставляли по всему дому бесконечные букеты, развешивали их по стенам и на потолке. Некоторые вдруг начинали писать стихи, рисовать акварелью или играть на флейте. Только лучше бы не начинали. Стихи получались корявыми и нескладными, акварельные рисунки походили на бесформенные размытые кляксы, а от фальшивых звуков флейты у всех вокруг уши сворачивались в трубочку. Родные и друзья, глядя на эти мучения, сокрушенно качали головами и сетовали на дурака Ганса, который вместе с желтым воздушным шариком дарит осеннюю меланхолию и пагубную тягу к искусству, а вот таланта в придачу не дает.
Детям Ганс никогда шариков не дарил. Только взрослым. Чтобы детям не пришло в голову бегать за дураком и выпрашивать желтый шарик, в городе по осени на каждом углу устанавливали киоски, где продавали воздушные шары всех цветов радуги, круглые и длинные, с картинками и без − каких только душа пожелает. Порой их даже раздавали бесплатно. Только не ходите, дети, к Гансу, чур меня, чур, тьфу ты нечисть.
Встречаясь на улицах, невольные избранники Ганса узнавали друг друга - по шагам, по рассеянному взгляду, по заторможенным движениям. И, конечно, по неизменным букетам осенних листьев в руках. При встрече переглядывались, улыбались и дружески кивали, но никогда не заговаривали друг с другом. Таково было негласное правило осеннего братства.
**********************
Сколько я помню себя, столько помню Ганса. Он как будто не старел, и плащ его не линял и не выцветал от времени, год за годом оставаясь все таким же ярко-желтым. Всю свою жизнь я мечтал получить от Ганса воздушный шарик. Мне страстно хотелось вступить в тайное осеннее братство, молча переглядываться при встрече и понимать друг друга без слов. Собственно, я мог бы с легкостью считаться одним из них. Я всегда любил осень. Мне нравится бродить по улицам, шуршать листьями, любоваться облетающими деревьями и бесцельно глазеть на небо. Только тучи я не люблю - они заслоняют звезды.
Вообще-то я астроном. Астроном-любитель, дилетант, самоучка. Я могу часами просиживать на крыше, наблюдая за звездами. У меня лучший в городе телескоп. Мы с Артуром собирали его несколько лет, вдвоем. Но теперь он только мой. Артур уступил его мне в единоличное владение. Не потому, что такой благородный. Просто телескоп ему больше не нужен. И звездное небо тоже не нужно. Он теперь большой человек, преуспевающий бизнесмен, его время расписано по минутам. Ему не до глупостей.
Артур - мой друг детства. Мы всегда были неразлучны. Вместе лазили по крышам, смотрели на звездное небо и мечтали о путешествиях в неведомые миры. Потом, когда появился телескоп, увлеклись астрономией всерьез. Артур всегда и во всем был чуть лучше меня, чуть умнее, и соображал чуть быстрее. Иногда я ему завидовал, но не очень.
Все закончилось одним злосчастным ноябрьским вечером, когда на нашем звездном горизонте неожиданно возникла небесная красавица Элинор. Конечно, мы оба влюбились, одновременно, сразу и навеки. Во всяком случае, тогда нам так казалось. В один миг из неразлучных друзей мы превратились в соперников. Банальный сюжет, старый, как мир. И, как водится, Элинор выбрала не меня. Артур во всем был чуть лучше, чуть умнее, и соображал чуть быстрее. Не в пример мне, он сразу сообразил, что Элинор не слишком интересует звездное небо, что она боится высоты и ее вовсе не тянет на крышу, и что прогулкам по мокрому осеннему лесу она предпочитает рейд по магазинам. Там она оживала, расцветала и сияла, там она порхала, словно сказочная фея, и Артур, шествуя рядом с ней, тоже светился от гордости и счастья. Он забросил никчемную астрономию и подался в бизнес. А звездное небо оставил мне. Вместе с лучшим в городе телескопом.
