Я видела себя в одном из снов средневековой ветхой колокольней, ждала, когда меня дожди наполнят, напоят терпкой свежестью лесной. Глаза мои - пустые витражи, осколки умирающего солнца, и зайчик пойманный в гранитных стенах бьется, но камень очень крепок - не сбежит. Моя душа давно покрылась мхом, казалось, будто помню много слишком, и, может быть, когда-то стану книжкой, или одним - пожизненным - стихом.
Прервав поток заутреней и тризн, в один из дней (в мою слепую вечность)мне кто-то небо опустил на плечи, сказав, мол, если сможешь, то держи.
Держи, не разбивая тишины и не ропща на непосильность ноши, на острые края хрустальных крошек, на дни, что так болезненно длинны...На вечера без ласки сонных губ, на пустоту и гулкость коридоров, на горький вкус привычного "до скорой...".
На выдохе, сквозь зубы - я смогу...
Бессонница на миллионы лет...Миг забытья - лишь капсула с плацебо. Мне кто-то опустил на плечи небо, но стало как-то легче и теплей.
И, нежась в первом утреннем луче, шепну - родной, я без тебя устала...А небеса лоскутным одеялом теперь лежат и на твоем плече.
Я видела себя в недавних снах средневековой ветхой колокольней, чей шпиль изрезан шрамами от молний, а колокол разъела тишина. Моя душа давно покрыта мхом, казалось, память - тяжкие вериги, и, может быть, ей суждено стать книгой или одним - пожизненным - стихом.
Прервав поток заутреней и тризн, в один из дней (в мою слепую вечность)мне кто-то небо опустил на плечи, сказав, мол, если сможешь, то держи.
Держи, не разбивая тишины и не ропща на непосильность ноши, на острые края хрустальных крошек, на дни, что так болезненно длинны...На вечера без ласки сонных губ, на пустоту и гулкость коридоров, на горький вкус привычного "до скорой...".
На выдохе, сквозь зубы - я смогу...
Бессонница в глаза глядит все злей...Миг забытья - лишь капсула с плацебо. Мне кто-то опустил на плечи небо, но стало как-то легче и теплей.
И, нежась в первых утренних лучах, шепчу - родной, я без тебя устала...А небеса лоскутным одеялом теперь лежат и на твоих плечах.