ДЯДЯ ЖОРА

[florid_buljakov]

В нашем селе жил колоритный человек, которого и стар, и млад называли дядей Жорой. Прошлое его было покрыто туманом. Известно только, что родом одессит, но сразу после войны приехал в глубь Башкирии и никогда, ни разу не выезжал за пределы села, ни с кем не переписывался и, кажется, не помнил родню. Воевал, но ни разу не получал положенные фронтовикам юбилейные медали и привилегии. Он никогда не был трезвым, но ни разу не был и пьяным. В нашем селе он был первым фотографом, руководителем театра (ставил комедии украинских драматургов на слух), художником, красившим заборы и рисовавшим красочные афиши (первые краски и кисти появились в селе вместе с ним), и первым отцом-героем, наклепавшим одиннадцать детей. Он был философом, собиравшим слушателей, которые обычно и поили его на халяву. Он знал наизусть длинные монологи и несметное количество стихов. Иногда, читая Есенина, он вдруг переходил на непонятный нам язык, и глаза его светились Одессой. Но фамилия его была русская - Пастухов. В самые лютые морозы он ходил с открытой грудью, которая была багровой от радостей жизни! Он прожил - всем законам природы назло! - довольно долгую жизнь. То есть пережил всех, кто ему говорил: «не пей, Жора, помрешь!» Рано утром в любую погоду он шел из Ташкента (так назывался хуторок на отшибе села) в центр с единственной целью - похмелиться. Делал это своеобразно - приходил в парикмахерскую, занимал место в кресле и открывал рот, который щедро орошали из литрового пульверизатора тройным одеколоном. Бесплатно. Просто в знак уважения. Он никогда не был зол или просто сердит, ни разу не жаловался на жизнь, сыпал прибаутками и шутками по любому поводу, он смеялся, откинув голову и открыв беззубый рот, что называется, заразительно - не поддержать его смех было просто невозможно! Его любили все! Он был носителем какой-то неизвестной нам культуры, какой-то тайны, которую боялся невольно проявить. Он был достопримечательностью села, в котором жили марийцы (большинство), татары, башкиры, русские и он - дядя Жора. Когда я услышал, что он умер, я почему-то заплакал. Может, потому, что он был первым, кто налил мне, пацану, водку, а может потому, что он был первым, кто читал мне, еще ребенку, живые стихи. Пусть и на непонятном мне языке.

Кстати, ни один из его одиннадцати детей не унаследовал особую любовь к спиртному!