«Над промотавшимся отцом»: Кино про Алексеева
Смотреть за профессиональной работой очень приятно и познавательно, тем более, когда она выполнена талантливо и неодносложно.- Михаил Сегал, кажется «покрыл» своим фильмом всех «священных коров» отечественного культурного дискурса последнего столетия.-
Здорово за этим наблюдать?- Ещё бы!- Даже если Вы, как и я, не находите глубины во всех этих вытянутых свитерах, «лыжиупечкистоят», монодуэтах «двое против ветра» и т.д.- Даже если Вам кажется, что все отечественные барды поют одну и ту же песню на один и тот же мотив, который не только музыкой, но и мелодией назвать неловко… Даже если Вы не испытываете ностальгии по студпоходам, поездкам «на картошку», рабочим пропускам, недремлющему оку КГБ, коммуналкам и прочим атрибутам советского быта, Вам непременно будет забавно смотреть как молодые актёры играют навеки молодых Олега Ефремова и Андрея Тарковского, Анатолия Солоницына и музыканта Андрея Макаревича (роль которого, по совпадению, исполнил правозащитник бешеных и обычных собак Андрей Макаревич).- Конечно, Тарковский в тулупе, на «чайной вечере» с вкрадчивой речью о любви, как-то запредельно невнятен до потешности, но, тем не менее, он тоже из секты «шестидесятников»: свой среди своих…
Режиссер Леонид Быков завещал на его похоронах не говорить пронзительных и восторженных слов, а просто «вдарить» «Смуглянку»… А то, мол, встану и уйду - получится конфуз.- Хорошо, что Андрей Арсеньевич промыслительно распорядился похоронить себя в Париже, а то вдруг бы приключился конфуз…
Сегал умело развенчивает «бардовский культ», но при этом, желая, вероятно, показать на контрасте истинного учителя восторженно отливает в белошоколадного Тарковского.- Этот унизительный для истинного художника экзальтированный восторг, когда наскоро формованное клише припудривается чертами первообраза, он подменяет собой понимание…- «Превратили в приятный фальцет», так сказать.- А ведь сам Андрей Арсеньевич в том же фильме, который в фильме, заставил святого - убить ордынца.- Тарковский этой сусальности и стерильности всегда был чужд.- Вместо того, чтобы понять гения, попытаться проникнуться его тайной, автор фильма идёт по лёгкому пути его канонизации.-
Собственно монотонность всей этой авторской песни только подчёркивается повторяемым на все лады главным героем откровением, подслушанным в разговоре потешного ака-Тарковского с ака-Солоницыным.- Тезис такой: любовь, это означает, дать человеку именно то, что жизненно необходимо для него в этот самый момент времени.- Когда человек истекает кровью, глупо петь ему песню о любви…
При всей похожести данного тезиса на известную притчу о «раненом стрелой», полемика, которую затеял режиссер, спор не только с буддизмом, но и с шестидесятничеством, и даже, отчасти, с Достоевским…
В 1861 году Достоевский публикует статью «Г-н … бов и вопрос об искусстве», где размышляет о подлинном назначении и задачах эстетики на примере Лиссабонского землетрясения и гениального стихотворения Фета.-
«Положим, что мы переносимся в восемнадцатое столетие, именно в день лиссабонского землетрясения. Половина жителей в Лиссабоне погибает, дома разваливаются и проваливаются, имущество гибнет, всякий из оставшихся в живых что-нибудь потерял - или имение, или семью. Жители толкаются по улицам в отчаянии, пораженные, обезумевшие от ужаса. В Лиссабоне живет в это время какой-нибудь известный португальский поэт. На другой день утром выходит номер лиссабонского «Меркурия» (тогда все издавались «Меркурии») Номер журнала, появившегося в такую минуту, возбуждает даже некоторое любопытство в несчастных лиссабонцах, несмотря на то, что им в эту минуту не до журналов, надеются, что номер вышел нарочно, чтоб дать некоторые сведения, сообщить некоторые известия о погибших, о пропавших без вести и проч., и проч. И вдруг - на самом видном месте листа бросается всем в глаза что-нибудь вроде следующего:
Шёпот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени.
Тени без конца.
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!
