Большая трагедия 15
- Не смысловые, а тематические, - сказал Сигизмунд, входя с самоваром в комнату.
- Они не понимают, с чем мы здесь имеем дело! - воскликнул Сторожевский. - Переходим к третьей сцене!
- А как же вторая? - удивилась Наталья.
- Успеем. Разговор Герцога с Бароном.
Барон
На сына я
Сердит.
Герцог
За что?
Барон
За злое преступленье.
Герцог
А в чем оно, скажите, состоит?
Барон
Увольте, Герцог…
Герцог
Это очень странно,
Или вам стыдно за него?
Барон
Да… стыдно…
Герцог
Но что же сделал он?
Барон
Он… он меня
Хотел убить.
Герцог
Убить! так я суду
Его предам, как черного злодея.
Барон
Доказывать не стану я, хоть знаю,
Что точно смерти жаждет он моей,
Хоть знаю то, что покушался он
Меня…
Герцог
Что?
Барон
Обокрасть.
Почему лжет Барон?.. Нет, не так. Лжет ли Барон?.. Тоже не то... Короче, если мы поставим на место Барона Соломона, то его слова об Альбере, о том, что он хотел его убить и обокрасть, будут чистой правдой: Альбер, действительно, собирался забрать у еврея червонцы силой и угрожал его повесить. Как говорится, теперь живите с этим, объяснить все равно не сможете.
- Ну почему? - подала голос Зоя.
- Пойду посру, - сказал Сторожевский и вышел из комнаты.
- Ты про "Жид и сын. Граф"? - спросила Гюльчитай.
- Да.
- Тоже, пожалуй, пойду посру, - сказала скромная казашка, но не сдвинулась с места.
- Думаете, мне охота? - спросила Зоя. - Но кто-то же должен это сказать.
- Что? - спросил Федя.
- Спасибо, - сказала Зоя. - По всей видимости, в первоначальном замысле под видом жида к Альберу должен был прийти сам Барон...
- Но...
- Да, я понимаю, что Барону, судя по названию, места в пьесе нет, но иначе... В-общем, самый очевидный вариант я озвучила, могу, если надо, развернуть.
Все поморщились.
- Вероятность, что в нашей пьесе (ее окончательном варианте) к Альберу приходил переодетый Барон, отбрасываем? - спросил Федя.
- На хуй! - ответил Юра.
- Зря вы так, - сказала Лена. - Вам этот ход кажется изуверски пошлым, но не факт, что Ченстон им побрезговал.
- На хуй!!! - хором сказали Юра, Витек и Игорь.
- Дело в том, милочка, - сказала Наталья, - что им побрезговал Р.
- Ага! Значит ход все-таки был! - воскликнула Лена.
- Был или не был, уже не важно, - сказала Гюльчитай. - Есть фигура. Фактически есть фигура. Читатель знать не знает о "Жиде и сыне", а с фигурой он что-то должен делать.
- Предположить, что Барон под видом Соломона приходил к Альберу, и отвергнуть это предположение как хуевое - не вариант? - не унималась Лена. - Или предположить, что Соломон рассказал Барону о своем разговоре с его сыном и заодно отравил его?
- У нас нет оснований полагать, что пьеса предназначена для долбоебов, - сказал Сигизмунд.
- Пьеса предназначена для самой себя, - сказал Игорь.
- Леночка, - начала Галя, - ты тыкаешь нас носом в курьера, а мы хотим понять, что за хуйня в посылке.
- Поняла, вам интереснее, почему Барон заговорил от лица Соломона!
Все закатили глаза.
- Пока не пришел Сторожевский, - объявила Зоя свой отложенный номер. - Граф вызывает Жида во дворец и спрашивает, почему его сына не видно при дворе? Жид, конечно, понимает, что дело не в победе его отпрыска на турнире, а в деньгах: сейчас Жид ссужает графа, но что будет, когда он умрет? Не предъявит ли его сын счет графу? Не стоит ли его заранее приручить? Жид наговаривает на сына, называет его дикарем, гулякой и онанистом. Это не действует. Жид обещает подумать и доложить. Дома он разражается монологом на тему, достоин ли сын его богатства. Ведь ему самому оно не даром досталось. Он решает, приняв личину Товия, по его поручению, время от времени под видом займов снабжавшего юношу деньгами, поискушать его убийством отца. Сын искушению не поддается. Во дворце Жид докладывает графу о результатах эксперимента, путая, однако, себя с Товием и вводя графа в заблуждение. Находящийся в другой комнате сын выходит и объясняет, в чем дело. Граф смеется, Жид вынужден назначить сыну хорошее содержание и отдать его ко двору.
