Бой Любви с господством Зверя. В театре «На досках»
О спектакле Сергея Кургиняна «Бой»
Есть произведения, которые принадлежат вечности. Что бы ни менялось вокруг, какое бы ни было «тысячелетье на дворе», можно открыть такую книгу и найти в ней ответ на свой вопрос. Есть книги актуальные, которые волнуют умы современников, но всего через несколько десятилетий начинают представлять только исторический интерес.
А есть такие вещи, актуальность к которым возвращается периодически - когда история делает новый виток или что-то вроде аномальной петли - как случилось с нею после падения СССР. Таков рассказ Джека Лондона «Мексиканец», который стал основой для спектакля Сергея Кургиняна «Бой».
Рассказ этот невелик, довольно прост и отнюдь не относится к шедеврам литературы, хотя и содержит в себе яркую искру. Его можно счесть одним из вариантов мифа о Давиде и Голиафе, но с одним большим отличием. Обычно
в таких историях победа в неравном бою достигается при помощи какой-нибудь хитрости или другого преимущества - тот же Давид не боролся с Голиафом врукопашную, он использовал пращу.
Юный боксёр Фелипе Ривера сражается с матерым профи Дэнни Уордом на равных, на его «поле» и в абсолютно враждебном окружении - и побеждает, абсолютно честно. Наоборот, к грязным трюкам приходится прибегать команде его противника. Потому что на самом деле Ривера вовсе не слаб и мал, он силён огромной внутренней силой - своей правотой, жаждой праведного возмездия, абсолютной жертвенной преданностью делу Революции.
Всего сорок или даже тридцать лет назад этот рассказ органично входил в круг чтения советской молодёжи, был ещё одним примером из истории героической революционной борьбы, которая в России привела к Октябрю и созданию СССР и рано или поздно - так верили - выльется в торжество коммунизма на всей планете. Эта будущая победа представлялась неизбежной. Пусть угнетённым в разных уголках мира, подобно героям «Мексиканца», приходилось бороться и гибнуть за свободу, они были уже не так одиноки, на их стороне был Советский Союз и вера в то, что историю повернуть вспять невозможно.
Сегодня всё иначе. Советского Союза нет, а те, кто присвоили себе лавры победителей в холодной войне, провозгласили себя единственными законодателями мирового порядка, приравненного к их всемирному господству. А потому вновь, как никогда, тем, кто не смирился с торжеством хищников, необходимо поверить в то, что чемпионов с тяжелыми кулаками и огромной наглостью могут одолеть те, кто считаются проигравшими заранее - еще даже до рождения. Для этого мало старого простенького рассказа, нужен разговор совсем на другом философском и художественном уровне.
Спектакль «Бой» никоим образом не является инсценировкой рассказа Лондона. Впрочем, те, кто видел хотя бы один спектакль театра «На досках», и не могут ожидать буквализма. Это авторская пьеса, написанная Сергеем Кургиняном, как принято говорить, по мотивам «Мексиканца».
Трактовка некоторых сюжетных моментов весьма вольная - например, гибель семьи Фелипе происходит при куда более тяжёлых обстоятельствах, чем у Лондона, - и на это есть причины. Очень многое просто домысливается.
Но при этом большинство домысленных моментов или фантастически-метафорических сюжетных линий имеют корни в тексте рассказа. Например, слова о чём-то «нечеловеческом» и «змеином» в чёрных глазах Филипе, а также об индейской крови в его жилах породили образ пернатого змея Кетцалькоатля.
Птица кетцаль (квезаль), чьими ярко-зелёными перьями покрыто тело бога-змея, считается в Латинской Америке священным символом свободы, потому что не живёт в неволе. И ещё одна птица возникает в спектакле - Буревестник, подобный чёрной молнии, сверкающей в глазах мексиканца.
