Про деда и прадеда
Из пяти минут, которые продолжалась моя беседа с израильским консулом, половина была посвящена моим деду и прадеду по прямой мужской линии, хотя, строго говоря, к праву на репатриацию в Израиль это и не относится: ведь мой папа еврей, потому что его мама, моя бабушка, еврейка, а кем был дед, и тем более, прадед, даже и не важно.
- Давайте сначала главные документы: ваше свидетельство о рождении, свидетельство о браке ваших родителей, свидетельство о рождении отца.
Эти документы у меня были, и там все в порядке. В свидетельстве о рождении синим по бежевому на чистейшей українськой мові написано: “батько - єврей”, в свидетельстве о браке родителей из севастопольского ЗАГСа их национальности тоже указаны. На зелененьком свидетельстве о рождении отца, 36 года, национальностей нет, но имя-отчество моей бабушки, Суламифь Моисеевны, не оставляет вариантов.
Осмотрев указанные документы консул зорким взглядом выудил из прочей стопки советский военный билет отца, там тоже есть национальность.
- Прекрасно, - сказал консул. - Что там у вас есть еще?
- Вот метрика моей бабушки от кременчугского раввина, вот метрика дедушки Алексея Менашевича от раввина одесского, и вот свидетельства о смерти бабушки и деда, а вот их трудовые книжки.
- Уверяю вас, на самом деле дед ваш не Алексей, - сказал консул.
- Сам удивляюсь, - говорю я. - Понимаю, что имя не очень еврейское, однако же факт налицо. Это именно его исходное имя, он его не менял. Так прямо и написано в метрике, выданной одесским раввином.
“Дано сие от одесского раввина за надлежащей подписью и печатью в том, что согласно метрической книге о родившихся евреях города Одессы за 1893 год, под номером NNN мужской графы значится акт следующего содержания:
XX числа месяца ЫЫЫ у одесского купца Менаше (Михаила) Абрамова (это отчество) /фамилия/ и жены его Марии родился и YY числа месяца ЫЫЫ наречен сын Алексей.”
- А, если купцы, тогда понятно, - сказал консул. - Редко, но случалось, что еврейские купцы давали детям нарочито русские имена. А чем занимался ваш прадед - не знаете?
- Знаю. Он был совладельцем фирмы, которая в порту Одессы занималась тем, что теперь называется “логистикой”.
Потом я еще показал квиточек о захоронении прадеда на одесском еврейском кладбище (страшная зима 1918/19 года), и сообщил, что знаю адрес двухэтажного дома, который принадлежал прадеду, что дом этот цел, и, поскольку люстрация в Украине уже была объявлена, я надеюсь, что со временем дойдет и до реституции.
Однако консул посоветовал мне на это не рассчитывать и пожелал успеха в Израиле.
Дед мой, несмотря на то, что хорошо учился в гимназии и был из очень состоятельной семьи, не смог поступить в одесский университет (процентная норма и все такое). И был отправлен отцом учиться во Францию, в электротехнический институт Нанси. Аккурат в июне 14-го года он получил степень бакалавра, и, собираясь в следующем учебном году продолжить обучение, поехал на каникулы домой в Одессу. Но тут началась мировая война, проехать обратно во Францию было уже нельзя, да и Нанси стал прифронтовым. А вскоре деда призвали в российскую армию. Как человек с образованием, он был определен в связисты. Будь он христианского вероисповедания, то получил бы, как целый бакалавр, чин унтер-офицера. Ну а так - остался рядовым. В основном служил непосредственно на передовой, и спустя год, осенью 15-го, был тяжело ранен. Провалялся более полугода в госпиталях и был демобилизован. Евреи, демобилизованные из армии, получали право жить за пределами черты оседлости и поступать в университеты вне “процентных норм”. Это позволило деду в 16-ом году поступить в Петроградский технологический институт. Но и там доучиться ему не дали.
В феврале 18-го дед, уезжая домой в Одессу, зачем-то подобрал на питерской улице замерзающего котенка. Возможно, в соответствии с теорией израильского консула о пристрастии еврейских купцов к кондово-русским именам, он назвал свою кошку Глашей. Глаша прожила невероятно долгую кошачью жизнь, в какой-то момент перебралась с дедом из Одессы в Киев, и дожила до лета 41-го. Она была уже слепа и мало двигалась. Когда рядом с домом на Прорезной, где жил дед с семьей, упала бомба, от сотрясения рухнул кухонный шкаф и раздавил Глашу.
Я поражаюсь, как дед и бабушка сохранили все те дореволюционные документы, которые я теперь показывал консулу? Увозили ли эти бумаги в эвакуацию, или они пролежали оккупацию в квартире на Прорезной, в сундуке, который дед, уезжая, оставил на хранение соседям по коммуналке? Большая часть вещей из этого сундука не дождалась возвращения дедовой семьи из эвакуации: соседи, чтобы выжить, меняли их на продукты. Конечно, никто их не осуждал за то, что не сохранили доверенное - сказали им “огромное спасибо” за то, что осталось хоть что-то. Как минимум, остался сам сундук, привезенный в 37-ом дедом из Америки, где он провел полгода на стажировке, и огромный фолиант “полное собрание сочинений Пушкина в одном томе” - эти вещи целы и хранятся в родительской квартире до сих пор. Также пережила у соседей оккупацию дедова пишмашинка "Ундервудъ". Если документы лежали в том сундуке, то, боюсь, соседи очень рисковали: как бы в случае обыска не решили, что это они - евреи.
Я родился в начале 72-го, а дедушка Алексей умер осенью того же года. Я прожил с ним в одной квартире всего три месяца, потом меня увезли в Севастополь. Но есть фотографии, сделанные дедом, на которых я - в кроватке, на пеленальном столике, и на руках у мамы.
