Бродский
По какой-то причине пошел сегодня по этой ссылке, и понял, что текст про Александра Бродского - единственная за все годы в "Афише" моя статья, которая при подготовке к печати полностью перестала быть моей, умерла для меня (никого я в этом не виню, просто так сложилось). Тогда я этого не понял, потому что вообще не читаю то, что уже напечатано - не решаюсь.
В общем, вот мой вариант, для личной истории и показа друзьям:
Бюро архитектора Александра Бродского находится в «Руине», и это редкий случай, когда форма идеально соответствует содержанию. Недосгоревший и недореставрированный флигель усадьбы Талызиных на Воздвиженке, сейчас - часть Музея Архитектуры. Три этажа голых кирпичных стен, массивных стропил и трогательных остатков былой лепнины, а в глубине, в самой последней комнате на самом верху - лауреат бессчетных архитектурных конкурсов, лучший художник Европы 2001 года и лучший архитектор России 2002 года Александр Бродский. О том, как бюро оказалось в музее, он рассказывает так: «Когда нас было всего двое, я и Ярик Ковальчук, мы мыкались по разным неприятным местам. И тут в нашей жизни появился Давид Саркисян (директор Музея Архитектуры - ред.) и спросил - вам нужно помещение? Конечно, нужно. Тогда давайте вы займете в музее одну бесхозную комнатку, и это будет как бы грант». С тех пор Бродский и его сотрудники стали чем-то вроде экспоната: «Мы были музеефицированы. То есть в любой момент могут открыться дверь, и войти Давид с группой, скажем, японцев. И тогда мы показываем японцам все, что у нас есть».
Нежданные японцы, и все прочие, видят такую картину: посредине низкий стол с вечной едой и выпивкой, вокруг несколько нормальных рабочих мест современного архитектора - монитор, клавиатура, принтер -, а у окна - стол Бродского. Там нет компьютера («Я не умею нажать ни одной кнопки» - весело признается он), зато примерно на две ладони в глубину - слои исчерканной кальки, детали макетов, огромные листы с живописно разбросанными по ним телефонами, адресами и датами. Видно, что тут работает настоящий художник.
Этот стол однажды даже попал на обложку журнала - в 2006 году «Проект Россия» впервые посвятил целый выпуск одному архитектору, и им оказался Бродский. По страницам того номера можно изучать его авторскую манеру: светлые, почти всегда деревянные, поти всегда чуть нелепые и всегда очень симпатичные дома.
Бродский закончил МАрхИ в 1978: «С тех пор, как я получил диплом архитектора, я не то, чтобы стремился к тому, чтобы что-то построить, но я думал об этом. Пауза получилась большая, лет двадцать с чем-то. Но я о ней не жалею, я во время нее занимался очень приятными вещами». Бродский со своим многолетним соавтором Ильей Уткиным нашли для себя то, что позже назовут бумажной архитектурой: создавали на пару тончайшие офорты, где сквозь вязь линий и фигур проступали контуры невероятных сооружений. Офорты то и дело выигрывали международные архитектурные конкурсы с абстрактными названиями вроде «Стеклянный дворец» или «Бастион сопротивления». Потом они с Уткиным разбежались, и Бродский стал заниматься чистым современным искусством - инсталляциями на темы архитектуры и жизни, от которых к горлу всегда подкатывал ком, как будто тебе напомнили о чем-то давнем, прекрасном, но безвозвратно ушедшем.
Была, к примеру, его легендарная выставка в нью-йоркском метро, на полузаброшенной станции Canal St. «Это такое пиранезиевское пространство, очень красивое и очень страшное, с битым стеклом, с крысами, с текущей водой. И я там придумал сделать настоящий канал с лодками, с огромными тенями на стенах. А народ через эту станцию был вынужден проходить на пересадку, и реакция у них была, конечно, забавная».
О времени, проведенном им в конце 90-х в США, Бродский рассказывал мне тоже в метро, но московском. «Жизнь в Нью-Йорке была тяжелой, без страховки, без всего. Жили мы в Джерси-сити, в каком-то полупромышленном районе, на бывшей фабрике. А сейчас ее, кстати, снесли, и на этом месте что-то строит Рем Колхаас. Очень жалко». Бродский приехал в Америку на пару месяцев, монтировать экспозицию, а вернулся через четыре года: «Как только я собирался домой -сразу что то еще предлагали, и приходилось остаться».