На свадьбе я нажрался, как свинья, и мне даже ничуть не было стыдно. Когда пришел черед поздравлять молодых, я встал перед Элинор на одно колено, простер к ней руку и торжественно провозгласил: «Дорогая Элинор, я тебя больше не люблю!» Элинор рассмеялась, потрепала меня по макушке и сказала: «Вот и славно.» Потом я потерял равновесие и упал, и падал почему-то очень долго. Больше ничего не помню.
С Артуром мы с тех пор виделись редко. Он быстро пошел в гору, ворочал крупными деньгами, на радость красавице-жене. Ему пророчили блестящее будущее. Я не держал на него зла, но и общаться с ним не тянуло. Мне была неинтересна его новая жизнь, а он хотел как можно скорее забыть о прежней. Я был частью этой прежней жизни, поэтому он избегал встреч. А может быть, у него просто не находилось для меня времени.
Я так и не женился. Не везло мне с женщинами. Все они рано или поздно оказывались похожими на Элинор. Не внешне, конечно, а по характеру. Втайне я надеялся, что небо однажды отблагодарит меня за верность и подарит звездную женщину, которая будет бродить со мной по лесам, лазать по крышам, наблюдать за звездами в телескоп и говорить о загадках космоса. Но время шло, а ничего в жизни не менялось. Я все так же ночи напролет просиживал на крыше в одиночестве, изучая звездное небо. Иногда пил с дураком Гансом и рассказывал ему про космос. Он, как обычно, слушал очень внимательно. Всякий раз я ждал, что вот сейчас он подарит мне заветный желтый шарик. Но пока я так ничего и не дождался − ни звездной женщины от неба, ни воздушного шарика от Ганса.
Недели две назад неожиданно позвонила Элинор. Голос у нее был очень несчастный.
− Дудик, − всхлипнула она, − надо поговорить. Давай встретимся. Прямо сейчас.
Вообще-то меня зовут Давид. Терпеть не могу, когда меня называют Дудиком. Но Элинор я такое позволял. Мне даже нравилось, как она это произносит. Когда-то нравилось.
− Это очень серьезно, − заявила она. - Я готова встретиться в парке. Или даже в лесу.
Такое самопожертвование меня несколько обескуражило. Поэтому я сразу согласился. Собственно, почему бы и нет. Рабочий день у меня уже кончился, а звезд сегодня все равно не видно. Все небо затянуто беспросветными тучами. И почему не бывает осени без туч?
Дорогой я гадал, о чем мне расскажет Элинор. Неужели у Артура появилась другая женщина? Или, наоборот, у Элинор возникла новая страсть, и теперь ее мучает совесть?
Однако, все оказалось гораздо хуже.
− Дудик, − шепнула Элинор, заглядывая мне в глаза, − Артур сошел с ума. Наверное, он слишком много работает. Я чувствовала, что этим кончится. Но не ожидала, что так скоро.
Я чуть было не ляпнул, что она сама его до такого довела. Но вовремя сдержался.
− Понимаешь, − продолжала она, − в последнее время он словно сам не свой. Ходит, как лунатик. Бормочет что-то себе под нос, на вопросы отвечает невпопад. И все время смотрит в небо. Или на деревья, как они от ветра качаются. Он что, деревьев никогда не видел?
− На деревья можно смотреть бесконечно, − ответил я. - А на небо тем более.
− Ну да, конечно, − кисло откликнулась Элинор. - Ты же сам псих. Но он-то был нормальный. А теперь тоже психом сделался. Как уйдет из дома, так и бродит где-то до самой ночи. Я сперва думала, у него любовница. Так нет. Он и меня с собой звал. Огорчался, что я не захотела. Ну скажи, Дудик, если бы он и в самом деле шел к любовнице, разве бы он меня с собой звал?
− Вряд ли, − честно ответил я. - Во всяком случае, я бы не стал.
− Тогда куда он ходит? - Элинор уже почти кричала. - И зачем? А эти ужасные листья! Весь дом завалил! Таскает их мешками с улицы. Грязные, противные… Они потом высыхают и рассыпаются в труху. Просто ступить некуда. А выбрасывать не дает.