- Первоначальный замысел? - спросил Федя.
- Он самый, - уверенно заявила Зоя, - к тому же больше соответствующий биографическим обстоятельствам: отцу Пушкина поступало предложение пошпионить за сыном.
Вернулся Сторожевский.
- Странно, - почесала затылок Лена, - вроде стройная интрига, но если прогнать ее задом наперед, как произошло в заключительном варианте, получается намного более живая и интересная история.
- Это потому, что демеханизировались характеры, - пояснил Федя, - они уже не состоят целиком из функционально задействованных в этой интриге элементов, они сами по себе, составляющие их элементы приобретают бесчисленное множество мотивировок.
Сторожевский снова ушел.
- Итак! - громко сказал Игорь.
Юра и Витек одобрительно кивнули.
- Как уживаются в образе Барона Барон и Соломон? Речь не о причине их слияния, а о природе и мотивировке взаимодействия двух образов в составе одного.
- Нужна структурная функция, - сказал Юра.
- Вам не нравится, что сквозь текст проступает черновик, - усмехнулась Зоя, - автор поленился удалить кусок предыдущего варианта, понадеявшись, что он сам как-нибудь впишется в итоговую картину. Но если мотив убийства отца, благодаря мистическому сюжету, и вправду, неплохо вписывается, то мотив кражи - нет.
- Хотите все свалить на Р? - спросила Лена.
- Атрибутировать ему искажение оригинала? - почесала затылок невидимая Зоя. - Опять он чего-то не понял в пьесе Ченстона? Тут, возможно, есть над чем подумать, но нужен хороший код, какая-нибудь яркая мотивировка движению Р вспять Ченстоновой интриге.
- Для начала - параллели между разговорами в первой и третьей сценах, - объявила Гюльчитай: -
1) в обоих хозяин просит гостя о денежной услуге: Альбер - Соломона дать денег, Герцог - Барона дать содержание Альберу;
2) в обоих случаях упоминаются прежние заслуги гостя: Соломон давал Альберу деньги без заклада, Герцог говорит об усердии Барона;
3) оба раза возникает мотив убийства Барона;
4) оба раза возникает мотив кражи;
5) в обоих случаях хозяин грозит расправой: Альбер - повесить Соломона, Герцог - предать суду Альбера;
6) оба раза хозяин не добивается от гостя желаемого результата, будучи отвлечен другой темой;
7) в заключительной части обоих разговоров есть мотив изгнания: Альбер гонит Соломона, Герцог - Альбера;
8) у обоих разговоров есть свидетель: Иван, Альбер.
- И что эти параллели дают? - спросил Юра.
- Симметричность, - усмехнулся Сигизмунд.
- Значит ли это, что в образе Соломона Соломон уживается с Бароном? - спросил Витек.
Все почесали затылок.
- Ну, некоторую солидарность еврея с Бароном, как мы говорили, разглядеть можно, но о подмене одного другим, как в третьей сцене, говорить не приходится, - сказала Наталья.
- А что насчет Альбера и Герцога? - спросил Юра.
- То же самое, - сказал Федя.
- Стоп! - осенило Игоря. - А "тут"?! "Сидели тут за Герцогским столом"!
Все почесали затылок.
- Тогда это опять про Р, - сказала Лена. - Как "сидели тут" означает, что пир происходил на этой же сцене в другом акте, так "он меня хотел убить" и "покушался обокрасть" забредают в третью сцену из другого места пьесы. Р снова путается в показаниях, сбитый с толку замеченными им во время представления аналогиями.
- Это не столько про Р, сколько про сценический план, - сказал Федя. - Сцена становится персонажем.
Вошел Сторожевский.
- Ну-ка, поясни, - сказал заинтригованный Юра.