- Саша, а после возвращения страшно было в первый раз применить к себе, художнику, слово «бюро»?
- Да нет - разные же бюро бывают. Есть бюро, похожие на «Моспроект», а есть такие, которые похожи на двух-трех человек, которые собрались выпить. Страшно было не тогда, а когда я впервые решился что-то построить. Я тогда был один, никакого бюро не было. Это случилось в 2000 году.
Первой реальной постройкой Бродского стал ресторан «95 градусов» на берегу Клязминского водохранилища - отклонившаяся на пять градусов от вертикали деревянная конструкция из стоек, лестниц, будочек и площадок. За следующие семь лет у Бюро Александра Бродского появилось целое портфолио работ. Есть и напрямую продолжающие линию инсталляций -павильон для водочных церемоний, построенный из старых оконных рам, или бар «Облако» с крышей из пластиковых пакетов. Есть дома, в основном загородные: дом Марата Гельмана, похожий на обросший пристройками садово-огородный скворечник, или дом в Тарусе, где сложноустроенный жилой параллелепипед полностью уместился под совершенно от него отдельной прозрачной двускатной крышей на высоких деревянных колонках. Множество интерьеров: квартиры, офисы и клубы, вроде «Апшу» его друга Мити Борисова, где Бродский умудрился с чистого листа создать обжито-уютный мир, в котором, кажет ся, уже десятки лет как пьют и пляшут милые, добрые люди .
На метро мы втроем с Бродским и его сотрудником Кириллом Ассом, тоже, кстати, художником, едем осуществлять авторский надзор - смотреть, как пиар-компания Арсена Ревазова (по совместительству писателя, автора романа «Одиночество-12») обживается в новом офисе, переделанном из огромного чердака по проекту Бюро. Из вестибюля офисного центра «Яуза-тауэр», где между мраморными полами и гипсокартонными потолками стоят три огромные вазы с бьющей из них водой, мы попадаем в мир Бродского - белые стены, обнаженные строительные конструкции, одна стена из немного жеванного, нарочно неаккуратно выкрашенного в голубой цвет металла. Посредине высится светлая деревянная конструкция, похожая на осадную башню - тут сотрудники готовят чай и вешают одежду. Всем, это видно сразу, тут хорошо и спокойно, но есть и отдельные жалобы: часто падают расставленные в зеркальной витрине на входе искусственные цветы, не держатся на полочке книги, свет от ламп мешает девушкам на ресепшене. Пока Кирилл придумывает, как решить проблемы, мы с Бродским рассматриваем аквариум под табличкой «Супружеская пара Пи и Ар находится на попечении сотрудников компании PR-Technologies».
- Это американские красноухие, замечательные такие черепахи - сообщает мне Бродский. - У меня тоже такая есть, я ее креветками кормлю с руки. Сейчас дома ремонт, вот я и думаю, не подселить ли ее к этим двум на время.
- А ничего, что они пара? - спрашиваю.
Бродский внимательно смотрит в глаза черепахам и серьезно говорит:
- Нет, это две девочки.
Потом, в обставленном в индийском духе кабинете Ревазова, происходит обсуждение будущего проекта его загородного дома. Звучат слова «геодезия», «эскиз», «фундамент». Хозяин нажимает на сроки.
Выйдя на улицу, Бродский неожиданно говорит: «Господи, а вчера был такой хороший день. Я проснулся, и почувствовал себя так, будто я еще учусь в институте, и пить почему-то можно начать не с большой перемены, а прямо с утра».
Разговор заходит о заказчиках. Бродский относится к этому делу серьезно: «Мы можем позволить себе роскошь работать только с людьми, которые нам симпатичны». Недавно он выступал в Осло, на конференции про риски в архитектуре, и рассказал, как один московский архитектор был убит за что-то заказчиком, а потом сожжен в камине, который он сам и спроектировал. «Это сразу расширило кругозор аудитории» - хихикает Бродский.
- А после окончания строительства вам заказчики уже чего-нибудь портили?
- Да нет пока. Пожалуй, в нашей недолгой практике еще не было случая, когда мы что-то делали, а потом все как-то жутко менялось заказчиками. Какие-то дома идеально сохраняются, какие-то меняются чуть-чуть, с нашей помощью. Был дом в лесу, он был без дверей. Им захотелось двери - мы сделали. То, что люди обратились к нам - это значит, что им нужно было чего-то именно от нас. И они получают, чего хотели, и не хотят ничего менять.