− Листья красивые, − попытался объяснить я. - Как по мне, так осенью это лучшее украшение дома. Не сердись на него. Он ведь для тебя старается. Порадовать хочет.
− Порадовать?! - Элинор округлила глаза. - Сухими трухлявыми листьями? Да он точно спятил. Он прекрасно знает, как меня порадовать и чем. Между прочим, на него жалуются. Босс его вчера звонил. Говорит, уже троих клиентов из-за него потеряли.
− Бывает, − не совсем искренне посочувствовал я. - Не всегда же везет.
− Ему везло всегда, − жестко заявила Элинор. - Пока он был в своем уме. А недавно он рассказал, будто наш придурок, ну этот, что в желтом плаще, подарил ему воздушный шарик. И будто был у него золотой нимб вокруг головы, а сам он вырос с десятиэтажный дом, а потом обратно уменьшился. Дудик, − она тихо заплакала, − что мне с ним делать?
Мне вдруг стало досадно. Вот как, значит. Я всю жизнь мечтал, чтобы Ганс подарил мне желтый воздушный шарик, а он достался Артуру. Однако я быстро взял себя в руки.
− Элинор, ты ведь давно живешь в этом городе. Могла бы уже и познакомиться с нашими городскими легендами.
− Я не верю в ваши дурацкие байки, − поморщилась Элинор. - Я реалист.
− А вот это зря, − заметил я серьезно. − Артур говорит правду. Ганс избрал его, принял в осеннее братство. И ты с этим ничего сделать не сможешь. Ни ты, ни я, ни кто-либо другой. Все, что тебе остается - принять его таким, каким он стал.
Я хотел добавить - или таким, каким он был прежде. Но снова сдержался.
− Принять? - опешила Элинор. - Ты издеваешься?
− Нисколько. Ходите вместе гулять по городу, смотрите на небо и на деревья. Собирайте вдвоем осенние листья, а потом развешивайте по дому. И еще, − вспомнил я, − он ведь наверняка снова начал писать стихи?
− Откуда ты знаешь? - удивилась Элинор.
− Знаю, − важно кивнул я. - И еще знаю почти наверняка, что его стихи ужасны. По крайней мере, в молодости поэт из него был весьма дерьмовый. И все же почитай.
− Но я не хочу! - крикнула Элинор. - Иди к черту со своими идиотскими советами!
Она развернулась и побежала прочь, увязая по щиколотку в мокрой палой листве. Я немного постоял, глядя ей вслед. А потом пошел к черту.
**********************
Элинор торопливо шла по улице, стараясь не наступать в лужи. Моросил мелкий дождик, низкие неповоротливые тучи ползли по небу, задевая мокрые крыши. И на душе у Элинор было так же серо, мрачно и тоскливо.
Вчера Артур явился домой раньше обычного и прямо с порога сообщил, что ему все осточертело и он бросает работу. Сказал, что в гробу он их всех видал. Потому что бизнес - это не его, он просто много лет себя обманывал, но всему однажды наступает предел. Заявил, что пойдет в электрики или в садовники. А потом вывалил на стол очередную охапку желтых листьев, прихватил из бара лучшую бутылку красного вина и ушел.
И тогда Элинор сдалась. Пошла к старухе Ядвиге. Подруги очень ее хвалили, говорили - толковая, дело свое знает. Вот старуха Ядвига и посоветовала сходить к Гансу, поговорить с ним по-хорошему, чтобы тот Артура отпустил. Строго-настрого наказала идти к нему непременно одной, говорить тихо и спокойно, голоса не повышать, ногами не топать, вообще чтобы никаких громких звуков, а иначе дурак испугается и уйдет. Велела сперва угостить, а уж потом о деле разговаривать. Предупредила, что вслух отвечать он не будет, потому что с людьми никогда не заговаривает, а ответы надо угадывать самой, по жестам или мимике. Все хорошо растолковала, одного только не объяснила - как найти этого придурка. Где он живет, да и есть ли у него дом вообще, старуха Ядвига не знала. Да и никто не знал. Сказала - ты иди, а он сам тебя найдет. Точный адрес, ничего не скажешь.
