Ева Томпсон "Трубадури імперії: Російська література і колоніалізм"
Начало
"Война и мир"
"Войне и миру" Томпсон посвятила отдельную главу, она считает, что этот очень талантливый роман перевел русское самосознание на новый уровень и очень сильно повлиял на восприятие России в других странах.
"Вторжение Наполеона дало возможность обновить политическое самовосприятие России, добавив к нему оттенок уверенной в своей правоте легитимности, которые как правило имеет победоносная война с агрессором. Выражение этого в форме выдающегося романа, который мифологизировал эти событие, было именно тем, что было нужно динамичной нации. Превращение у Толстого истории в миф о "великой отечественной войне" добавило нового блеска тому, что Энтони Смит назвал "основополагающим политическим мифом" нации. Описывая картину иностранной агрессии и осуждая агрессора, Толстой, кроме того, нарисовал панораму нескольких сотен персонажей, которые жили дальше своей жизнью, несмотря на перерывы и потери, вызванные войной. Это придало роману дополнительное героическое измерение."
"Еще раз повторим, что российское государство чрезвычайно выиграло благодаря способности Толстого объединить глубину с блеском, и что представленная в его романе Российская империя утвердилась в памяти читателей как реальное государство.
Французское вторжение в пересказе Толстого усилило миф об имперской невиновности России и помогло легитимизировать имперские действия России. В "Войне и мире" основной театр действий войны с Наполеоном - Восточная Европа - рассматривается как законная российская территория. Этот роман привел к задержке осознания Россией того факта, что Российская империя не была тем же самым, что этническая Россия. Толстой наложил последние штрихи на образ, впервые нарисованный Пушкиным, в соответствии с которым Россия единолично победила французского императора и заплатила собственной кровью за свободу Европы; именно тогда в русской национальной памяти начала зарождаться мысль о том, что Россия способна не только защитить себя, но и спасти Европу, мысль, распространенная и сегодня. Также благодаря "Войне и миру" из пол зрения выпал выбор, который империя во время защиты от Наполеона сделала в пользу продолжения войны со своими южными соседями. Писатель, который так быстро забыл о деяниях империи на Кавказе, но одновременно так сильно был оскорблен действиями Наполеона в России, безусловно, работал в имперском русле."
Средняя Азия в русской литературе
О "Раковом корпусе" Солженицына
"Солженицын действительно является выразителем чувств тех людей, которых обидел советский режим, а таких были миллионы. Но этот почти очевидный аспект произведений Солженицына эффективно скрывал другие элементы его повестей, особенно его литературное присваивание советских территорий для задач русского колониализма. Подобно "французским" рассказам Камю, действие которых происходило в незаметном арабском мире, "Раковый корпус" прикрывает невидимое подводное течение узбекской и казахской истории. Для читателей, не осознающих это подводное течение или не знакомых с предыдущими попытками русских писателей представить Центральную Азию как русскую территорию, колониальный аспект повести неминуемо будет скрыт. "Раковый корпус" создает впечатление, что Ташкент был заселен преимущественно русскими или русифицированными узбеками, для которых русско правление не составляло проблем (кроме общей проблемы советского угнетения, которая касалась как русских, так и не-русских). На самом же деле это был город с преимущественно смешанным узбекско-казахско-татарским населением и лишь с тонкой прослойкой русскости, навязанной административным устройством."
"В первом издании повести Ташкент нигде не назван, так, будто он того не стоит. Единственная его особенность как города заключается в наличии госпиталя, которым руководили и в котором работали русские. Характерно, что Камю использовал тот же метод безымянных мест, людей и объектов на территориях, подвергшихся французской колонизации. В его повестях города Алжира часто безымянные, тогда как Оран описан как одно из французских поселений в Алжире (rien de plus qu’une prefecture française de la cote algerienne). <...> Реальность, в которой находились русские персонажи, описана так, что это вполне могли бы быть Ленинград или Вологда."
"Раковый корпус" пестрит такими выражениями как "наша страна" или "широкий мир для всех нас", которые произносят русские, но никогда - местные жители. "Наша Родина такая большая", - говорит Зоя. "Я - у себя на родине", - говорит Костоглотов".
"Возможно, в большей степени, чем любой другой современный русский писатель, Солженицын демонстрирует, что империя стала неотъемлемой частью русского национального самосознания, что она наполняет их уверенностью в себе и гордостью, даже в условиях унижения человеческого достоинства во времена Гулага."