Я могу понять этих людей, потому что я видел эти проекты. Откуда, спрашиваю я, все эти удивительные идеи? Художественная инсталляция - это понятно, это эмоция, которую нужно выразить автору. А с чего начинается строительство дома?
- С картинки. Нет, со звонка заказчика. Звонок, знакомство с человеком, какой-то контакт с ним, и если контакт есть, то дальше идут разговоры о требованиях и пожеланиях. Я люблю то-то и то-то, мне нужно то- и то.
- А как потом появляется картинка? Откуда берется основной образ?
- Часто у архитектора есть идея, которую ему негде применить. И он ждет, когда появится заказчик, который ему это закажет. И вот приходит новый человек, а ты думаешь - ох, вас-то мне и нужно.
- А с чем так было?
Бродский задумывается.
- По моему, ни с чем.
При дальнейших навязчивых расспросах выясняется, что ресторан «95 градусов», к примеру, возник в основном из-за наклона деревьев вдоль кромки водохранилища, а потом уже пришла и крепость этилового спирта, и тема пошатнувшегося советского быта. А «Дом на зеленом мысу», где два стеклянных объема поставлены у огромной кирпичной штуковины, которую все называют «печкой»?
- А вот дом с печкой возник из разговора с заказчиком.
- Он хотел такую печку?- удивляюсь я.
- Нет, он хотел две большие комнаты.
- И что он сказал потом?
- Это был замечательный заказчик. Он спросил: «Я в этом ничего не понимаю, но вы скажите - это шедевр?» Мы сказали - да, это шедевр.
Я знаю еще один анекдот про работу Бродского с заказчиками. Когда «Винзавод» только-только открылся, его хозяева очень переживали из-за проходной: там были блохастые собаки и неопрятные охранники, которые к тому же ругались матом при детях. Казалось, такая проходная может отвратить людей от нового очага современного искусства. Обратились к Бродскому, главному архитектору реконструкции. Тот сел и написал на бумажке: «Техническое задание. 1. Помыть собак. 2. Переодеть охранников. 3. Научить их вежливо общаться». «Винзавод» - самый большой проект в истории бюро. Бродский рассказывает о нем не без дрожи в голосе: «Это было очень интересная задача. Мы любим старые дома, а там была задача сохранить старый завод. Ограничения, которые там имелись, были нам понятны и симпатичны: работать только в интерьере, ничего не строить. Что-то удалось, что-то нет. Заказчикам не хватило веры в то, что все можно сделать по настоящему хорошо. А впрочем - бог с ним».
В выходные Бродский, его жена Маша, их дети и друзья их детей берут меня с собой на дачу по Старокалужскому шоссе, в Шишкин лес. Крохотный домик, купленый еще его дедом - место, где Бродский вырос, и откуда, по всему видно, берет начало очень многое в его вселенной. Внутри избы - канитель маленьких комнат, антресольных закутков, лесенок и дверей. В светелке сына Бродского Саши, которая сама размером с иной письменный стол - огромное окно на желтые кроны берез. Непонятно, что из всего этого сложилось само собой, исторически, а что переделано хозяином - хотя переделано явно многое. «Какое у вас хоббитское жилье» - сморозил я, но хозяева, кажется, не в обиде. Позже, сообщив, что на тенистом, заваленном листвой участке отродясь ничего не росло, Бродский скажет, усмехнувшись: «Жилье-то хоббитское, а земля гоблинская». Сидя посреди осеннего леса под свисающей с березы лампой, кутаясь в выданную мне телогрейку, уплетая купленный в Ватутинках шашлык, я оглядывался вокруг, и всюду видел приметы уходящей жизни: старая кукла в сарае, умывальник с пимпочкой, брошенные в траву велосипеды. Можно было даже не смотреть: закрыть глаза и почувствовать мокрый запах нетронутой дачной осени. Дача Бродского - единственная на земле точка, где я могу вообразить себя участником напряженного получасового обсуждения цвета закатного неба: розовое оно было, золотистое, или палевое. А ведь так все и случилось.