Вот Элинор и пошла. Наугад. А что ей еще оставалось? Мужа-то надо спасать. Да и семью тоже. Становиться женой электрика или садовника Элинор не собиралась.
К немалому ее удивлению, старуха Ядвига оказалась права. Спустя полчаса бесцельного кружения по мокрым улицам Элинор заметила знакомый желтый плащ. Городской дурак стоял под огромным пламенеющим кленом и что-то радостно бубнил себе под нос, задрав голову и плавно размахивая руками. При каждом новом взмахе с дерева срывался желтый лист, на мгновение зависал в воздухе, а после, медленно кружась, опускался Гансу на ладонь. Тот счастливо смеялся. Дурак, что с него взять.
− Ганс, − вежливо окликнула его Элинор, − не мог бы ты уделить мне минутку внимания?
Тот вздрогнул, обернулся. В предвечерней тишине голос прозвучал слишком резко.
− Прости, если я тебя напугала, − сказала Элинор как можно мягче, открыла сумочку и достала приготовленное угощение. - Не хочешь ли пирожка?
Дурак сразу заулыбался, руку к груди прижал и поклонился - низко, до земли. Бережно взял угощение и уселся прямо на мокрый асфальт, скрестив ноги. Развернул пирожок и неторопливо съел, зажмурив глаза от удовольствия. Только что не мурлыкал, как довольный кот. Элинор терпеливо ждала.
Доев, Ганс аккуратно собрал крошки в ладонь, высыпал себе в рот. Элинор, глядя на все эти манипуляции, про себя подумала - а ведь он, должно быть, вечно голодный. В следующий раз надо бы принести ему кастрюльку с супом или котлетами. Впрочем, она очень надеялась, что следующего раза не будет.
Наконец Ганс покончил с едой, поднялся на ноги и снова благодарно поклонился. Элинор с удивлением заметила, что его желтый плащ остался совершенно чистым. Интересно, что это за материя такая, к которой грязь не пристает? Спрашивать бесполезно, дурак все равно не ответит. Да и не за тем Элинор к нему пришла.
− Ганс, − начала она, тихо и вежливо, как старуха Ядвига учила, - у меня к тебе небольшая просьба. Недавно ты подарил желтый воздушный шарик моему мужу, Артуру.
Дурак улыбнулся до ушей и энергично закивал - да, да, все так и было.
− Ты принял его в осеннее братство, − продолжала Элинор. Боже, какую чушь приходится нести. Но на что не пойдешь ради спасения мужа. - И с тех пор его словно подменили. Рассеянный, заторможенный какой-то. Все думает не пойми о чем, в окно смотрит подолгу, бродит где-то один. А еще листья собирает и в дом таскает.
Ганс заулыбался еще шире, явно одобряя поведение спятившего Артура. Совсем как Дудик. Элинор поморщилась, вспоминая их последний разговор.
− Он прежде был совсем другим. Блестящим, энергичным, общительным и решительным. Он был успешным бизнесменом. Ты знаешь, кто такие бизнесмены?
Ганс недоуменно пожал плечами. Ну разумеется, откуда ж ему знать. Элинор немного поколебалась, стоит ли тратить время на объяснения. Решила, что не стоит.
− А вчера он ушел из бизнеса. Хочет стать электриком. Или садовником.
Услыхав про садовника, Ганс снова одобрительно закивал. Садовник был ему понятен.
− Но я не хочу быть женой садовника, - Элинор очень старалась говорить спокойно, не повышая голоса. - И женой электрика тоже не хочу. Я выходила замуж за бизнесмена. Я любила совершенно другого человека. Если бы мне нравились такие, каким сейчас стал мой Артур, я бы выбрала его друга, Дудика.
Ганс недоуменно поднял брови.
