Наше дерево
На Главной улице Херсонеса, с левой стороны, если смотреть от Владимирского собора к оконечности мыса, посреди низких остатков древних стен, росло дерево - фисташка. Фисташки растут очень медленно. Утверждается, что некоторым из фисташек, растущих на территории Херсонеса, больше тысячи лет. Эта не могла быть такой старой - она явно проросла посреди развалин тогда, когда город был уже заброшен. Тем не менее, лет 500 ей вполне могло быть: для фисташки она была очень крупным деревом.
Мы с моей девушкой, Лейлей, любили сидеть под этой фисташкой после вечернего купания в теплое время года или после прогулки по Херсонесу в холодный сезон. Сидели, болтали, обнимались-целовались. Не то чтобы это случалось очень-очень много раз: в Севастополе вместе мы оказывались эпизодически. Я учился в Москве, она - в Симферополе, квартира ее родителей была в Ялте, а точнее - в Массандре. Они выменяли на нее свою трешку в Ташкенте, заплатив какую-то дикую доплату, как только стало "можно", кажется в 1990-м году. В Севастополе жили мои бабушка и дедушка. Чтобы попасть в Севастополь был необходим пропуск. У меня он обычно был, но оформить пропуск на Лейлю не было никакой возможности. Так что для того, чтобы попасть в Севастополь вместе, нам приходилось пробираться нелегально. Тем не менее, таких посиделок под фисташкой было у нас, наверное, десятка полтора, так что мы стали называть ее "наше дерево".
Летом после заката ствол дерева еще долго оставался теплым. А когда дул ветер, даже небольшой, то прислонив ухо к стволу можно было услышать гул, как будто дерево рассказывает о чем-то. Ни я, ни Лейля не были нисколько суеверны, но от этого дерева у нас обоих возникало ощущение, что это что-то намного более живое, чем мы обычно думаем о растениях. Что-то разумное, что видевшее совсем другие времена и способное поделиться знаниями о них - если уметь чувствовать и слушать.
Последний раз мы сидели с Лейлей под нашим деревом в июне 94-го, на следующий день после похорон моего деда. А еще на следующий день мы вместе улетели в Москву. Я - защищать диплом, а Лейля - лететь дальше, в Америку. К этому времени ее отец работал в американском университете. Предполагалось, что Лейля проведет с родителями месяц-полтора: ее выпускной, пятый, курс был еще впереди. В Москве у нас была пара свободных дней. Готовиться к защите у меня не было необходимости: я был давным-давно готов, мог бы вообще защититься после пятого курса, но мне был удобен статус студента-шестикурсника Физтеха. Как "дед"-шестикур я имел отдельную комнату в общаге Зюзино, и полную свободу от каких-либо обязательных лекций-семинаров. Можно было заниматься чем хочешь - хоть зарабатыванием денег, хоть, как ни удивительно - и наукой на "базе", в институте проблем управления.
Два дня мы с Лейлей гуляли по Москве, катались на лодке в Серебряном бору. Она утешала меня, деда я очень любил и был, конечно, не в самом лучшем расположении духа. А потом я проводил ее в Шереметьево.
Больше мы никогда не виделись.
Летом 96-го наше дерево еще было на месте. Я был на Херсонесе уже с женой, Юлей. А потом я два года не бывал, ни на Херсонесе, ни в Севастополе, ни вообще в Крыму. Это самый долгий срок моей разлуки с Крымом - 2 года. Тем летом 96-го мы с женой купили квартиру, влезши в непомерные долги. У меня была новая работа, на ней надо было впахивать в ненормированном режиме. Моя бабушка умерла осенью того же года. Умерла она в Киеве, куда мои родители отвезли ее в больницу, так что прощаться с ней я приезжал не в Севастополь, а в Киев. Уже потом урну с прахом бабушки захоронили рядом с дедом, они вместе лежат на кладбище на 5-ом километре. Так что ездить в Крым в эти два года мне было некогда, не на что и не к кому.
И только летом 98-го я снова оказался в Севастополе, с женой и годовалой дочкой. Мы пошли гулять на Херсонес... и тут я увидел, что "нашего дерева" НЕТ. Его спилили.
Я никогда не был "брутальным мужигом", но и плаксой уж точно не был тоже. Но в тот день я плакал. Это был первый раз, когда жена видела меня плачущим, а знакомы мы были уже три с половиной года. За это время я плакал еще на прощании с бабушкой, но этого жена не видела - она была беременна и не поехала со мной в Киев. Конечно, я не стал объяснять жене про другую девушку, с которой я сидел под этим спиленным деревом, хотя эта другая девушка была до знакомства с ней. Так что Юля осталась в большом удивлении: “из-за какого-то дерева?”.