Дача наводит на мечтательный лад: я интересуюсь, чтобы из его бумажных проектов он бы в самом деле построил. «Да я б построил бы все, безо всякого раздумья и с большим удовольствием. Вопрос в том нужно ли это кому-нибудь, и есть ли на это деньги. Построить же можно все что угодно. Архитектору трудно придумать что-то такое, чего построить нельзя. Это кстати, отдельная интересная задача». Особенно ему жаль проекта дома для престарелых футболистов. Это три карандашных рисунка, получившие главный приз на «Арх-Москве» два года назад: поставленное каре здание с ренессансными галереями, а вместо двора - футбольное поле с деревом посередине, чтобы давало престарелым игрокам тень.
- А вот пришел бы человек, скажем, президент федерации ветеранов спорта , и сказал - хочу построить дом для престарелых футболистов. Вы бы многое изменили в том проекте?
- Ничего не изменил бы. Так бы все это и сделал. Вентиляция, канализация - это все впихивается.
- А дерево вы бы привезли из питомника, или посадили бы маленький саженец?
- Я бы нашел такое дерево и обстроил его. Это ж не очень большое здание - поле даже меньше минифутбольного, дворовое. Оно же для престарелых. Это все архитектурно абсолютно оправданная вещь.
Бродский - фанат футбола, болеет за Бразилию. Спрашиваю, смотрел ли он матч Россия-Англия: «Хотел, но не получилось. Вот если бы это было Бразилия-ФРГ...». Уже много лет каждое воскресенье Бродский с друзьями гоняет по утрам мяч. С дачи обзванивает каждого: «Да-да, завтра играем».
В прошлом году Бродский представлял Россию на венецианской архитектурной биеннале. На заданную кураторами тему «Город» он откликнулся не рассуждениями о социальных и градостроительных сторонах архитектуры, не графиками и схемами, как у всех остальных. Он придумал выставку «Населенный пункт»: несколько видео и несколько инсталляций. К примеру, «Шарманка»: большущий аквариум на больничной каталке, крутанешь ручку - и под битловскую «Your Mother Should Know» на маленькие пятиэтажки со светящимися окнами падает и падает снег. С «Шарманкой» проблема была в том, что для музыки Бродскому был обязательно необходим кассетный плеер. Его сотрудники всю Москву обегали, продавцы на Савеловском рынке смотрели на них круглыми глазами, наконец, нашли! - у Бродского в ящике стола. «Когда прогресс делает шаг вперед, Бродский немедленно делает шаг назад» - вывел из этого случая принцип Митя Борисов. Только у Бродского об этом лучше не спрашивать: «Да какой это принцип - это моя техническая безграмотность».
Впрочем, Саша вообще не любит говорить про себя.
Я, скажем, вежливо спрашиваю:
- Как я это для себя понял, основная эмоция у вас как у художника - щемящая грусть. А как эту линию продолжить в архитектуре? Там же ведь люди должны жить в том, что получится...
- Ну, можно повесить очень печальную картину в интерьере. А так не знаю. Конечно, что-то из прошлых годов, из занятия чистым рисованием, попадает в эти проекты. А что именно попадает и как - мне трудно сказать. Это вопрос скорее тем людям, которые смотрят со стороны. Сам я это объяснить не берусь.
Кирилл Асс, своего рода теоретик бюро Бродского, выводит отсюда целую стройную модель творчества шефа:
- То, что Брод не отвечает на вопросы - это очень важно. Современная архитектурная мысль до ужаса вербальна, и только отдельные герои пытаются выбраться из этой путаницы слов, чтобы высказать какие-то прямолинейные, глубокие, правильные мысли о чем-то важном. Баженов читал в своей жизни пять книг, и это считалось нормальным архитектурным образованием, а сейчас этих книг сотни и тысячи. Бродский отличается тем, что книг не читает, во всяком случае, тех книг, что читают все, а делает от души. Современные архитекторы все время пытаются объяснить, почему они строят именно так, пытаются извлечь форму из статистики, из прочих внешних факторов. Либо - чистая формальность, как у Захи Хадид, которая просто идет от формы. А Бродский - он и не там, и не там. Перед ним вопрос объяснения вообще не стоит. Он основывается на совершенно неочевидных для других вещах - на воспоминаниях, на чувствах.
- А это правда, уникальная ситуация?
- Как ни странно, да.
Рядом с Музеем архитектуры стоит небольшой особнячок с мемориальной доской художника Серова. Мы проходим мимо, Бродский скользит по ней взглядом, и вдруг начинает рассказывать про рыжего пса, который живет при музее.
- Пес рыжий, а зовут его - Серый. Странно так. Может, из-за этой таблички?