Вот одна из них.
This entry was originally posted at https://fizzik.dreamwidth.org/515601.html.
- Давайте сначала главные документы: ваше свидетельство о рождении, свидетельство о браке ваших родителей, свидетельство о рождении отца.
Эти документы у меня были, и там все в порядке. В свидетельстве о рождении синим по бежевому на чистейшей українськой мові написано: “батько - єврей”, в свидетельстве о браке родителей из севастопольского ЗАГСа их национальности тоже указаны. На зелененьком свидетельстве о рождении отца, 36 года, национальностей нет, но имя-отчество моей бабушки, Суламифь Моисеевны, не оставляет вариантов.
Осмотрев указанные документы консул зорким взглядом выудил из прочей стопки советский военный билет отца, там тоже есть национальность.
- Прекрасно, - сказал консул. - Что там у вас есть еще?
- Вот метрика моей бабушки от кременчугского раввина, вот метрика дедушки Алексея Менашевича от раввина одесского, и вот свидетельства о смерти бабушки и деда, а вот их трудовые книжки.
- Уверяю вас, на самом деле дед ваш не Алексей, - сказал консул.
- Сам удивляюсь, - говорю я. - Понимаю, что имя не очень еврейское, однако же факт налицо. Это именно его исходное имя, он его не менял. Так прямо и написано в метрике, выданной одесским раввином.
“Дано сие от одесского раввина за надлежащей подписью и печатью в том, что согласно метрической книге о родившихся евреях города Одессы за 1893 год, под номером NNN мужской графы значится акт следующего содержания:
XX числа месяца ЫЫЫ у одесского купца Менаше (Михаила) Абрамова (это отчество) /фамилия/ и жены его Марии родился и YY числа месяца ЫЫЫ наречен сын Алексей.”
- А, если купцы, тогда понятно, - сказал консул. - Редко, но случалось, что еврейские купцы давали детям нарочито русские имена. А чем занимался ваш прадед - не знаете?
- Знаю. Он был совладельцем фирмы, которая в порту Одессы занималась тем, что теперь называется “логистикой”.
Потом я еще показал квиточек о захоронении прадеда на одесском еврейском кладбище (страшная зима 1918/19 года), и сообщил, что знаю адрес двухэтажного дома, который принадлежал прадеду, что дом этот цел, и, поскольку люстрация в Украине уже была объявлена, я надеюсь, что со временем дойдет и до реституции.
Однако консул посоветовал мне на это не рассчитывать и пожелал успеха в Израиле.
Дед мой, несмотря на то, что хорошо учился в гимназии и был из очень состоятельной семьи, не смог поступить в одесский университет (процентная норма и все такое). И был отправлен отцом учиться во Францию, в электротехнический институт Нанси. Аккурат в июне 14-го года он получил степень бакалавра, и, собираясь в следующем учебном году продолжить обучение, поехал на каникулы домой в Одессу. Но тут началась мировая война, проехать обратно во Францию было уже нельзя, да и Нанси стал прифронтовым. А вскоре деда призвали в российскую армию. Как человек с образованием, он был определен в связисты. Будь он христианского вероисповедания, то получил бы, как целый бакалавр, чин унтер-офицера. Ну а так - остался рядовым. В основном служил непосредственно на передовой, и спустя год, осенью 15-го, был тяжело ранен. Провалялся более полугода в госпиталях и был демобилизован. Евреи, демобилизованные из армии, получали право жить за пределами черты оседлости и поступать в университеты вне “процентных норм”. Это позволило деду в 16-ом году поступить в Петроградский технологический институт. Но и там доучиться ему не дали.
В феврале 18-го дед, уезжая домой в Одессу, зачем-то подобрал на питерской улице замерзающего котенка. Возможно, в соответствии с теорией израильского консула о пристрастии еврейских купцов к кондово-русским именам, он назвал свою кошку Глашей. Глаша прожила невероятно долгую кошачью жизнь, в какой-то момент перебралась с дедом из Одессы в Киев, и дожила до лета 41-го. Она была уже слепа и мало двигалась. Когда рядом с домом на Прорезной, где жил дед с семьей, упала бомба, от сотрясения рухнул кухонный шкаф и раздавил Глашу.
Я поражаюсь, как дед и бабушка сохранили все те дореволюционные документы, которые я теперь показывал консулу? Увозили ли эти бумаги в эвакуацию, или они пролежали оккупацию в квартире на Прорезной, в сундуке, который дед, уезжая, оставил на хранение соседям по коммуналке? Большая часть вещей из этого сундука не дождалась возвращения дедовой семьи из эвакуации: соседи, чтобы выжить, меняли их на продукты. Конечно, никто их не осуждал за то, что не сохранили доверенное - сказали им “огромное спасибо” за то, что осталось хоть что-то. Как минимум, остался сам сундук, привезенный в 37-ом дедом из Америки, где он провел полгода на стажировке, и огромный фолиант “полное собрание сочинений Пушкина в одном томе” - эти вещи целы и хранятся в родительской квартире до сих пор. Также пережила у соседей оккупацию дедова пишмашинка "Ундервудъ". Если документы лежали в том сундуке, то, боюсь, соседи очень рисковали: как бы в случае обыска не решили, что это они - евреи.
Я родился в начале 72-го, а дедушка Алексей умер осенью того же года. Я прожил с ним в одной квартире всего три месяца, потом меня увезли в Севастополь. Но есть фотографии, сделанные дедом, на которых я - в кроватке, на пеленальном столике, и на руках у мамы.
Вот одна из них.
This entry was originally posted at https://fizzik.dreamwidth.org/515601.html.