О "Туркестанских генералах" Гумилёва
"Стихотворение Гумилёва начинается с описания жизни русских высших классов: балы и приемы в частных домах. Это "мертвящее упоение света", которое осуждал Пушкин, в стихотворении являются фоном, на котором показаны благородные образы старых генералов. Они высоки и стройны, их глаза ясны, а манеры изысканы. Они окружены «благоухающей легендой» своих экзотических подвигов. Генералы тут изображены не как военные, а скорее как русские святые, чья смиренность была общеизвестна. Далее в стихотворении оплакивается потеря русской военной части: тут русские снова представлены как те, кому причинено зло, а не как те, кто причинял зло другим. Наконец, названы завоеванные города: Усть-Кудук и Киндерли - и высказан колониальный триумф: «русский флаг над белой Хивой».
Эта последняя фраза, «русский флаг над белой Хивой», заслуживает более внимательного рассмотрения. В шовинизме империй, который на протяжении столетий поглощал, аннексировал и уничтожал более слабые народы и этносы мира, редко случаются фразы, которые бы так полно выражали стремление властвовать и склонность к насилию, которое омрачает историю человечества. Осознание факта, что это стихотворение Гумилёва и другие подобные произведения русской литературы торжественно означают продвижеме вперед, чтобы уничтожать других, полностью отсутствует в русской интеллектуальной жизни. Конечно, вряд ли можно надеяться на извинения (империи редко извиняются), просто хотелось бы получать время от времени сигналы, что проблема признана; среди войн, проведенных Россией, немало морально амбивалентных. Однако такие сигналы отсутствуют."
Заголовок стихотворения Гумилева "Туркестанские генералы" является примером того, что называется "присваиванием чужой географии". Идеологическое содержание этой фразы можно пояснить земеной русского завоевания Средней Азии на успешное завоевание Советского Союза Гитлером и воображаемыми будущими ссылками немецкого поэта на таких генералов, как Хайнд Гудериан и Фридрих фон Паулюс, именно как на "русских генералов".
Сибирь в русской литературе
Валентин Распутин "Сибирь, Сибирь"
"Американские любители творчества Распутина справедливо отметили его любовь к земле. А то, что осталось незамеченным, - это эпистемиологическая невзвешенность его нарративного стиля и присутствующее повсюду настаивание на том, что Сибирь - это часть этнической России. Это давно используемая смесь русского философствования и дидактизма, истории и пропаганды, оплакивание русских страданий и слепоты к страданиям Других. Те главы в книге Распутина, в которых описываются коренные жители окрестностей Байкала, немногочисленны, и автор не уделяет этой теме значительного внимания. Чувства коренных жителей рассказчик называет "нереальными". Например, ощущение нереальности переполняет автора, когда он слышит песню бурятов; он так уверен в принадлежности Сибири к России, что всякий вызов этому, даже в песне, кажется ему иллюзорным. Обычаи бурятов, такие, как кремация мертвых, описаны с высокомерным интересом, напоминающим описания странных и примитивных обычаев азиатов и африканцев, сделанные ориенталистами. Мысль о том, что скорее буряты, чем русские, являются главными собственниками огромных и почти незаселенных территорий возле озера Байкал (включая и природные богатства этих земель), очевидно, никогда не приходила в голову рассказчику, даже как спорный вопрос."
"По советсткой статистике, в 1979 г. в районе Байкала, где происходит действие большинства повестей и рассказов Распутина, проживало 353 000 бурятов. Так же, как и многие другие народности и племена, ставшие жертвами империй, бурятов разделили между Советским Союзом (теперь Российской Федерацией) и Монголией. Есть основания думать, что буряты, многих из которых вытеснили русские поселенцы, могут иметь свои обиды на пришельцев, и что писатели, которые пишут о Сибири, должны были бы поставить этот вопрос, который волнует многих. Однако Распутин этого не делает. В отличие от американцев, которые прошли сложный путь самокритического познания относительно американских индейцев, Распутин и другие сибирские писателеи отказываютс признавать проблему, не говоря уже о том, чтобы ее решать."
Рыбаков "Дети Арбата"
"Учительница Зида - единственная представительница коренного населения, присутствие которой в книге Рыбакова достаточно существенно. Она любовница Саши, помогает ему, утешает и развлекает его, но не имеет собственного голоса и желаний (кроме того, чтобы "удержать" Сашу). Она появляется из ниоткуда и исчезает в никуда; это создает впечатление, что такие люди, как она, не имеют собственных историй; они служат лишь подпорками в рассказах о русских. Зида появляется через русский голос рассказчика и Саши. Она страстно полюбила Сашу, как сибирская мадам Баттерфляй, то, в отличие от своего японского двойника, даже не жалуется, когда Саша ее бросает. Она полностью беззащитна, как собака, которая не решается выть, когда хозяин ее наказывает. Рассказчик говорит: "Она исчезла из его жизни, исчезла из его жизни так же таинственно, как появилась в ней". Она много раз рискует своей жизнью и свободой, чтобы спасти Сашу, и обдумывает возможность "стереть" его уголовное прошлое, предлагая ему жениться на ней и взять ее фамилию. Такую преданность Саша Панкратов сравнивает с поведением таракана.