Я отчего-то спрашиваю:
- Саша, и все-таки, вам кем больше нравится быть - художником или архитектором?
Бродский улыбается, немного виновато:
- Конечно, художником. Потому что в архитектуре куда больше ответственности.
В общем, вот мой вариант, для личной истории и показа друзьям:
Бюро архитектора Александра Бродского находится в «Руине», и это редкий случай, когда форма идеально соответствует содержанию. Недосгоревший и недореставрированный флигель усадьбы Талызиных на Воздвиженке, сейчас - часть Музея Архитектуры. Три этажа голых кирпичных стен, массивных стропил и трогательных остатков былой лепнины, а в глубине, в самой последней комнате на самом верху - лауреат бессчетных архитектурных конкурсов, лучший художник Европы 2001 года и лучший архитектор России 2002 года Александр Бродский. О том, как бюро оказалось в музее, он рассказывает так: «Когда нас было всего двое, я и Ярик Ковальчук, мы мыкались по разным неприятным местам. И тут в нашей жизни появился Давид Саркисян (директор Музея Архитектуры - ред.) и спросил - вам нужно помещение? Конечно, нужно. Тогда давайте вы займете в музее одну бесхозную комнатку, и это будет как бы грант». С тех пор Бродский и его сотрудники стали чем-то вроде экспоната: «Мы были музеефицированы. То есть в любой момент могут открыться дверь, и войти Давид с группой, скажем, японцев. И тогда мы показываем японцам все, что у нас есть».
Нежданные японцы, и все прочие, видят такую картину: посредине низкий стол с вечной едой и выпивкой, вокруг несколько нормальных рабочих мест современного архитектора - монитор, клавиатура, принтер -, а у окна - стол Бродского. Там нет компьютера («Я не умею нажать ни одной кнопки» - весело признается он), зато примерно на две ладони в глубину - слои исчерканной кальки, детали макетов, огромные листы с живописно разбросанными по ним телефонами, адресами и датами. Видно, что тут работает настоящий художник.
Этот стол однажды даже попал на обложку журнала - в 2006 году «Проект Россия» впервые посвятил целый выпуск одному архитектору, и им оказался Бродский. По страницам того номера можно изучать его авторскую манеру: светлые, почти всегда деревянные, поти всегда чуть нелепые и всегда очень симпатичные дома.
Бродский закончил МАрхИ в 1978: «С тех пор, как я получил диплом архитектора, я не то, чтобы стремился к тому, чтобы что-то построить, но я думал об этом. Пауза получилась большая, лет двадцать с чем-то. Но я о ней не жалею, я во время нее занимался очень приятными вещами». Бродский со своим многолетним соавтором Ильей Уткиным нашли для себя то, что позже назовут бумажной архитектурой: создавали на пару тончайшие офорты, где сквозь вязь линий и фигур проступали контуры невероятных сооружений. Офорты то и дело выигрывали международные архитектурные конкурсы с абстрактными названиями вроде «Стеклянный дворец» или «Бастион сопротивления». Потом они с Уткиным разбежались, и Бродский стал заниматься чистым современным искусством - инсталляциями на темы архитектуры и жизни, от которых к горлу всегда подкатывал ком, как будто тебе напомнили о чем-то давнем, прекрасном, но безвозвратно ушедшем.
Была, к примеру, его легендарная выставка в нью-йоркском метро, на полузаброшенной станции Canal St. «Это такое пиранезиевское пространство, очень красивое и очень страшное, с битым стеклом, с крысами, с текущей водой. И я там придумал сделать настоящий канал с лодками, с огромными тенями на стенах. А народ через эту станцию был вынужден проходить на пересадку, и реакция у них была, конечно, забавная».
О времени, проведенном им в конце 90-х в США, Бродский рассказывал мне тоже в метро, но московском. «Жизнь в Нью-Йорке была тяжелой, без страховки, без всего. Жили мы в Джерси-сити, в каком-то полупромышленном районе, на бывшей фабрике. А сейчас ее, кстати, снесли, и на этом месте что-то строит Рем Колхаас. Очень жалко». Бродский приехал в Америку на пару месяцев, монтировать экспозицию, а вернулся через четыре года: «Как только я собирался домой -сразу что то еще предлагали, и приходилось остаться».
- Саша, а после возвращения страшно было в первый раз применить к себе, художнику, слово «бюро»?