Да еще мало того: тут же, в виде послесловия к поэмке, приложено в прозе всем известное поэтическое правило, что тот не поэт, кто не в состоянии выскочить вниз головой из четвертого этажа (для каких причин? - я до сих пор этого не понимаю; но уж пусть это непременно надо, чтоб быть поэтом; не хочу спорить). Не знаю наверно, как приняли бы свой «Меркурий» лиссабонцы, но мне кажется, они тут же казнили бы всенародно, на площади, своего знаменитого поэта, и вовсе не за то, что он написал стихотворение без глагола, а потому, что вместо трелей соловья накануне слышались под землей такие трели, а колыхание ручья появилось в минуту такого колыхания целого города, что у бедных лиссабонцев не только не осталось охоты наблюдать -
В дымных тучках пурпур розы
или
Отблеск янтаря,
но даже показался слишком оскорбительным и небратским поступок поэта, воспевающего такие забавные вещи в такую минуту их жизни. Разумеется, казнив своего поэта (тоже очень небратски), они все непременно бы кинулись к какому-нибудь доктору Панглосу за умным советом, и доктор Панглос тотчас же и без большого труда уверил бы их всех, что это очень хорошо случилось, что они провалились, и что уж если они провалились, то это непременно к лучшему. И доктора Панглоса никто бы не разорвал за это в клочки, напротив, дали бы ему пенсию и провозгласили бы его другом человечества. Ведь так всё идет на свете.
Заметим, впрочем, следующее: положим, лиссабонцы и казнили своего любимого поэта, но ведь стихотворение, на которое они все рассердились (будь оно хоть и о розах и янтаре), могло быть великолепно по своему художественному совершенству. Мало того, поэта-то они б казнили, а через тридцать, через пятьдесят лет поставили бы ему на площади памятник за его удивительные стихи вообще, а вместе с тем и за «пурпур розы» в частности. Выходит, что не искусство было виновато в день лиссабонского землетрясения. Поэма, за которую казнили поэта, как памятник совершенства поэзии и языка, принесла, может быть, даже и немалую пользу лиссабонцам, возбуждая в них потом эстетический восторг и чувство красоты, и легла благотворной росой на души молодого поколения. Стало быть, виновато было не искусство, а поэт, злоупотребивший искусство в ту минуту, когда было не до него. Он пел и плясал у гроба мертвеца… Это, конечно, было очень нехорошо и чрезвычайно глупо с его стороны; но виноват опять-таки он, а не искусство.
Одним словом, утилитаристы требуют от искусства прямой, немедленной, непосредственной пользы, соображающейся с обстоятельствами, подчиняющейся им, и даже до такой степени, что если в данное время общество занято разрешением, напр<имер>, такого-то вопроса, то искусство (по учению некоторых утилитаристов) и цели не может задать себе иной, как разрешение этого же вопроса».-
Сам Достоевский, при этом не был утилитаристом, он полагал, что главное: «не стеснять искусства разными целями, не предписывать ему законов, не сбивать его с толку, потому что у него и без того много подводных камней, много соблазнов и уклонений, неразлучных с исторической жизнью человека. Чем свободнее будет оно развиваться, тем нормальнее разовьется, тем скорее найдет настоящий и полезный свой путь. А так как интерес и цель его одна с целями человека, которому оно служит и с которым соединено нераздельно, то чем свободнее будет его развитие, тем более пользы принесет оно человечеству».-
Даже теперь, когда министры говорят, что будут поддерживать только такую культуру, которая служит интересам государства, вопросы, поставленные Достоевским, как и ответы на них, весьма неоднозначны… Впрочем, мы не об этом…
И вот, мы видим перед собой старого, больного барда Алексеева, сидящего на обочине дороги… Он беден, одинок, несчастен, даже раздавлен…
И непраздный вопрос: какого именно проявления любви он заслуживает, в чём нуждается?-
В отличие от своего кредо, которым Алексеев пытается поучать «вси языцы», получает он как раз ровно обратное: песню, даже оду вместо спасения от одиночества… Вымышленную историю о его вымышленной жизни и вымышленном избранничестве, которую современному поколению почти невозможно понять, но и невозможно не любить.- Почти…
P.S.: Собственно я просто повод искал, чтобы Достоевского процитировать…