− Его зовут Давид, − поправилась Элинор. - Нищий астроном. Ночами напролет просиживает на крыше и пялится в телескоп. Он и меня в свое время хотел затащить на крышу. А я высоты боюсь.
Ганс сочувственно покачал головой.
− Глупости, − поморщилась Элинор. - С этим вполне можно жить. И даже в самолетах летать. Сесть подальше от окна или шторку закрыть, вот и все.
Дурак снова пожал плечами. Очевидно, он и о самолетах ничего не знал.
− Ганс, − Элинор глянула на него умоляюще, − будь так добр, отпусти моего мужа. У нас семья рушится, понимаешь? Я люблю Артура, мне не нужен никто другой! Но теперь он сам стал другим! Ганс, − она едва сдерживала слезы, − пожалуйста, верни мне моего прежнего Артура! Я тебя отблагодарю, все что хочешь для тебя сделаю, только верни его!
Ганс посмотрел на нее как-то странно. В его взгляде одновременно читались жалость, досада, непонимание и печаль. И еще почему-то - решимость. Или это только казалось, из-за его слишком разных глаз.
Внезапно клен резко качнулся, словно от сильного порыва ветра. Целая стая желтых листьев сорвалась с веток и медленно закружилась вокруг головы безмолвного Ганса. Элинор показалось, будто он стал выше ростом. Она испуганно попятилась.
А Ганс все рос и рос, вот он уже выше клена, выше домов, вот он уже задевает лохматой головой низкие тучи, и вокруг этой головы золотым сияющим нимбом кружатся листья. Элинор смотрела на него снизу вверх, затаив дыхание и не в силах пошевелиться. И тогда он склонился над ней, улыбнулся и протянул ей желтый воздушный шарик на ниточке.
Элинор сжала ниточку в руке, и внезапно ей вспомнилось, как она пятилетней девчонкой стояла под раскидистым деревом, а папа тряс ветку двумя руками, и на Элинор золотым дождем сыпались осенние листья. Она визжала и смеялась, и папа тоже хохотал как ненормальный, и все тряс и тряс ветку, листья сыпались и сыпались, золотой дождь был прекрасным и бесконечным, и это было счастье.
Элинор резко встряхнула головой, отгоняя наваждение. Да, это было счастье. Но теперь-то ей не пять лет. Она взрослая женщина, жена преуспевающего бизнесмена. И она пришла спасать мужа. Нет уж, она не дура, и ее просто так воздушными шариками не проведешь.
− Не нужны мне твои шарики, − заявила она, стараясь не смотреть на Ганса-великана с золотым нимбом. - И кончай меня дурачить. Я не знаю, как ты это делаешь, но это все галлюцинации, обман зрения. Я просила тебя вернуть разум моему мужу. А ты вместо этого пытаешься лишить разума и меня. Так ты понимаешь спасение семьи. Что ж, это вариант. Но, извини, мне он совсем не нравится. И я не пойду в твое осеннее братство.
Она отстегнула от лацкана пальто брошку в виде изящной розы - подарок мужа. Победно усмехнулась и с размаху воткнула булавку в желтый воздушный шарик.
Раздался оглушительный взрыв, словно бабахнули разом десятки пушек. Земля содрогнулась под ногами, сверху посыпались мелкие камни, гулкое эхо покатилось по городу. Элинор в ужасе выронила брошку и бросилась на землю, зажав уши обеими руками.
Вскоре все стихло. Элинор осторожно подняла голову. Над ней качались голые ветки огромного клена. А сама она лежала в луже, засыпанная ворохом ярко-желтых листьев.
Элинор выбралась из кучи листвы, осмотрелась. Неожиданно быстро стемнело. Ганса нигде видно не было. Ясное дело, сбежал. Сперва дарит шарики, которые так громко лопаются, а потом сам же и пугается. Одно слово, дурак.
Элинор мельком оглядела себя. Светлое пальто в грязи и трухе, колготки порваны, коленки разбиты в кровь. Теперь короткую юбку не наденешь, пока не заживут. И пальто безнадежно испорчено. Да еще брошка, подарок мужа, потерялась. Попробуй ее теперь отыщи в ворохе листвы. А все из-за Ганса.