- Да нет - разные же бюро бывают. Есть бюро, похожие на «Моспроект», а есть такие, которые похожи на двух-трех человек, которые собрались выпить. Страшно было не тогда, а когда я впервые решился что-то построить. Я тогда был один, никакого бюро не было. Это случилось в 2000 году.
Первой реальной постройкой Бродского стал ресторан «95 градусов» на берегу Клязминского водохранилища - отклонившаяся на пять градусов от вертикали деревянная конструкция из стоек, лестниц, будочек и площадок. За следующие семь лет у Бюро Александра Бродского появилось целое портфолио работ. Есть и напрямую продолжающие линию инсталляций -павильон для водочных церемоний, построенный из старых оконных рам, или бар «Облако» с крышей из пластиковых пакетов. Есть дома, в основном загородные: дом Марата Гельмана, похожий на обросший пристройками садово-огородный скворечник, или дом в Тарусе, где сложноустроенный жилой параллелепипед полностью уместился под совершенно от него отдельной прозрачной двускатной крышей на высоких деревянных колонках. Множество интерьеров: квартиры, офисы и клубы, вроде «Апшу» его друга Мити Борисова, где Бродский умудрился с чистого листа создать обжито-уютный мир, в котором, кажет ся, уже десятки лет как пьют и пляшут милые, добрые люди .
На метро мы втроем с Бродским и его сотрудником Кириллом Ассом, тоже, кстати, художником, едем осуществлять авторский надзор - смотреть, как пиар-компания Арсена Ревазова (по совместительству писателя, автора романа «Одиночество-12») обживается в новом офисе, переделанном из огромного чердака по проекту Бюро. Из вестибюля офисного центра «Яуза-тауэр», где между мраморными полами и гипсокартонными потолками стоят три огромные вазы с бьющей из них водой, мы попадаем в мир Бродского - белые стены, обнаженные строительные конструкции, одна стена из немного жеванного, нарочно неаккуратно выкрашенного в голубой цвет металла. Посредине высится светлая деревянная конструкция, похожая на осадную башню - тут сотрудники готовят чай и вешают одежду. Всем, это видно сразу, тут хорошо и спокойно, но есть и отдельные жалобы: часто падают расставленные в зеркальной витрине на входе искусственные цветы, не держатся на полочке книги, свет от ламп мешает девушкам на ресепшене. Пока Кирилл придумывает, как решить проблемы, мы с Бродским рассматриваем аквариум под табличкой «Супружеская пара Пи и Ар находится на попечении сотрудников компании PR-Technologies».
- Это американские красноухие, замечательные такие черепахи - сообщает мне Бродский. - У меня тоже такая есть, я ее креветками кормлю с руки. Сейчас дома ремонт, вот я и думаю, не подселить ли ее к этим двум на время.
- А ничего, что они пара? - спрашиваю.
Бродский внимательно смотрит в глаза черепахам и серьезно говорит:
- Нет, это две девочки.
Потом, в обставленном в индийском духе кабинете Ревазова, происходит обсуждение будущего проекта его загородного дома. Звучат слова «геодезия», «эскиз», «фундамент». Хозяин нажимает на сроки.
Выйдя на улицу, Бродский неожиданно говорит: «Господи, а вчера был такой хороший день. Я проснулся, и почувствовал себя так, будто я еще учусь в институте, и пить почему-то можно начать не с большой перемены, а прямо с утра».
Разговор заходит о заказчиках. Бродский относится к этому делу серьезно: «Мы можем позволить себе роскошь работать только с людьми, которые нам симпатичны». Недавно он выступал в Осло, на конференции про риски в архитектуре, и рассказал, как один московский архитектор был убит за что-то заказчиком, а потом сожжен в камине, который он сам и спроектировал. «Это сразу расширило кругозор аудитории» - хихикает Бродский.
- А после окончания строительства вам заказчики уже чего-нибудь портили?
- Да нет пока. Пожалуй, в нашей недолгой практике еще не было случая, когда мы что-то делали, а потом все как-то жутко менялось заказчиками. Какие-то дома идеально сохраняются, какие-то меняются чуть-чуть, с нашей помощью. Был дом в лесу, он был без дверей. Им захотелось двери - мы сделали. То, что люди обратились к нам - это значит, что им нужно было чего-то именно от нас. И они получают, чего хотели, и не хотят ничего менять.
Я могу понять этих людей, потому что я видел эти проекты. Откуда, спрашиваю я, все эти удивительные идеи? Художественная инсталляция - это понятно, это эмоция, которую нужно выразить автору. А с чего начинается строительство дома?