Эти фотографии, на которых видно, что осталось от нашего дерева, я сделал в мае 2005-го. Лейля погибла за два месяца до этого, но я еще об этом не знал.
Мы с моей девушкой, Лейлей, любили сидеть под этой фисташкой после вечернего купания в теплое время года или после прогулки по Херсонесу в холодный сезон. Сидели, болтали, обнимались-целовались. Не то чтобы это случалось очень-очень много раз: в Севастополе вместе мы оказывались эпизодически. Я учился в Москве, она - в Симферополе, квартира ее родителей была в Ялте, а точнее - в Массандре. Они выменяли на нее свою трешку в Ташкенте, заплатив какую-то дикую доплату, как только стало "можно", кажется в 1990-м году. В Севастополе жили мои бабушка и дедушка. Чтобы попасть в Севастополь был необходим пропуск. У меня он обычно был, но оформить пропуск на Лейлю не было никакой возможности. Так что для того, чтобы попасть в Севастополь вместе, нам приходилось пробираться нелегально. Тем не менее, таких посиделок под фисташкой было у нас, наверное, десятка полтора, так что мы стали называть ее "наше дерево".
Летом после заката ствол дерева еще долго оставался теплым. А когда дул ветер, даже небольшой, то прислонив ухо к стволу можно было услышать гул, как будто дерево рассказывает о чем-то. Ни я, ни Лейля не были нисколько суеверны, но от этого дерева у нас обоих возникало ощущение, что это что-то намного более живое, чем мы обычно думаем о растениях. Что-то разумное, что видевшее совсем другие времена и способное поделиться знаниями о них - если уметь чувствовать и слушать.
Последний раз мы сидели с Лейлей под нашим деревом в июне 94-го, на следующий день после похорон моего деда. А еще на следующий день мы вместе улетели в Москву. Я - защищать диплом, а Лейля - лететь дальше, в Америку. К этому времени ее отец работал в американском университете. Предполагалось, что Лейля проведет с родителями месяц-полтора: ее выпускной, пятый, курс был еще впереди. В Москве у нас была пара свободных дней. Готовиться к защите у меня не было необходимости: я был давным-давно готов, мог бы вообще защититься после пятого курса, но мне был удобен статус студента-шестикурсника Физтеха. Как "дед"-шестикур я имел отдельную комнату в общаге Зюзино, и полную свободу от каких-либо обязательных лекций-семинаров. Можно было заниматься чем хочешь - хоть зарабатыванием денег, хоть, как ни удивительно - и наукой на "базе", в институте проблем управления.
Два дня мы с Лейлей гуляли по Москве, катались на лодке в Серебряном бору. Она утешала меня, деда я очень любил и был, конечно, не в самом лучшем расположении духа. А потом я проводил ее в Шереметьево.
Больше мы никогда не виделись.
Летом 96-го наше дерево еще было на месте. Я был на Херсонесе уже с женой, Юлей. А потом я два года не бывал, ни на Херсонесе, ни в Севастополе, ни вообще в Крыму. Это самый долгий срок моей разлуки с Крымом - 2 года. Тем летом 96-го мы с женой купили квартиру, влезши в непомерные долги. У меня была новая работа, на ней надо было впахивать в ненормированном режиме. Моя бабушка умерла осенью того же года. Умерла она в Киеве, куда мои родители отвезли ее в больницу, так что прощаться с ней я приезжал не в Севастополь, а в Киев. Уже потом урну с прахом бабушки захоронили рядом с дедом, они вместе лежат на кладбище на 5-ом километре. Так что ездить в Крым в эти два года мне было некогда, не на что и не к кому.
И только летом 98-го я снова оказался в Севастополе, с женой и годовалой дочкой. Мы пошли гулять на Херсонес... и тут я увидел, что "нашего дерева" НЕТ. Его спилили.
Я никогда не был "брутальным мужигом", но и плаксой уж точно не был тоже. Но в тот день я плакал. Это был первый раз, когда жена видела меня плачущим, а знакомы мы были уже три с половиной года. За это время я плакал еще на прощании с бабушкой, но этого жена не видела - она была беременна и не поехала со мной в Киев. Конечно, я не стал объяснять жене про другую девушку, с которой я сидел под этим спиленным деревом, хотя эта другая девушка была до знакомства с ней. Так что Юля осталась в большом удивлении: “из-за какого-то дерева?”.
Эти фотографии, на которых видно, что осталось от нашего дерева, я сделал в мае 2005-го. Лейля погибла за два месяца до этого, но я еще об этом не знал.