Особенная ирония касательно Зиды содержится в сообщении рассказчика о том, как она зараабатывает на жизнь. Она работает учительницей русского языка. Интеллектуальная сила этой представительницы завоеванных народов используется для того, чтобы утверждать присутствие завоевателей, так же, как ее сексуальная и моральная энергии используются для того, чтобы поддерживать счастье Саши."
Солженицын "Архипелаг ГУЛАГ"
В "Архипелаге ГУЛАГ" и в других произведениях Солженицын показывает моральное уничтожение покоренной земли, однако подает его не как еще один удар, нанесенный центром периферии, а как еще одну несправедливость, которая выпала на долю многострадальной России. Формирование зловещей репутации Сибири было частью российского колониального опыта. Коренные народы Сибири подверглись несправедливости, ибо их родину очернили в памяти мира не потому, что они были какими-то особенно отвратительными, а потому, что так пожелал их завоеватель. Солженицыну, очевидно, никогда не приходило в голову, что русские причинили Сибири такой же вред, как нацисты городку Освенцим..."
"Деконструкция империи"
В этой главе Томпсон перечисляет только женские имена, а на первое место ставит Людмилу Петрушевскую.
"В последние годы начали появляться писатели, чье видение России радикально отличается от тех твердых имперских убеждений, которыми проникнуты тексты, которые ранее обсуждались в этой книге. Кажется, эти писатели осознают, что русская имперская идентичность государства переживает изменения. Отдельные из русских женщин-писательниц опережают других в деятельности по разрушению имперского пространства в художественной литературе. Вместо того, чтобы воспевать славное прошлое, они пишут об убожестве настоящего и унижают величественный имперский образ картинами российских неудач. Показывая отсутствие связи между женщинами и государством, женщинами и империей, такие писательницы, как, например, Людмила Петрушевская или Татьяна Толстая, приглашают российского читателя к поиску своего места в новых условиях. Политическаяя писательница Валерия Новодворская еще более прямолинейна: она убеждает русских оставить имперские планы и позволить малым народам поднять собственные флаги, писать собственную историю и делать собственные ошибки - короче говоря, отказаться от колониализма.
Одним из утверждений феминизма является то, что женщина по сути своей Другая. В некоторых отношениях она остается аутсайдером даже в условиях имперской власти. За небольшими исключениями, она лишена многих привилегий, которые дает империя. Занятия, связанные с защитой империи и дипломатической деятельностью, были прерогативой мужчин, так же, как и соответствующие права. Если мужчины присвоили себе этиологию и выгоды имперского правления, то женщины были вынуждены платить реальную цену за то, что на первое место ставилось благо государства, а не личные или семейные блага. В России женщины были вынуждены платить особенно высокую цену, но имели очень незначительные права, невзирая на формальное равноправие полов, которое провозгласила советская система, и на законные права наследования, которыми пользовались в царской России женщины высших классов. Это подтверждают соответствующие цифры: по сравнению с Западной Европой в России было мало выдающихся женщин в политике и искусстве, как во времена царизма, так и при советской власти."
"В нарративах, целью которых было поспособствовать строительству империи, таких, как у Пушкина или Лермонтова, женщины располагаются где-то на неясных околицах главной темы рассказа. Они служат декоративным орнаментом, украшающим пейзаж, или способом сделать жизнь мужчин легче. Бела должна была исчезнуть, чтобы дать возможность Печорину и Максиму Максимовичу дальше выполнять свое задание - завоевывать Кавказ и наблюдать за местными "дикарями". Татьяна становится женой-трофеем для генерала, который выделился в имперских агрессивных войнах. Архетипическая русская женщина, которая является объектом мечтаний Максима Максимовича, не имеет претензий на участие в общественной жизни. Даже женщины из "Войны и мира", разные и вроде бы сильные, фактически являются безмолвными наблюдательницамии войны с Наполеоном и мужских попыток реформировать государство. Русский имперский проект как будто обтекает вокруг них, но их не касается. Хотя в русской литературе присутствует нарратив о сильной женщине (которая обычно выступает как антипод так называемого "лишнего" мужчины), в делах, касающихся империи, женщины слабы и подчинены мужскому желанию получить власть."