- Не сама сцена, - продолжил Федя, - то есть не только сцена, но и сценическое пространство, царящая здесь атмосфера. В ней как бы отпечатывается все, что здесь происходит. Сцена, словно реализуя этот потенциал, включается в действие, подсказывает слова персонажам, выражает себя этими непонятными словами.
- И зачем ей это? - спросил Сторожевский. - Просто не может сдержаться?
- Она напоминает нам, что мы ничего не видим и не слышим, дразнит нас намеком, что Барона и Соломона играет один актер.
- Я же говорила! - просияла Лена.
- Нет, это не совсем то. Если мы предполагаем, что Барон переодевался в Соломона, мы исключаем сцену из числа участников действия.
- Зачем ей нас дразнить? - спросил Сторожевский.
Федя почесал затылок.
- Она не нас дразнит, а текст, - сказала Гюльчитай. - Который хочет ее обокрасть.
Все почесали затылок и уважительно кивнули.
- Произнесение одним персонажем слов, принадлежащих другому, - это театральный жест, это, можно сказать, суть театра, - продолжила Гюльчитай. - А в нашем случае этот жест, к тому же, не имеет мотивировки. Нет никакого смысла Барону говорить о том, что переживал Соломон, даже если под личиной Соломона прятался он сам. Мы, конечно, не исключаем ни "лицевую", ни "мистическую" мотивировки, мы про них не забыли, мы их просто отодвигаем от того нового смысла, который приобретает разговор Герцога и Барона при его сопоставлении с разговором Альбера и Соломона. Эта новая подсветка как бы заглушает прочие смыслы, сосредотачивая внимание на вновь открывшемся, имеющем свою особую логику. Так обычный бытовой разговор каких-нибудь известных лиц приобретает особый, отдельный от бытового, смысл, если обратить внимание на символику их нарядов. У нас происходит своего рода ситуативное переодевание: Барон говорит как будто из ситуации, в которой двумя сценами ранее находился Соломон. Но никакого смысла в этом переодевании нет.
- А как же конгруэнтность пар Альбер-Соломон и Герцог-Барон? - спросил Федя. - Она вроде хорошо подкрепляет и "гамлетовскую", и "мистическую" линии.
- Она легко может обойтись без этого переодевания, оно ее даже несколько дезавуирует, как бы намекая, что есть кое-что поважнее. Но это "поважнее" не имеет отношения к этим парам, это театральный жест, не репрезентирующий ничего, кроме театральности. И смысл этой репрезентации может быть только в одном - актуализации сценического плана, или сцены, как действующего лица нашей пьесы.
- Вступающего в конфликтные отношения с текстом, - договорил Федя.
- В сюжетные отношения, - уточнила Гюльчитай.
- Премьер-министр и кардинал у трона пьесы, - усмехнулся Витек.
- Текст - тоже персонаж? - спросил Сигизмунд.
- Необязательно, - ответил Юра. - Текст у нас, конечно, живет своей жизнью, пытается прибрать все к рукам, расчертить, наделить функциями, распределить семантический потенциал, но рассматривать его как персонажа пьесы едва ли стоит. Он действует как природа, а сцена - как чудо.
- Так-то текст больше на цивилизацию смахивает, - почесал затылок Федя.
- Метафоры - зло, - напомнила Наталья.
- А как насчет фигуры? - напомнила Лена. - Вы говорили, что надо что-то делать с фигурой.
- Если делать в нашем смысле, то мы сделали, если в удодовском - то это не к нам, - сказал Сторожевский.
Все приняли вальяжно-боевитые позы и усмехнулись.
- Вы же обещали увеличить мерность здешнего духовно-интеллектуального пространства, - напомнил клерк.
- Уверяю тебя, к теории литературы оно отношения не имеет, - отечески улыбнулся Сигизмунд.
- Мы обещали увеличить, а не объяснить, как это делается, - сказал Юра.
- И как этим пользоваться, - добавил Витек.
- Все имеет отношение к теории литературы, - сказала Гюльчитай.
Все задумались.
- Я, кажется, понял, что случилось с Бароном, - тихо сказал Федя.
- Давайте сначала выясним, кто он такой, - предложил Петр Петрович.