От Буревестника тянется нить к спору Ленина с Горьким. А от этого спора - к другому спору, происходящему
в совсем уж нездешних областях, сакрального диалога-конфликта между Ветхим и Новым Заветами…
На этих ассоциациях, разворачивающихся, словно свитки, и выстроен сюжет.
В «Мексиканце» главной темой была подчинённость всей жизни борьбе за свободу, жертвенность и самоотверженность. Эта тема осталась, но в качестве лишь одной из основных.
Главное в спектакле - противостояние господства и равенства, насилия и любви. И лик господина-насильника вполне узнаваем. Если в рассказе Ривера ненавидит американцев-гринго как сытых и наглых покровителей диктатора Диаса, по чьему приказу убили его родных, в спектакле гринго и есть насильники и убийцы.
Кургинян сдвигает время и место в область актуального упоминанием компании «Креол петролеум», которая действовала гораздо позже, и не в Мексике, а в Венесуэле. И творят расправу над безоружными людьми американские палачи не только и не столько ради защиты своих денег, а ради утверждения права сильного, права господина.
Так они действовали и действуют повсюду - во Вьетнаме, в Африке, в Латинской Америке, в Югославии,
на Ближнем Востоке… И маленький Фелипе уцелел не случайно, а был оставлен в живых, чтобы помнил, кто в мире хозяин, и понёс дальше этот «ген рабства» и впечатанный в подкорку ужас перед американским господином.
Дэнни Уорд - непосредственный соперник Риверы на ринге - на сцене ни разу не появляется «во плоти».
В финале он - безликий и безответный спортивный мат, из которого выбивают пыль кулаки обретшего сверхчеловеческую мощь Фелипе, но и до поединка звучит лишь его голос по телефону - его ли?
Это размеренный, каменный голос чудовища-демона, хищного Зверя, полный абсолютной гордыни и жестокости. Уорд-Зверь обсуждает подробности предстоящего боя только между прочим, главный посыл его надменной речи опять же о господстве и рабстве и о жалком «своем месте», которое раб должен твёрдо знать.
Сущность, вещающая через заурядного гладиатора, надевшая его, словно перчатку, лениво и презрительно рассуждает о глобальном непререкаемом праве силы, о том, что у всякого, кто дерзнёт это право оспорить, нет шансов, потому что слабость внедрена в его разум, душу и тело ещё до рождения и развита в нём голодом и унижением.
То, что это не пустая похвальба хищного монстра, опутавшего своими щупальцами планету, в спектакле демонстрируется вновь и вновь. Трудные и тревожные размышления о судьбе народа, издавна служащего пищей для хищников-вампиров, надежда на его пробуждение и чудесное преображение вопреки всему облекаются в строки Антуана де Сент-Экзюпери и Луи Арагона - о том, что в каждом придавленным угнетением человеке, «быть может, убит Моцарт» и о том, что
«Ты жизнь творишь, народ, чтоб жить могли другие!
Твоя ж водой течёт меж пальцев день за днём.
Но ты Христос, ты все апостолы святые.
И всё, что значишь ты, в день Пасхи мы поймём!
Уже зажглась заря для тех, кто были слепы.
Уснули воины с мечами их… Но вот
в холодный, бледный час из каменного склепа
Сын человеческий в льняном плаще встаёт.
Они глядят дрожа, они ещё не знают,
Что этот луч зари - уже свободный век.
О, мой народ, смотри, как мрак и ложь срывает
Тяжёлая рука с их истомлённых век».
На сцене нет ни переполненного измученными людьми вагона (как нет ни бедной шахтерской хижины,
ни боксёрского ринга) - как обычно, декорации почти полностью отсутствуют, но из тёмного пространства сцены резцом воплощаемого актёрами слова легко высекаются любые формы.
И мы раскачиваемся вместе с пассажирами обшарпанного дешёвого вагона в поезде, идущем в неизвестность. Будущее куда более туманно, чем это было во времена Арагона, но надежда ещё не угасла. Хотя на её угасание,
на убийство будущих Моцартов брошены силы, о которых сто лет назад ещё и не подозревали.