- С картинки. Нет, со звонка заказчика. Звонок, знакомство с человеком, какой-то контакт с ним, и если контакт есть, то дальше идут разговоры о требованиях и пожеланиях. Я люблю то-то и то-то, мне нужно то- и то.
- А как потом появляется картинка? Откуда берется основной образ?
- Часто у архитектора есть идея, которую ему негде применить. И он ждет, когда появится заказчик, который ему это закажет. И вот приходит новый человек, а ты думаешь - ох, вас-то мне и нужно.
- А с чем так было?
Бродский задумывается.
- По моему, ни с чем.
При дальнейших навязчивых расспросах выясняется, что ресторан «95 градусов», к примеру, возник в основном из-за наклона деревьев вдоль кромки водохранилища, а потом уже пришла и крепость этилового спирта, и тема пошатнувшегося советского быта. А «Дом на зеленом мысу», где два стеклянных объема поставлены у огромной кирпичной штуковины, которую все называют «печкой»?
- А вот дом с печкой возник из разговора с заказчиком.
- Он хотел такую печку?- удивляюсь я.
- Нет, он хотел две большие комнаты.
- И что он сказал потом?
- Это был замечательный заказчик. Он спросил: «Я в этом ничего не понимаю, но вы скажите - это шедевр?» Мы сказали - да, это шедевр.
Я знаю еще один анекдот про работу Бродского с заказчиками. Когда «Винзавод» только-только открылся, его хозяева очень переживали из-за проходной: там были блохастые собаки и неопрятные охранники, которые к тому же ругались матом при детях. Казалось, такая проходная может отвратить людей от нового очага современного искусства. Обратились к Бродскому, главному архитектору реконструкции. Тот сел и написал на бумажке: «Техническое задание. 1. Помыть собак. 2. Переодеть охранников. 3. Научить их вежливо общаться». «Винзавод» - самый большой проект в истории бюро. Бродский рассказывает о нем не без дрожи в голосе: «Это было очень интересная задача. Мы любим старые дома, а там была задача сохранить старый завод. Ограничения, которые там имелись, были нам понятны и симпатичны: работать только в интерьере, ничего не строить. Что-то удалось, что-то нет. Заказчикам не хватило веры в то, что все можно сделать по настоящему хорошо. А впрочем - бог с ним».
В выходные Бродский, его жена Маша, их дети и друзья их детей берут меня с собой на дачу по Старокалужскому шоссе, в Шишкин лес. Крохотный домик, купленый еще его дедом - место, где Бродский вырос, и откуда, по всему видно, берет начало очень многое в его вселенной. Внутри избы - канитель маленьких комнат, антресольных закутков, лесенок и дверей. В светелке сына Бродского Саши, которая сама размером с иной письменный стол - огромное окно на желтые кроны берез. Непонятно, что из всего этого сложилось само собой, исторически, а что переделано хозяином - хотя переделано явно многое. «Какое у вас хоббитское жилье» - сморозил я, но хозяева, кажется, не в обиде. Позже, сообщив, что на тенистом, заваленном листвой участке отродясь ничего не росло, Бродский скажет, усмехнувшись: «Жилье-то хоббитское, а земля гоблинская». Сидя посреди осеннего леса под свисающей с березы лампой, кутаясь в выданную мне телогрейку, уплетая купленный в Ватутинках шашлык, я оглядывался вокруг, и всюду видел приметы уходящей жизни: старая кукла в сарае, умывальник с пимпочкой, брошенные в траву велосипеды. Можно было даже не смотреть: закрыть глаза и почувствовать мокрый запах нетронутой дачной осени. Дача Бродского - единственная на земле точка, где я могу вообразить себя участником напряженного получасового обсуждения цвета закатного неба: розовое оно было, золотистое, или палевое. А ведь так все и случилось.
Дача наводит на мечтательный лад: я интересуюсь, чтобы из его бумажных проектов он бы в самом деле построил. «Да я б построил бы все, безо всякого раздумья и с большим удовольствием. Вопрос в том нужно ли это кому-нибудь, и есть ли на это деньги. Построить же можно все что угодно. Архитектору трудно придумать что-то такое, чего построить нельзя. Это кстати, отдельная интересная задача». Особенно ему жаль проекта дома для престарелых футболистов. Это три карандашных рисунка, получившие главный приз на «Арх-Москве» два года назад: поставленное каре здание с ренессансными галереями, а вместо двора - футбольное поле с деревом посередине, чтобы давало престарелым игрокам тень.