− Чертов придурок! - бессильно крикнула она в темноту. Ей никто не ответил.
**********************
Ганса я обнаружил под мостом. Случайно. Сам не знаю, зачем мне вдруг понадобилось лезть под мост. Словно кто-то позвал меня оттуда. Со мной такое бывает.
Ганс сидел, прислонившись спиной к каменной опоре моста и вытянув ноги. Глаза его были полузакрыты, лицо - землисто-серого цвета.
− Ганс, − я осторожно потряс его за плечо, − что с тобой?
Тот открыл глаза. Они были мутными и смотрели в разные стороны. Я помахал ладонью у него перед носом.
− Это я, Давид. Ганс, тебе плохо?
Ему наконец удалось сфокусировать взгляд. Увидев меня, он попытался улыбнуться. Улыбка вышла вымученной и жалкой.
− Да-вид… − произнес он шепотом. - При-шел. Спа-си-бо.
Я изумленно вытаращился на него.
− Ганс! Ты разговариваешь с человеком?!
Тот коротко кивнул.
− О-на-не-ви-но-ва-та, − прошептал он еле слышно. - О-на-не-зна-ла. Ник-то-не-знал…
− Кто это - она? - не понял я. - И чего не знала?
Ганс не ответил. А может быть, ответил, но так тихо, что я не расслышал. Я склонился над ним и услыхал его дыхание, хриплое и тяжелое.
− Ганс, − встревожился я, − ты болен! Я не врач, но сдается мне, что у тебя воспаление легких. Тебе нельзя сидеть на холодной земле! Я заберу тебя к себе, хорошо?
Ганс медленно покачал головой. А потом снова через силу улыбнулся, протянул руку и вручил мне воздушный шарик на ниточке. Красный.
− Прос-ти, − прошептал он с трудом. - Что-не-как-всем… Я-не-мо-гу…
Я сразу понял, о чем он говорит. Он просил прощения за то, что вручение шарика не вышло таким эффектным, как всегда. Он не вырастал до небес, и золотого нимба вокруг его головы тоже не было. Зато шарик был красным.
− Спасибо, − ответил я растроганно. - Я так давно об этом мечтал! А почему красный?
Вместо ответа он распахнул плащ. На груди, под левой ключицей, зияла страшная рана. Ганс прижимал к ней ладонь, кровь медленно сочилась между пальцев и капала на землю.
− О боже… − прошептал я, отшатываясь. - Немедленно в больницу!
Тот снова чуть заметно покачал головой. Но я уже звонил в скорую. Как назло, здесь, под мостом, совсем не было связи. Глухое место, яма.
− Подожди, Ганс, только не умирай! - крикнул я, выбираясь наверх. - Продержись еще чуть-чуть, я вызываю скорую!
Наверху мне наконец удалось дозвониться. Скорая приехала очень быстро. Как будто только и ждала моего звонка, стоя где-то за углом.
− Быстрее! - я кинулся ей наперерез. - Там, под мостом, Ганс, он ранен, он умирает!
Мы кинулись под мост. Я впереди, бригада за мной.
− Ну и где твой умирающий? - сердито спросил дюжий медбрат. - Сбежал, что ли?
Я стоял, тупо хлопая глазами. На земле валялся брошенный желтый плащ, весь в пятнах крови. А Ганса не было. И я вдруг запоздало подумал, что надо было попросить не включать сирену. Ганс очень боялся громких звуков.
− Не знаю, − пролепетал я. - Но он не мог сбежать, он едва шевелился…
Оба - врач и медбрат - посмотрели на меня недоверчиво. Только сейчас я заметил, что все еще сжимаю в руке красный шарик, драгоценный подарок Ганса.
− В следующий раз заплатишь за ложный вызов, − пригрозил врач. Я понуро кивнул.