Главным убийцей по-прежнему выступает «Царь-Голод» (еще один «железнодорожный», из Некрасова, мотив), но теперь это не только и не столько истощение тела. Духовный голодный паёк, замещение здоровой духовной пищи суррогатами и отравой куда разрушительнее обычного недоедания.
Слабость впечатана уже в гены народа, свернувшего с прямого исторического пути, «продавшего первородство за чечевичную похлебку». Отцы, оказавшиеся «слабаками», не смогли защитить детей, которые выросли в рабстве, пусть и не всегда осознаваемом. Какое же чудо способно влить силу в эти вялые мускулы и нервы?
Важнейшая из тем спектакля, практически стержневая - это исследование источников силы, которая бывает как благой, так и инфернальной. Носителям этих полярных «сторон силы» предстоит сойтись в бою - и не только
на боксерском ринге. Всегда ли ненависть - зло?
Может ли любовь быть немилосердной и даже жестокой? Ведь, как сказал Ромен Роллан, «Революция как любовь», примерно то же самое говорил и Че Гевара, но революция не бывает нежной и благостной.
Способна ли такая любовь, переплавившаяся в ненависть, на победу или всё же ей необходимо обрести свою истинную, чистую суть? Кто может помочь нанести решающий удар в борьбе со злом, какое из воплощений блага - Кетцалькоатль, несущий в себе не только божественные, но и чудовищные черты, или Христос (некоторые мыслители в Латинской Америке считают их одной сущностью, и всё же, всё же…)?
В конце концов, что выше и победительнее - борьба за свободу своего народа под водительством древних корневых образов родной культуры или же вдохновлённость вселенской благой вестью? Или в бою поможет «одинаково хорошее владение обеими руками»?
Отнюдь не абстрактный философский поиск, разворачивающийся на сцене, предельно напряжён и обострён. Это ничуть не похоже на спокойное послеобеденное философствование, постмодернистские игры ума, которыми в наши дни полнятся книжные полки и сетевые лектории.
Сложность поднимаемых тем отражается в сложности сценических решений - действие часто идет параллельно
в разных «мирах», сюжет не линеен во времени. Порой от резкой и дерзновенной, без попыток как-то сгладить метафизические конфликты, постановки вопросов становится слегка не по себе.
Но в комфортном состоянии невозможно отыскать истину и пути к спасению, настоящие ответы находятся только через ломку привычных умственных схем. Пришествие христианства, заменившего (пусть и в не осуществившемся
до конца идеале) закон господства законом любви было такой болезненной ломкой.
Отголоски трагического противостояния жестокой ветхозаветности с проповедью милосердия слышны и в легендах
о Кетцалькоатле, выступившем против человеческих жертвоприношений и то ли коварно погубленном, то ли изгнанном жрецами.
Конечно, спектакль «Бой» не претендует быть откровением, он обращается к вечным великим идеям, сдувает с них библиотечную пыль, а затем сталкивает их, чтобы высечь искру, из которой должно возгореться пламя. Если оно
не возгорится, то мир будет опрокинут во мрак, порождённый торжеством господства, полностью лишённого любви.
«Бой» - спектакль довольно старый. Его обновлённая постановка пришлась на очень тревожное время, когда «коллективный Уорд» обозлён до предела сопротивлением России, которую он считал навсегда поверженной и превращённой в колонию, и полон желания стереть её в порошок на глобальном «ринге».
Надеяться только на физическую силу (на мощь сколь угодно современного и грозного сверхоружия, армии, силовых структур в целом) было бы очень наивно. Пока не будет найден источник внутреннего огня, причём способного
не только разрушать, но и созидать, наша страна будет «мальчиком для битья», которого будут избивать, калечить и вгонять в гроб в назидание всему остальному обречённому на вечное рабство человечеству.
Источник - https://regnum.ru/news/cultura/2405358.html
Марина Александрова Отсюда