- А вот пришел бы человек, скажем, президент федерации ветеранов спорта , и сказал - хочу построить дом для престарелых футболистов. Вы бы многое изменили в том проекте?
- Ничего не изменил бы. Так бы все это и сделал. Вентиляция, канализация - это все впихивается.
- А дерево вы бы привезли из питомника, или посадили бы маленький саженец?
- Я бы нашел такое дерево и обстроил его. Это ж не очень большое здание - поле даже меньше минифутбольного, дворовое. Оно же для престарелых. Это все архитектурно абсолютно оправданная вещь.
Бродский - фанат футбола, болеет за Бразилию. Спрашиваю, смотрел ли он матч Россия-Англия: «Хотел, но не получилось. Вот если бы это было Бразилия-ФРГ...». Уже много лет каждое воскресенье Бродский с друзьями гоняет по утрам мяч. С дачи обзванивает каждого: «Да-да, завтра играем».
В прошлом году Бродский представлял Россию на венецианской архитектурной биеннале. На заданную кураторами тему «Город» он откликнулся не рассуждениями о социальных и градостроительных сторонах архитектуры, не графиками и схемами, как у всех остальных. Он придумал выставку «Населенный пункт»: несколько видео и несколько инсталляций. К примеру, «Шарманка»: большущий аквариум на больничной каталке, крутанешь ручку - и под битловскую «Your Mother Should Know» на маленькие пятиэтажки со светящимися окнами падает и падает снег. С «Шарманкой» проблема была в том, что для музыки Бродскому был обязательно необходим кассетный плеер. Его сотрудники всю Москву обегали, продавцы на Савеловском рынке смотрели на них круглыми глазами, наконец, нашли! - у Бродского в ящике стола. «Когда прогресс делает шаг вперед, Бродский немедленно делает шаг назад» - вывел из этого случая принцип Митя Борисов. Только у Бродского об этом лучше не спрашивать: «Да какой это принцип - это моя техническая безграмотность».
Впрочем, Саша вообще не любит говорить про себя.
Я, скажем, вежливо спрашиваю:
- Как я это для себя понял, основная эмоция у вас как у художника - щемящая грусть. А как эту линию продолжить в архитектуре? Там же ведь люди должны жить в том, что получится...
- Ну, можно повесить очень печальную картину в интерьере. А так не знаю. Конечно, что-то из прошлых годов, из занятия чистым рисованием, попадает в эти проекты. А что именно попадает и как - мне трудно сказать. Это вопрос скорее тем людям, которые смотрят со стороны. Сам я это объяснить не берусь.
Кирилл Асс, своего рода теоретик бюро Бродского, выводит отсюда целую стройную модель творчества шефа:
- То, что Брод не отвечает на вопросы - это очень важно. Современная архитектурная мысль до ужаса вербальна, и только отдельные герои пытаются выбраться из этой путаницы слов, чтобы высказать какие-то прямолинейные, глубокие, правильные мысли о чем-то важном. Баженов читал в своей жизни пять книг, и это считалось нормальным архитектурным образованием, а сейчас этих книг сотни и тысячи. Бродский отличается тем, что книг не читает, во всяком случае, тех книг, что читают все, а делает от души. Современные архитекторы все время пытаются объяснить, почему они строят именно так, пытаются извлечь форму из статистики, из прочих внешних факторов. Либо - чистая формальность, как у Захи Хадид, которая просто идет от формы. А Бродский - он и не там, и не там. Перед ним вопрос объяснения вообще не стоит. Он основывается на совершенно неочевидных для других вещах - на воспоминаниях, на чувствах.
- А это правда, уникальная ситуация?
- Как ни странно, да.
Рядом с Музеем архитектуры стоит небольшой особнячок с мемориальной доской художника Серова. Мы проходим мимо, Бродский скользит по ней взглядом, и вдруг начинает рассказывать про рыжего пса, который живет при музее.
- Пес рыжий, а зовут его - Серый. Странно так. Может, из-за этой таблички?
Я отчего-то спрашиваю:
- Саша, и все-таки, вам кем больше нравится быть - художником или архитектором?
Бродский улыбается, немного виновато:
- Конечно, художником. Потому что в архитектуре куда больше ответственности.