И тут мне на плечо плавно спланировал желтый лист. Я поднял голову и обомлел. В сером осеннем небе, прямо над мостом, летели желтые воздушные шары. Они поднимались все выше и выше, их было много, очень много, наверное, сотни. А навстречу им, медленно кружась, летели желтые листья. Два ослепительно-желтых потока встречались в небе, перемешиваясь друг с другом, и было уже трудно понять, кто летит вниз, а кто вверх.
− Ганс, − пробормотал я, глупо улыбаясь. И помахал ему рукой. А потом отпустил в небо свой красный шарик.
Медбрат молча покрутил пальцем у виска. Но забирать меня все же не стал. За что я был премного ему благодарен.
К вечеру резко похолодало, и снова зарядил дождь. Он лил три дня подряд, не переставая. Ничего удивительного, осень - дождливая пора. В городе сделалось как-то особенно зябко и неуютно. Но почему-то меня неудержимо тянуло прочь из дома.
Я был не одинок. Несмотря на непогоду, на улицах было людно − осиротевшее осеннее братство беспокойно бродило по городу. Я и не подозревал, что нас так много.
Встречные прохожие, мокрые и посиневшие от холода, больше не улыбались друг другу, как прежде. Только переглядывались - растерянно и вопросительно, все так же не произнося ни слова. Встречаясь взглядом со мной, замедляли шаги и пристально всматривались в мое лицо, будто искали ответа. Видимо, догадывались, что мне известно больше, чем им. Пока я соображал, что ответить и как объяснить, они молча кивали, натягивали капюшоны до самых глаз и исчезали в пелене дождя. Осеннее братство понимает друг друга без слов.
Через три дня дождь кончился. Стало как-то непривычно тихо. В городе уже заметили исчезновение Ганса. Одни вслух сетовали и тревожились, другие вздыхали с облегчением. Тьфу ты, нечисть, пропади он пропадом, туда ему и дорога.
Мы с Артуром сидели на крыше. Как прежде, тысячу лет назад. С тех пор, как он ушел от жены, мы виделись каждый день. Мы никогда не говорили об Элинор. Иногда я встречал ее в городе. Она отворачивалась, делая вид, будто мы не знакомы. Я не настаивал.
Теперь телескоп снова стал общим, моим и Артура. И звездное небо тоже. Сегодня, правда, шансов не было, тучи затянули все небо с самого утра, и расходиться явно не собирались. И почему не бывает осени без туч?
Еще не стемнело, и мы молча сидели на крыше, любуясь осенним городом. Что ни говори, а осень - самая красивая пора.
− Дэви, − вдруг произнес Артур, − помнишь, мы как-то поспорили, кто за кем идет, Ганс за осенью или осень за Гансом?
Я кивнул. Конечно, помню. Это Артур старался все забыть.
− А ты не помнишь, кто из нас что говорил?
Я покачал головой. Этого и я не помнил.
− Кажется, ты говорил, что Ганс идет за осенью, − заявил Артур. - Тогда ты выиграл. Видишь, Ганс ушел, а осень осталась.
Я пожал плечами. Может быть, и так. Я и в самом деле не помнил.
− А на что мы тогда спорили? - не отставал Артур.
− На бутылку, − брякнул я наугад. - Кажется.
Артур усмехнулся и вытащил откуда-то припрятанную бутылку красного терпкого вина и два граненых стакана.
− Давай за Ганса, − предложил он, разливая вино по стаканам. - Не чокаясь. Помянем его.
− Наоборот, − возразил я, − обязательно чокаясь. Ганс так любил чокаться.
Мы с Артуром сдвинули стаканы. Звон вышел на удивление долгим и мелодичным. И мне показалось, будто где-то очень далеко кто-то рассмеялся негромким счастливым смехом, и смех этот был как бы продолжением затихающего стеклянного звона.
Я посмотрел на Артура. Он сидел над недопитым стаканом, напряженно вслушиваясь во что-то очень далекое.
− Ты тоже слышишь? - почему-то шепотом спросил я.
Он молча кивнул.
Этой осенью над городом кружилось особенно много красных листьев.