"Именно это впечатляющее отличие женской судьбы в огромной успешной империи привлекает внимание и служит главной темой произведений Людмилы Петрушевской. Ее повести и пьесы резко контрастируют с панорамами русских городов и деревень писателей-мужчин. Также она полностью отличается от таких писательниц, как Анна Ахматова, чьи лирические стихотворения воспевают глубокие чувства, но политические поэмы которые фактически являются гендерно нейтральными. Героини Петрушевской не знают ничего о географии империи, которая обеспечивает большие возможности, и о связанных с этим разнообразных правах. Политика находится за пределами их мировоззрения. В отличие от Олега Костоглотова они не видят "широкой родной страны", которая радостно приветствует каждого образованного русского бесчисленным количеством занятий и заданий, которые должны быть выполнены. Пространство для деятельности мужчин может быть безграничным, однак женщинам в самой большой стране мира его постоянно не хватает. Подобно Костоглову, женщины Петрушевской - отнюдь не глупы, но они обременены семейными обязанностями, нехваткой денег и той гнетущей усталостью, которую порождает нехватка достижений. У них нет той политической энергии, которая вдохновляет диссидентов Рыбакова и Солженицына, а их неспособность проявить инициативу и воспользоваться возможностями - даже больше, чем у деревенских необразованных мужиков - героев Распутина.
Тексты Петрушевской лишены имперской текстуальности, которая характеризует литературные произведения практически каждого русского писателя. Критики заметили, что ее произведения полны ощущения катастрофы. Ее женщины ограничены квартирами советских домов: у них коммунальные кухни, ванны, коридоры и прихожие. Их жизнь нисколько не имперская - самой большой мечтой для них является собственная комната, а эта мечта находится в грустном контрасте с огромными территориями, завоеванными их мужчинами. Они часто оказываются в безвыходных ситуациях. Повествования Петрушевской об этих женщинах всегда фрагментарны, им не хватает начала и конца, немного похоже на жизнь Зиды - любовницы Саши Панкратова, принадлежавшей к автохтонному населению, в "Детях Арбата" Анатолия Рыбакова. С ними никогда не происходит ничего необычного, они появляются из ниоткуда и исчезают неведомо куда. Их мысли мелки и живут они в тесном мире. Их жизни лишены целостности. Единственная борьба, которая их интересует, заключается в борьбе между членами семьи за дополнительное пространство, физическое и психологическое.
"Муж или любовник - отдаленная фигура. Он часто оставил свою семью, равнодушен к своим обязанностям или имеет где-то еще другую "настоящую" семью, как Николай Петрович в рассказе "Три девушки в голубом". Женщина одинока, даже если у нее есть мама или свекровь, братья, сестры или подруги. Одиночество женщин при советской системе является темой, к которой Петрушевская обращается часто и которую глубоко анализирует. Наташа в рассказе "Сырая нога, или Встреча друзей" и Ира в "Трех девушках в голубом" живут в пронзительном одиночестве. Женщины Петрушевской страдают от бедности, заброшенности и гнетущей нехватки физического пространства, необходимого для того, чтобы жить, ложиться спать, спрятаться, когда приходит несчастье. Часто у них буквально нет места, чтобы переночевать. Их родительские квартиры переполнены и приоритеты сильно перекошены в сторону мужчины в семье, неважно, муж это или сын. Их любовники не обеспечивают пространства для развития; они готовы использовать женщин сексуально, но не хотят брать на себя обязанностей, связанных с совместной жизнью."
"Характерные черты мира Петрушевской не оставляют никаких сомнений по поводу его природы. Это не колониальное пространство, как в рассказах ее современников - Рыбакова, Распутина и Солженицына. Это также не исполненный ностальгии по царской империи мир, который изобразил в своей исторической повести "Нечистая сила" (1989) Валентин Пикуль. Мир Петрушевской больше похож на замкнутую сцену представлений Сэмюэля Беккета: из этих миров нет выхода. Ее героини живут в печали и одиночестве и не пользуются никакими преимуществами, которые могло бы давать русское величие. Им не хватает пространства так, как не случается с жителями самых перенаселенных городов ведущих стран мира; им негде спать, любить или поговорить наедине."
"Голоса женщин-писательниц слишком слабы, чтобы вызвать быстрые изменения в обществе, в котором доминируют голоса мужчин, в обществе, которое все еще не хочет в полной мере выявить свое колониальное измерение. Для утверждения в России постколониального сознания понадобится еще много времени. Но разрешение рассказать об этом уже было получено или, точнее, вырвано у литературного истеблишмента "теми Другими в самом существенном" - русскими женщинами-писательницами. И здесь Людмила Петрушевская, которая показала, как империя разрушала судьбы женщин, заслуживает быть названной первой русской постколониальной писательницей."